сские с радостью отпустят Абу. Они не сделают
ему ничего плохого.

        "XXXII"
     Мама подошла к дочери и  принялась отчищать ее черный  мохеровый свитер
от катышков.
     --  Когда мы  с  твоим отцом только поженились,  он хотел быть  со мной
каждую ночь...  -- многозначительно сказала она  и  взглянула на Машу, чтобы
увидеть ее реакцию. -- Он был сильным мужчиной. Ты понимаешь меня, девочка?
     Чего уж тут было не понять. Безумная мужская страсть, как  и отсутствие
таковой, были Маше  знакомы.  Ей, слава Богу,  довелось проводить ночи с так
называемыми сильными мужчинами, которые действительно могут свести женщину с
ума. Ночи, проведенные с Волком, были наполнены такими проявлениями любовной
страсти, о которых ее милая мамочка, наверное, в  свое время и  помыслить не
смела. Что было, то было.
     --  Для него я была  готова  на  все, -- продолжала мама. -- Хотя были,
конечно, вещи, которыми бы я ни за что не  стала бы заниматься. Понимаешь, о
чем  я?  Не  потому что  я  ханжа,  а  потому  что  этим  занимаются  только
извращенцы...
     Бедная мама! Если бы она знала, чем  занимались они с Волком.  Пожалуй,
этим не занимались даже отъявленные извращенцы. Если рассказать  об этом, ей
не под  силу будет взять в толк, о чем идет речь... Впрочем, в том  не  было
ничего  странного.  Интимная  жизнь  детей  всегда  неразрешимая загадка для
родителей. И  наоборот... Ведь как бы  Маша ни  старалась, она никогда бы не
могла себе  представить самого простого:  что такое ее  отец как мужчина,  а
мать как женщина. Неужели они  и  правда когда-то  занимались друг с  другом
тем,  что  принято  называть сексом?  Старшей  сестре  Кате повезло  в  этом
отношении больше. В детстве  та намекала Маше,  что однажды воочию наблюдала
сей  сакральный акт.  Должно  быть,  она  все  выдумала.  Было  в этом нечто
противоречащее всем законам материального мира.
     --   Вообще-то  отец   не  хотел  сразу  заводить  детей,  --  печально
рассказывала мать. -- Он считал, что прежде нужно самим  насладиться жизнью.
Поэтому хотел, чтобы я занималась с ним всеми теми вещами, а я отказывалась,
несмотря  на то, что он был очень  настойчив.  Потом я забеременела,  и  ему
стало не хватать моего внимания...
     Что-что,  а  эти  штуки  были  Маше  тоже хорошо знакомы. Но теперь  ее
интересовало нечто другое.
     -- Мамочка, -- спросила она, -- а Катю он полюбил с рождения?
     --  Сначала ему пришлось  смириться  с тем, что  я все-таки сделала его
отцом, а  со временем  он  полюбил  ее. По крайней  мере, с тех пор, как она
немного подросла и стала похожа на человека.
     -- А когда я родилась? Мать отвела глаза.
     -- Когда он  узнал,  что  я  снова  беременна,  то  просто  разъярился.
Тогда-то, видно, у него и появилась эта навязчивая идея куда-нибудь сбежать.
Я ужасно испугалась. Но аборт меня страшил гораздо больше. Ведь еще никто не
доказал, что Бога нет, -- вздохнула она.
     -- А тебе, мама... тебе хотелось, чтобы я родилась?
     --  Я как-то об этом не задумывалась. Но чего мне точно хотелось -- так
это чтобы он перестал беситься. Я задыхалась от одиночества, и мне хотелось,
чтобы мы снова стали близки.
     -- Если он все-таки  уйдет от тебя,  что  тогда? --  осторожно спросила
Маша.
     -- Молюсь, чтобы этого не произошло.
     -- А если?
     --  Тогда  ему  придется  об этом пожалеть!  --  с неожиданной  злостью
выкрикнула мать.
     -- А как же Бог? -- напомнила Маша.
     --  Бог меня простит! -- убежденно прошептала мать. Хотя прежде Маша не
фиксировалась на религиозных настроениях, но теперь поймала себя на том, что
ей  захотелось  пойти  в  какую-нибудь  церковку поставить  свечечку и  даже
помолиться -- лишь бы это помогло.
     Она   инстинктивно  потянулась   к  матери,  чтобы  обнять  ее,  но  та
отстранилась.
     -- Какая  же  ты дура,  Маша, что влюбилась! --  в  сердцах воскликнула
мать. --  Как жаль,  что ты пошла в меня, а  не в отца! -- горько посетовала
она.

        "XXXIII"
     Деловой ужин,  на котором  с  Машей собирались обсудить вопрос о  новом
телевизионном  шоу,  было  намечено  провести в ресторане  Центрального Дома
литераторов.  Господин Зорин заехал за ней  прямо домой  на  своей  скромной
служебной "Волге" с шофером.
     Маша  была  в  знаменитом  ресторане  впервые.  Дубовый зал  был  почти
безлюден и, если бы не столики, покрытые белыми скатерками, то мог бы вполне
сойти  за небольшой  католический храм  -- по причине высоченного потолка  и
стрельчатых   окон,  застекленных  цветными  витражами.  На  одной  из  стен
прилепился даже балкончик  для  проповедника. Однако  насиженный дух  пышных
писательских  застолий, казалось, все еще  исходил  от  капитальных  дубовых
стен, помнивших  и  гениального  поэта в  белом  смокинге, забегавшего  сюда
глотнуть шампанского,  и  вечно  сиживавшего  в уголку не менее  гениального
прозаика в сером костюмчике, кушавшего водочку.
     Господин Зорин усадил Машу  за  столик, заранее  сервированный на  пять
персон и освещавшийся бежевым абажуром, а сам отлучился по нужде.
     Маша огляделась. Нынче здесь  царило практически абсолютное запустение.
Только  за  тремя  столиками  теплилась  какая-то  жизнь.  За  одним  из них
сосредоточенно ели черную икру и пили дорогое  шампанское  четверо восточных
людей. Вряд  ли  это были  литераторы. Разве что  палестинские  товарищи.  А
скорее всего,  какие-нибудь шейхи. В дальнем  углу зала вблизи  обшарпанного
черного  рояля Бог  знает  на какие  деньги  гудела  странная троица: тонкий
очкарик,  толстый  очкарик,  а  также  большеголовый коротышка  с  роскошной
курчавой  шевелюрой. Эти трое  вполне могли  бы сойти за  писателей, если бы
время от времени курчавый коротышка не  вскакивал из-за  стола и  не бежал к
обшарпанному  роялю, чтобы с  чувством ударить  по  клавишам джаз. При  этом
толстый и тонкий, прихватив бутылки и рюмки, пристраивались  справа  и слева
от  него  и  тоже  принимались  брать  разнообразные  аккорды  и диссонансы.
Возможно, это были какие-нибудь композиторы. И, наконец, за соседним от Маши
столиком  угнездился   почтенно-поседелый  дядюшка,  вроде  геморроидального
Свидригайлова. Это был точно литератор. И, вдобавок, популярный телеведущий,
чрезвычайно  осведомленный в телевизионных перипетиях  человек. Он осторожно
кушал телячью вырезку, запивая ее полезным "Боржоми", и посматривал не то на
Машу, не то на маленький графинчик с коньяком.
     Остановив на нем взгляд,  Маша вежливо кивнула -- хотя и  не была с ним
лично  знакома  -- и геморроидальный Свидригайлов  с неожиданным проворством
поднялся и поцеловал ей руку.
     --  Прелестная!  --  скрипуче  воскликнул  он  и  тут  же  уточнил:  --
Прелестная амазонка!
     Маша расплылась в улыбке  и даже  позволила чмокнуть себя в щеку,  всем
своим видом показывая, что похвала из его уст -- высшая для нее награда.
     -- Давеча, --  значительно  начал  он,  --  я слышал, как наши  патроны
обсуждали слухи о присуждении вам журналистского "Оскара".
     -- Что-что? -- проговорила Маша, густо покраснев.
     -- Ну да, -- закивал он. -- Из конфиденциальных источников я узнал, что
завтра  международная репортерская  ассоциация объявит об  этом  официально.
Недаром ваши кавказские репортажи транслировались по всему миру. А последний
кровавый сюжет о гибели вашего  звукооператора обеспечил единодушное решение
жюри в вашу пользу... Ни господин  Зорин,  ни кто другой еще точно этого  не
знают, но я-то знаю!
     Положа  руку на  сердце,  Маша  никак  не могла  предполагать,  что  та
сумбурная,   смазанная   трансляция   из  пригорода  Грозного,  когда   она,
забрызганная кровью Ромы Иванова, что-то прорыдала  в телекамеру, произведет
такой эффект. Однако  это лишь подтверждало ее творческое кредо, которое  ей
стоило иногда большого  труда  отстоять  перед начальством. В  ее  авторских
репортажах важным и решающим было не только то,  что она показывала зрителю,
но и то, как она это переживала.
     --  Сегодня  решается  вопрос  о  вашем  новом  шоу?  --  продолжал  ее
неожиданный доброжелатель.
     -- Как -- вам и это известно? -- поразилась она.
     --  Мне  еще  и  не  то  известно,  деточка,  --  заверил  он.   --  Не
беспокойтесь, они  у вас теперь вот  где. В общем, держите хвост пистолетом.
Желаю удачи! -- прохрипел он и уселся доедать свою вырезку, поскольку в зале
одновременно с  трех сторон появились господин  Зорин, Артемушка  Назаров, а
также сам генеральный спонсор.
     Рита, к сожалению, запаздывала.
     -- А вот наша несравненная Маша Семенова! -- воскликнул господин Зорин.
-- Наша трепетная лань только что вернулась из города-героя Грозного.
     Ну теперь-то  Машу не так легко  было пронять подобной  болтовней.  Она
знала  себе цену,  у нее была полная рука козырей, а  главное,  было  время,
когда господин  с остужено-стальными глазками  раз  и  навсегда сложил  к ее
ногам свои звездно-полосатые трусы.
     --  Кажется, вы  не знакомы?  -- обратился  он к генеральному спонсору,
подводя его под ручку к Маше.
     -- В жизни  вы  еще очаровательней,  чем на экране,  -- солидно заметил
генеральный  спонсор  и  протянул  ей  мучнисто-белую  ладонь,  которую  она
решительно пожала.
     Ничего другого она и не ожидала. Кроме того, она была абсолютно уверена
в  том,   что   отныне   ей   никогда   в   жизни  не  придется   заниматься
профессиональными вопросами  в  постели.  Хотя  бы и  со всеми  генеральными
спонсорами вместе взятыми.
     Куда с большей теплотой она обняла  и расцеловала Артемушку Назарова, с
которым за эти последние месяцы виделась считанные разы.
     --  Все  кругом  только  и  обсуждают  твои кавказские репортажи!  -- с
искренним восхищением сказал он.
     -- Артемушка, --  ревниво прервал  его господин  Зорин, --  может быть,
сначала напоим даму шампанским?
     -- Один бокал, -- строго предупредила Маша. -- Только за нашу встречу.
     --  За это безусловно стоит  выпить, -- заметил генеральный спонсор. --
Как и за наше общее дело.
     "Ладно,  ладно,  --  подумала Маша, -- посмотрим, как ты запоешь, когда
разговор дойдет до этого самого общего дела!"
     Между  тем у  них  на столе постепенно являлись  закуски.  В  основном,
славные в  своей  гениальной простоте  -- черная  и  красная икра,  севрюга,
осетрина, белорыбица, копченые угри и, как говорится, прочая и прочая.
     -- Материал о смерти Ромы -- такой, что просто мороз по коже! -- сказал
Артем. -- Уверен, то же почувствовали миллионы телезрителей.
     --  Работа  блеск, --  согласился  господин  Зорин. -- Твои  слезы были
просто неподражаемы. И как это ты ухитрилась так разреветься  перед камерой?
Это был фантастический кадр: слезы и брызги крови!
     Как бы невзначай он прижался локтем к  ее руке. Она тут же отодвинулась
к Артему, который возмущенно проворчал, обращаясь к господину Зорину:
     -- Что ты несешь? Ведь она действительно была в шоке!
     -- Ну да, ну да! -- нервно откликнулся тот. -- Я это и имел в виду.
     Этому человеку пришлось заплатить слишком  большую цену за свою  власть
на  телевидении.  В  конце  концов, в  этом  его несчастье. Бедняга  был  не
способен  ощущать ни  радость,  ни  боль. Не говоря уже  о  томлении  плоти.
Впрочем, без такой инфернальной охлажденности он не добился бы того, что его
считали  одним  из   самых  прозорливых   и  авторитетных   специалистов  на
телевидении. Тут уж с ним никто не мог сравниться.
     -- Твоя бесценная Рита, кажется,  немного опаздывает?  --  сочувственно
проговорил господин Зорин и на этот раз слегка тронул  коленом Машино бедро.
-- Не беспокойся, наверное, вот-вот придет.
     Маша снова отодвинулась. Больше он не делал попыток.
     -- Вот было бы  здорово,  если бы мы  с  тобой снова поработали в одной
упряжке, а Маша? -- проговорил Артем, с нежностью глядя на нее.
     -- Ты забегаешь вперед, -- заметил ему господин Зорин.
     -- Здесь же все  свои, --  заявил Артем. -- Меня  назначили  директором
нового шоу,  Маша, --  продолжал  он.  -- Я готов в лепешку расшибиться ради
этого дела.
     -- Ты, кажется, иначе не можешь, -- улыбнулась она.
     -- Между прочим, идея шоу пришла мне в голову совершенно случайно. Идеи
всегда приходят случайно...
     -- Ну да, -- снова перебил его господин Зорин, -- мы об этом уже не раз
слышали.
     --  Твоя  жена меня не убьет, Артемушка? -- с шутливой тревогой шепнула
Маша на ухо Артему Назарову. -- Ведь если я  возьмусь за это шоу, тебе снова
придется проводить со мной больше времени, чем с ней?
     Сделав вид, что  его совершенно не  интересует их интимное  воркование,
господин  Зорин  переключился  на генерального спонсора,  и оба  пустились в
пространные и  занудные разглагольствования об ужасных финансовых проблемах,
в которых погрязло телевидение.

        "x x x"

     Что  касалось  Артемушки  Назарова,   то   Маша  относилась  к  нему  с
неподдельной нежностью. Несмотря  на  то,  что и  в  их дружеские  отношения
все-таки затесалась постель.
     Это случилось  в те недели глухого  отчаяния  и одиночества, когда Маша
развелась с  Эдиком и рассталась  с Борисом Петровым, а полковника Волка еще
не встретила.
     Как  часто подобные  мрачные периоды растягиваются в судьбе  женщины на
всю  оставшуюся жизнь! Это  что-то вроде  бега  по кругу, когда  в биографии
разведенной  женщины  вдруг  начинают материализовываться и один  за  другим
мелькать   мужчины.  Начинается  бесконечная  череда  всяческих  "культурных
мероприятий" -- вечеринки, ужины, обеды, презентации, банкеты, фестивали, во
время  которых  около  женщины  выстраивается  целая  очередь  кандидатов  в
любовники,  причем  все  они  словно  на   одно  лицо  --  как  бы  лишенные
индивидуальности   и  новый   кандидат   еще  безымяннее  и  скучнее  своего
предшественника.
     Маше, можно сказать, относительно повезло. Ей суждено было ограничиться
одним Артемом. К тому же единомышленником  и настоящим  товарищем по работе.
Причем  их эпизодический романчик, по крайней  мере для  нее, запечатлелся в
памяти  как случайная перебежка за грань дружеских отношений. Во-первых, они
уже  успели прекрасно узнать друг друга, третий год работая  бок о  бок  над
одной программой, а во-вторых, уж  перед ним-то не требовалось оправдываться
в том сумбуре, который накладывала на личную жизнь  ее профессия. Он был для
нее  старшим  другом.  Они  виделись  каждый божий  день, мило  сплетничали,
обсуждали общих знакомых и делились интимными новостями.
     Случилось так, что  именно в тот период у Артема расстроились отношения
с женой -- какой-то внезапный обвал. Непонимание, ссоры, взаимное охлаждение
и  обиды.  Они даже перестали спать друг с другом.  Он ужасно  страдал.  Ему
казалось,  что это  навсегда. Однако у него и в мыслях не  было разводиться.
Как,  впрочем, наверное,  и у  его  жены. При  любых  обстоятельствах он  не
оставил бы ни ее, ни двух своих детей.
     Маша, которая сама  задыхалась от тоски, внимательно и сочувственно его
выслушивала. Чисто по-дружески. А ему в какой-то момент почудилось, что он в
нее влюбился. На самом же деле просто бессознательно переносил укоренившуюся
в душе любовь к жене на другой объект. Неделю или больше он  заметно боролся
со своими чувствами -- даже старался избегать доверительных бесед. Но ничего
не мог с собой поделать.
     Маше  тоже были нужны  эти беседы. Она его искренне жалела, и  ей самой
становилось легче.  Она  даже пришла к выводу,  что,  может  быть,  он  даже
несчастнее, чем  она сама.  Все произошло как нельзя  естественнее. Душевное
сочувствие  переросло в ней в стремление утешить его не  только словесно, но
успокоить и пригреть самым непосредственным образом.
     Словом, когда однажды им, как обычно,  пришлось засидеться в студии над
монтажом  очередного репортажа, Маша с благосклонной  готовностью восприняла
его робкую просьбу вместе поужинать.
     -- Я не против... Вот только где? -- деловым тоном продолжала она. -- А
может, у меня? Я как раз накупила вчера куриных окорочков.
     -- А это удобно? -- застенчиво спросил он и слегка коснулся ее руки.
     --  О чем ты говоришь?  --  удивилась Маша и дружески погладила его  по
плечу. -- Я же теперь самостоятельная женщина.
     С тех пор как Эдик недвусмысленно дал понять, что выставил ее за дверь,
она решила не возвращаться к родителям и стала снимать квартиру.
     Таким  образом, взяв в буфете  бутылочку  красного вина, они приехали к
ней,  и  дальше все  развивалось  без затей.  Насытившись жареными  куриными
окорочками  и выпив по стакану подогретого вина, они как бы  оказались перед
проблемой нехитрого  выбора:  либо продолжать обмениваться  осколками  своих
разбитых сердец (то есть, по сути, переливать из пустого в порожнее),  то ли
утешиться более действенным способом.
     В интимной обстановке Артемушка оказался так болезненно застенчив и так
невероятно  наивен, что Маше не верилось, что он действительно был женат  не
то двенадцать, не то тринадцать лет. Она молча начала стелить постель, решив
проявить  инициативу и обращаться  с  ним покровительственно  и с деликатной
нежностью.  С трагическим вздохом он поднялся со стула  и  принял  посильное
участие в  процессе,  о котором, как  выяснилось,  у него были  свои, раз  и
навсегда устоявшиеся представления.  Во-первых, на  простыню  было постелено
чистое полотенце.  Во-вторых, был выключен  свет. Обнажение  тел происходило
исключительно под  одеялом. Потом он  долго и осторожно ощупывал Машу в  том
месте, которое в соответствии со всеми  процессуальными нормами давным-давно
должно было быть использовано по  прямому назначению. Это напоминало то, как
ребенок ест  манную кашу --  до безумия долго объедая ее  то с одной,  то  с
другой  стороны.  Когда  же Маша  не  выдержала и попыталась взяться за дело
сама,  оказалось, что уже слишком поздно и ему  пора уходить.  В результате,
безропотно  проводив своего нового  любовника, Маше пришлось отдраить пол во
всей  квартире  и перечистить  все кастрюли  --  только  тогда  она  немного
успокоилась и забралась в постель. В постели она обнаружила, что для Артема,
оказывается,  объедание манной каши  не прошло бесполезно.  По крайней мере,
полотенце  было  весьма  увлажнено.  Когда  и каким  образом это  произошло,
осталось для Маши загадкой, над которой она безрезультатно ломала голову  до
самого рассвета.
     Это маленькое  завихрение в их дружбе следовало бы тут же забыть и жить
дальше  --  каждый  своей жизнью.  Маша  так и  сделала.  К  сожалению,  для
совестливого Артемушки  это оказалось  не легко. Он был слишком привязчив  и
сентиментален и вбил себе в голову,  что она  готова его полюбить, но  этому
препятствует его брак.
     --  Я  люблю  тебя,  -- сделал  он  ей  на  следующий день  героическое
признание. -- Но не знаю, как мне поступить.
     -- Что ты имеешь в виду, Артемушка?
     -- Я никогда не смогу оставить жену и детей.
     -- Этого и не  требуется. Тебе  нужно  с ней помириться и спокойно жить
дальше.
     -- А ты?
     -- Мне  тоже  придется позаботиться о своей  личной жизни, --  пошутила
Маша.
     Куда  подевалось его прежнее  чувство  юмора?  Артемушка истолковал  ее
слова совсем иначе и продолжал мучаться, а перед самым ее отъездом на Кавказ
уныло приблизился к ней и, понурив голову, жалобно прошептал:
     -- Я понимаю, что поступил с тобой непорядочно. Но, честное слово, я не
могу бросить семью! Наверное, мне еще придется об этом пожалеть...
     У него был такой трогательно-благородный  вид,  что Маша не выдержала и
нежно поцеловала его в лоб.

        "XXXIV"
     -- Кстати, о деньгах, -- вдруг обратился  господин Зорин к Артему, хотя
тот не упоминал о них ни жестом, ни словом. -- Тебе, к примеру, известно, во
что обошлись нашему телеканалу похороны звукооператора?
     Маша едва не подавилась севрюгой.
     -- А что? -- недоуменно проговорил Артем,