был для его отца в начале карьеры лучшей защитой,
чем любой револьвер. Но во взгляде Дона Винченте была  уверенность,  которую
он не сумел передать ни одному из своих сыновей. Виктор в  подобных  случаях
прибегал только к угрозам.
   Воцарилась тишина. Музыкальный автомат умолк, все  головы  повернулись  к
ним.
   - В случае если кто-нибудь не знает,  -  сказал  человек,  -  рекомендую:
мистер Виктор Стивенс. Тот самый, о котором вы все слышали. Любит насиловать
женщин, но легко уходит от наказания.
   - А сейчас, похоже, он собрался поскандалить, - подхватил второй из  этой
компании. Он отодвинул свой стакан и, опершись руками о  стол,  поднялся  на
ноги.
   - Давай сматываться, - прошептал Джонни.
   Но возле Виктора уже появились  и  взяли  его  под  руки  два  выпускника
колледжа, которые по субботам выполняли роль вышибал -  в  субботние  вечера
здесь частенько бывало чересчур весело, - а в остальное  время  работали  на
кухне.
   - Вы слышали, как этот малый меня оскорбил? - спросил Виктор.
   - Слышали, мистер Стивенс, а потому попросим удалиться и его вместе с его
компанией. Но нам представляется, в ваших же интересах вам и вашему приятелю
уйти первыми.
   - Пустите руки. Я должен расплатиться.
   - Все, что вам было подано, администрация берет на свой  счет.  А  теперь
давай те выйдем, мистер Стивенс. Чем скорее  вы  и  ваш  приятель  уберетесь
отсюда, тем меньше шансов, что кто-нибудь пострадает.
   Виктор и Джонни вышли, сели  в  "сандерберд"  и  поехали  по  проселку  в
сторону шоссе Джонни сказал, что знает более короткий путь, но в  результате
они очутились на какой-то ферме, и им пришлось  разворачиваться.  Не  успели
они добраться до развилки, как их обогнал и прижал к обочине  "скайларк",  в
котором сидели те четверо Увидев, что они вылезают из машины, держа в  руках
по остроконечной кирке, Виктор распахнул дверцу, выскочил и бросился  бежать
обратно в сторону ресторана, а те четверо погнались  за  ним.  До  ресторана
было две мили. Сначала  Виктор  опередил  своих  преследователей,  но  после
нескольких недель, проведенных в основном перед телевизором с кружкой пива в
руках, он был в плохой форме и скоро понял, что  ему  от  них  не  уйти.  Он
продолжал бежать,  потому  что  ничего  другого  не  оставалось,  но  четыре
низкорослых человека постепенно догоняли  его.  Справа  тянулся  заброшенный
фруктовый сад из сучковатых, источенных червями  яблонь,  и  он  перепрыгнул
через невысокую изгородь в надежде где-нибудь  спрятаться.  Но  яблони  были
хилыми да и стояли далеко друг от друга.
   Когда его почти настиг первый из четверых, он  нырнул  за  дерево,  потом
выскочил, ничего не соображая, как окруженный собаками  олень.  Наконец  они
поймали его; он стоял спиной к дереву, с открытым ртом, чтобы легче  дышать,
и слюна текла у него по подбородку. Они  не  спешили,  стараясь  отдышаться,
ухмыляясь и переглядываясь, и не могли решить, с чего начать.
   Наступал  вечер,  жизнь  вокруг  замерла,  и  самый   воздух,   казалось,
пропитался тишиной.  По  небу,  закрывая  его,  словно  ставнями,  скользили
облака. Чайки, прилетавшие с  побережья  к  прудам  возле  Уэбстера,  летели
назад. За оградой горел красный огонек машины, но Джонни Вентура  исчез.  Он
отправился по проселочной  дороге  за  помощью  в  "Дофин"  и  прошел  всего
полпути. Тени легли в низинах,  и  лица  окружавших  Виктора  пуэрториканцев
пожелтели в угасавшем свете дня. Ими,  казалось,  овладело  смущение,  почти
стыд. Охваченный страхом разум Виктора выискивал  слова,  которые  могли  бы
смягчить сердца, извинения, за которыми  можно  было  бы  укрыться,  взятки,
которые помогли бы отсрочить исполнение приговора.
   - Ребята, послушайте, я ведь ничего плохого не сделал, - вот и  все,  что
ему пришло в голову.
   Старший из пуэрториканцев, который все время улыбался,  сейчас  помрачнел
и, казалось, задумался над мольбой Виктора. Хмурясь и нервно поеживаясь,  он
стоял, широко расставив ноги и держа обеими руками свою кирку, а остальные с
тревогой оглядывались по сторонам.
   - Anda - начнем, - сказал один из них.  Ему  не  терпелось  приступить  к
делу, хотя он испытывал неловкость и отводил взгляд в сторону.
   До этой минуты они казались группой случайно встретившихся на углу людей,
которые не знают, о чем говорить, и ждут, кто первым нарушит молчание.
   - Хотите мою машину, а? -  спросил  Виктор.  Голос  его  был  хриплым  от
волнения, но надежды в нем не слышалось.
   Застенчивый, не поднимая глаз, ответил:
   - Мистер Стивенс, нам нужны вы, а не ваша вонючая машина.
   - Matalo, - сказал третий. - Рог que estamos esperando? <Бей его. Чего мы
ждем? (исп.).>
   Они спорили шепотом, словно опасаясь, что их  подслушают,  и  размахивали
своими остроконечными  кирками.  Речь,  по  -  видимому,  шла  о  том,  кому
начинать. "Tu primero". - "No, tu". <"Ты  первый".  -  "Нет,  ты".  (исп.).>
Первый удар, нерешительный, неловкий, несильный, удар отца,  который  обязан
наказать любимое дитя, нанес пуэрториканец,  переставший  улыбаться.  Виктор
правой рукой парировал этот удар, но в ту же секунду застенчивый размахнулся
и, саданув изо всей силы, сломал в двух местах Виктору челюсть. Потом что  -
то, как молотком, стукнуло его по правой скуле. Он упал на колени,  опираясь
на поврежденную руку и стараясь не лечь на землю, потому что сквозь  боль  к
нему пришла мысль, что если он ляжет, то уже не встанет. Если бы  он  помнил
слова хоть одной молитвы, он стал бы молиться. Но он их не помнил и принялся
взывать к собственной матери. Последним ударом ему сломали несколько  ребер,
обломок кости вонзился в легкое, и из него вышел воздух. После этого он  уже
не мог говорить, хотя губы его, залитые алой  кровью  из  легкого,  все  еще
пытались произнести слово "мама".

***

   Виктор провел в больнице три месяца.
   Дон Винченте поведал о своем горе Марку - Бедный мальчик сидит целый день
доме. Половину времени он спит. Он и разговаривать - то ни с кем не хочет.
   Дон Винченте не сказал прямо: "Сделай мне одолжение", но он  имел  это  в
виду, и Марк счел себя обязанным откликнуться на невысказанную просьбу.

***

   - Зачем ему было переезжать к нам? - спросила Тереза.
   - Потому что здесь легче за ним ухаживать. Во всяком случае,  приглашение
исходило от меня. Я знал, что этого ждут. Это  самое  меньшее,  чем  я  могу
помочь.
   - Сколько он здесь пробудет?
   - Сколько захочет.
   - Для детей это плохо.
   - Нет, - возразил он, - совсем неплохо. Хорошо. Пусть побольше  играют  с
ним. Он им нравится.
   - Меня бросает в дрожь от его взгляда.
   - Он не может смотреть по-другому. Только  через  полгода  у  него  будет
закрываться поврежденный глаз.
   - Когда я его вижу, я все время думаю  о  том,  что  он  натворил  с  той
девушкой, - пожаловалась Тереза.
   - Ничего он ни с кем не натворил, - возразил Марк. - Дело  ведь  закрыли,
так?
   - Потому что полиция получила взятку.
   - Зачем ты так говоришь? Из четырех дел об изнасиловании три закрывают по
причине отсутствия достаточных  улик.  Их  закрывают,  потому  что  никакого
изнасилования не было.
   - Ты, как отец, способен оставить Люси наедине с ним?
   - Конечно.
   - Оставим в стороне то, - сказала Тереза,  -  что  ты  делаешь  одолжение
человеку, который, по - твоему, когда - то тебе помог, но я просто  не  могу
понять, почему он тебе вроде бы  действительно  нравится.  Что  тебя  в  нем
привлекает?
   - У него есть характер, - ответил Марк.
   От этой типично сицилийской похвалы она окончательно вышла из себя.
   - Объясни мне, что ты под этим подразумеваешь?
   - Пожалуйста. Он не хнычет. Он верный друг. Он становится человеком.
   - Человеком из Общества чести. Вроде тебя.
   - Мне нравится быть таким.
   - Человек из Общества чести уважает женщин, - сказала она.
   - Он тоже уважает женщин. Тереза махнула рукой.
   - В последние дни мы никогда  не  бываем  одни,  -  пожаловалась  она.  -
Противно, когда в доме посторонний человек.
   - Он уйдет, как только поправится, и ты его будешь видеть гораздо реже, А
пока, прошу тебя, постарайся сделать так, чтобы он чувствовал себя как дома.
   Меры предосторожности, принятые по  настоянию  Марка,  привели  Терезу  в
ярость. Были приглашены люди из фирмы, специализирующейся на  охране  домов;
они установили сигнализацию, заделали решетками все выходящие во  двор  окна
первого этажа, а дверь черного хода обили стальным листом и, кроме  обычного
замка, приделали к ней еще и задвижку. Ночью все  газоны  впереди  и  позади
дома освещались яркими лампами.
   - Соседи... - принималась жаловаться Тереза.
   - Пусть идут к черту, - спокойно отвечал Марк.
   Он купил духовое ружье и хранил его в стенном шкафу в их спальне. Куда бы
Виктор ни шел, он всегда его сопровождал. Виктор ежедневно ходил в городскую
больницу, где ему разрабатывали пальцы левой руки, и в клинику, где психиатр
боролся с навязчивыми страхами и пытался восстановить память.
   Марк и Виктор отлично ладили, Виктор был благодарен за то, что  для  него
делалось, а разлука с собственной семьей  была  ему  только  на  пользу.  Он
безуспешно старался понравиться Терезе,  с  готовностью  хватаясь  за  любую
работу, которую она поручала ему в саду, не зная  устали,  играл  с  детьми,
соорудил им неуклюжую клетку для  кроликов,  учил  собаку  разным  трюкам  и
часами сидел, вырезая из журналов картинки  с  машинами  и  наклеивая  их  в
альбомы.
   Марк видел, что Виктор не проявляет интереса к женщинам.  Более  того,  у
него появилась мания преследования, и Марку с трудом  удалось  убедить  его,
что врач, который массировал и разрабатывал лучезапястный сустав  его  левой
руки, чтобы восстановить хватательное движение, не переодетый убийца.
   В один прекрасный  день,  застилая  постель  Виктора,  Тереза  нашла  под
подушкой пистолет. Это был полицейский пистолет тридцать восьмого калибра  с
коротким дулом.
   - Это естественно после всего, что с ним  случилось,  -  сказал  Марк.  -
Конечно у него есть оружие.
   - Я больше не могу этого выдержать, - заявила она. Голос ее  дрожал,  она
была близка к истерике. - Наступает день, когда тебе придется  решать:  либо
он, либо я. Марк бросил на нее суровый взгляд, потом смягчился.
   - На следующей неделе ему предстоит очередной осмотр в больнице. Давай  с
тобой договоримся так: я не намерен его выгонять, но, если доктор  разрешит,
я  постараюсь  отправить  его  куда-нибудь  на  несколько  недель.   Захочет
вернуться к нам - пусть возвращается, но ты, по крайней мере,  хоть  немного
передохнешь.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

Глава 1

   Погожим зимним днем 1959 года повстанцы вошли в Гавану. Переход города из
рук в руки совершился настолько спокойно, что жители вряд ли  осознали,  что
происходит. Накануне город был наводнен рассвирепевшими, стреляющими направо
и налево полицейскими, а  на  следующий  день  они  исчезли,  и  вместо  них
появились одетые в военную форму, вежливые низкорослые крестьяне, которые не
допускали никаких эксцессов, за исключением того, что поглотили за  двадцать
четыре часа все  гаванские  запасы  кока-колы.  В  конце  взлетно-посадочной
полосы в аэропорту Ранчо-Бойерос стояли наготове  самолеты,  которые  должны
были увезти в изгнание президента,  его  близких  друзей  и  главных  членов
правительства.  Вокруг  чувствовались  радость   и   облегчение,   что   все
разрешилось таким образом. Рестораны и  кафе,  как  всегда,  были  полны,  а
столики  в  ночных  клубах  приходилось  заказывать   накануне.   Совершенно
незнакомые люди обменивались рукопожатиями и поздравляли друг  друга.  Самые
доброжелательные и незлобивые в мире проститутки были,  как  всегда,  заняты
делом, а некоторые, особенно великодушные  и  щедрые,  обслуживали  клиентов
бесплатно, чтобы ознаменовать таким образом первый  день  победы  революции.
Туристы продолжали прибывать на самолетах и пароходах и по-прежнему свободно
играли в многочисленных казино. Около ста человек,  напившихся  за  ночь  до
потери сознания, были подобраны  новыми  отрядами  охраны  порядка,  напоены
черным кофе и с почтением водворены в отели. Солдаты,  бывшие  крестьяне  из
глухих провинций, увлеченно играли в шарики на ровных,  выложенных  красивым
узором тротуарах Гаваны,  весело  предлагая  иностранным  гостям  и  местным
жителям принять участие в игре.

***

   Атмосфера вежливости и терпимости, созданная новым  правительством  Кубы,
не удивляла Сальваторе Спину; он  не  сомневался,  что  за  рукопожатиями  и
улыбками кроются  твердость  и  целеустремленность.  Он  умел  лучше  других
определить, куда дует ветер, и в конце концов понял, что  победа  повстанцев
неизбежна, но был поражен тем, как быстро рухнуло старое правительство.
   Однако  и  тут  ему  помогло  его  исключительное,  легендарное  везение.
Накануне падения Гаваны в порт вошел "Гольфо-ди-Поликастро", доставивший для
него  из  Неаполя  партию  героина  в  невиданном  для  западного  полушария
количестве. Спине  удалось  закупить  в  Турции  девяносто  процентов  всего
произведенного за год опиума и, минуя традиционного французского  посредника
и лабораторию в Марселе, подвергнуть его  переработке  в  старом  автобусном
гараже в пригороде Палермо - Порта-Нуова. Привезенные "Гольфо-ди-Поликастро"
двести пятьдесят килограммов героина стоили около  130  миллионов  долларов;
они находились в семи обыкновенных крепких фибровых чемоданах,  охранявшихся
старшим помощником капитана, и означали, что пять миллионов  человек  смогут
ненадолго забыть о боли, отчаянии, голоде, вожделении, одиночестве и страхе.
   На рассвете, когда Спина поднимался  на  борт  парохода  в  сопровождении
директора таможни, трусившего вслед за ним по трапу, из восточных предместий
отчетливо доносилась ружейная стрельба: последние остатки  правительственных
войск,  прежде  чем  бросить  оружие  и  разбежаться  по  домам,  нервно   и
беспорядочно палили по любому движущемуся предмету. Спина выпил  чашку  кофе
со  старшим  помощником,  который  приходился  ему  дальним   родственником,
поблагодарил  его,  забрал  чемоданы  и  с  помощью  начальника  таможни   и
нескольких матросов перенес их в свой "кадиллак", который ждал на пристани.
   В это ласковое тропическое утро, наполненное громыханием лебедок, криками
чаек, летавших над отбросами  с  судов,  перезвоном  церковных  колоколов  и
приближавшейся стрельбой, для Спины наступал конец целой эпохи. Мысленно  он
представлял себе директора таможни в тюрьме на острове  Пинос.  Накануне  он
позвонил  начальнику  тюрьмы  и  договорился  о  переводе  Боначеа  Леона  в
отделение для политических заключенных с тем, что все  его  документы  будут
переписаны на имя узника, содержавшегося в тюрьме без суда  и  следствия  по
весьма неопределенному обвинению в том, что он  представляет  опасность  для
режима, которому, впрочем, суждено было вот-вот рухнуть. За  это  начальнику
тюрьмы были обещаны гостеприимство и деньги в  Майами,  но  какое-то  шестое
чувство подсказывало Спине, что вряд ли этот человек с репутацией  жестокого
тюремщика доживет до награды.
   Проходили недели, и все шло своим чередом. Желающая веселиться во что  бы
то ни стало Гавана устраивала одно празднество за другим. Спина, как и  все,
ходил по улицам, размахивая флажком, когда  его  всовывали  ему  в  руки,  и
неизменно проявлял готовность остановиться и  обнять  любого  встретившегося
ему бородатого молодого солдата. Ему оставалось лишь наслаждаться  жизнью  и
выжидать, поскольку новое правительство, на первый взгляд  такое  беспечное,
оказалось на удивление умелым, когда  дело  коснулось  введения  контроля  в
портах и на  аэродромах;  отправку  героина  в  Соединенные  Штаты  пришлось
приостановить, пока не будут выработаны новые методы  и  средства  борьбы  с
системой. Почти все,  с  кем  Спина  был  связан,  находились  в  тюрьме,  а
некоторые уже были расстреляны в пересохшем рву у внутренней стены  крепости
Кабанья.
   Целый месяц семь чемоданов стояли в сейфе в конторе Спины. Иностранцы,  в
отличие от кубинских граждан, никаким особым проверкам не  подвергались,  но
инстинкт говорил Спине, что рано или  поздно  положение  ухудшится  -  будут
вскрыты банковские сейфы, произведены обыски и начнут допытываться, почему в
стране остались богатые иностранцы без  каких-либо  определенных  средств  к
существованию. Чтобы избежать внимания к своей персоне, он открыл  небольшое
дело по экспорту крокодиловой кожи для фиктивной фирмы в Соединенных Штатах.
   Мысль о подходящем  месте  для  хранения  героина  пришла  Спине  однажды
вечером, когда он смотрел из окна своей конторы на кладбище Колумба. Это был
настоящий небольшой городок, величественное гетто мертвых, где семьи богатых
и  сильных  покоились  в  роскошных  склепах,  часто  -  миниатюрных  копиях
великолепных вилл, которые они занимали при жизни. В  Гаване  культ  мертвых
был почти так же развит, как в  Египте  при  фараонах.  Многие  склепы  были
обставлены  дорогой  заграничной  мебелью  и  оснащены  телевизорами,  а   в
некоторых  имелись  даже   установки   для   кондиционирования   воздуха   и
электрические лифты. Это кладбище не было безлюдным, как другие кладбища; на
хорошо освещенных аллеях  толпился  народ,  особенно  в  выходные  дни  и  в
праздники; возложив цветы на могилы, люди  не  спешили  расходиться,  считая
кладбище приятным местом для вечерних прогулок.
   На следующий день Спина посетил кладбище  и  обнаружил,  что  большинство
склепов в хорошем состоянии, хотя  попадались  и  такие,  которые  пришли  в
упадок и были явно заброшены. Он поговорил с  главным  смотрителем,  который
подтвердил,   что,   действительно,   некоторые   склепы    не    посещаются
родственниками уже несколько десятилетий; трудность состоит в  том,  добавил
он, что за них уплачено полностью и теперь ничего нельзя поделать, хоть  они
и портят общий вид. Конечно, администрация кладбища была бы  рада,  если  бы
заброшенные склепы перешли в другие руки  и  были  приведены  в  порядок,  а
потому он охотно поможет Спине связаться с  агентом  по  продаже.  Вскоре  в
одном провинциальном городке Спина разыскал прикованную к  постели  старуху,
которая унаследовала склеп от одного из своих  дальних  родственников,  чьей
фамилии  она  даже  не  помнила,  и  с  радостью  согласилась  продать   эту
недвижимость. Сделка была совершена немедленно. Спина получил ключ, и вскоре
владение было зарегистрировано в кладбищенской книге на имя Артура де Баеза.
В склепе было захоронено восемь взрослых и одиннадцать детей, и за небольшую
плату служители согласились вытащить гробы и перенести их  в  общую  могилу.
Спина не скупясь оплатил работы по ремонту склепа снаружи и внутри, и  когда
все было завершено, туда водворили три гроба с медными дощечками, на которых
были выгравированы имена Луизы, Симона и Педро де  Баез,  и  внесли  героин,
упакованный в ящики с надписью "Мебель".  Спина  провел  несколько  часов  в
склепе, переложил героин в гробы, а  затем  задвинул  их  в  ниши,  где  еще
недавно покоились останки родственников прежнего владельца.

***

   Годы, превратившие  Дона  Винченте  из  американца  среднего  возраста  в
стареющего сицилийца, не пощадили и его голоса, так что, когда он  позвонил,
Спина с трудом узнал его.  Навсегда  исчез  акцент,  приобретенный  в  былые
времена в Малберри-Бенд; казалось, его слабый, каркающий голос,  прерываемый
помехами на линии, вот-вот перейдет на родной диалект.
   - У меня плохо с Виктором. Его в декабре избили.
   - Боже мой, Вин. А я и не знал. Как это случилось?
   - Он сцепился с бандой латиноамериканцев. Они били  его  кирками.  Бедный
парень провел два месяца в отделении интенсивной терапии. У  него  и  сейчас
металлическое крепление в челюсти.
   - Madonna troia! Говоришь, латиноамериканцы?
   -   Да,   именно.   Клянусь   памятью   моей   сестры,   которая   умерла
дев