обираюсь заняться.
   - Ну-ну, - сказал Максим, -  не  забудьте  проставить  в  чеке  сумму
гонорара!
   - Об этом вы можете не беспокоиться, мой друг.
   - Только, сдается мне, насчет  вины  Ксавье  вы  уже  составили  себе
достаточно ясное представление. Или мне показалось?
   - Ишь вы какой, интуиция, что ли?
   - Режиссерская. Показалось или нет?
   - Показалось. Так будьте здоровы, я пошел. Реми направился к  выходу,
как вдруг Максим снова позвал его:
   - Постойте, Реми!
   Реми вернулся. Максим приподнялся,  опершись  на  отставленных  назад
локтях.
   - Наверное, я должен вам об этом сказать... Я сам, честно говоря,  не
знаю, что и думать. Это похоже на галлюцинацию...
   - Вы о чем?
   Реми торопился и потому немножко нервничал.
   - Я у Сони был, в четверг, помните, вы все ушли, а я  остался  у  нее
обедать?
   - Да. И что?
   - Когда я смотрел из окна комнаты на верхнем этаже в сад - в  комнате
было темно, - мне показалось, что в ее саду кто-то прячется. Что  кто-то
стоял в кустах. Я до конца не уверен, но все же -  я  решил,  лучше  вам
сказать.
   - Вы не узнали этого человека?
   - Нет.
   - Мужчина?
   - Мужчина вроде бы.
   - Не Пьер ли?
   - Я тоже задал себе этот вопрос. Но  ничего  не  могу  утверждать.  А
почему вы о нем подумали?
   - Не вижу других кандидатов. Хотя это не значит, что их нет...
   - Согласен, для одного сценария здесь слишком много накручено: ночная
незнакомка, нанесшая  мне  нежданный  визит;  некая  женщина  за  рулем,
намеренная меня раздавить; а теперь еще и мужчина в саду. Перебор.  Надо
облегчать сценарий. Предлагаю человека в саду считать Пьером  -  в  роли
ревнивого мужа.
   Реми рассмеялся и покинул квартиру.
   Полежав  несколько  минут  в  одиночестве,  Максим  медленно  сел  на
кровати, посидел, прислушиваясь к пульсирующему шуму кровотока в голове,
затем осторожно спустил одну ногу, пошарил, нашел тапку, спустил  другую
ногу и медленно, словно у него был радикулит, сполз с постели. Главное -
не вставать рывком. Если вставать медленно, постепенно, то голова не так
уж и кружится. Он еще постоял, проверяя свои ощущения, - ничего,  все  в
порядке, sa va (Все хорошо (фр.).).
   Приободрившись, он направился в туалет и  ванную  и  даже  начал,  по
своей привычке с детских лет, напевать песенку.
   Приняв душ,  он  почувствовал  себя  намного  лучше,  да  и  выглядел
посвежее.
   "Хоть на человека похож", - заключил он, разглядывая свое мускулистое
тело и порозовевшее лицо, покрытое рыжеватой щетиной. Бриться он не стал
из-за  содранной  кожи,  но  нашел,  что  его  "трехдневная  небритость"
обладает неотразимым шармом.
   - Больше никаких постельных режимов, никаких пижам - это  вредно  для
здоровья! Да здравствуют джинсы! -  сказал  он  вслух  и  запел  во  все
легкие, выходя из ванной:
   Как много девушек хороших, Как много ласковых имен, Но лишь  одно  из
них тревожит...
   "Как странно человеческая натура устроена, - подумал  он  вдруг,  еще
допевая песенку. - Позавчера я узнал, узнал с точностью, что дядя  умер,
убит.
   Позавчера я горевал, вчера меня самого чуть не  убили,  а  сегодня  -
радуюсь жизни как ни в чем не бывало, и только лишь потому,  что  я  сам
жив и даже здоров и чувствую себя хорошо..."
   Унося покой и сон, когда влюблен... - оглашали коридор жизнерадостные
ноты. "И еще, может быть, потому, что должна прийти Соня, я снова  увижу
ее сегодня..."
   Любовь нечаянно нагрянет, когда ее совсем не ждешь...
   И каждый вечер сразу станет удивительно хорош, И ты поешь...
   Соня смотрела на него, широко раскрыв глаза. Она сидела в гостиной  и
смотрела на него. А  он  стоял  в  дверях  гостиной,  совершенно  голый.
Вернее, не так уж совершенно, поскольку на ногах у него были тапочки. Но
если не считать тапочек - то в остальном совершенно голый. И вот в таком
виде он обалдело стоял перед Соней.
   Сердце, тебе не хочется покоя, - негромко  допел  он.  Что  делают  в
таких случаях? Максим привык раздеваться только  перед  своим  врачом  и
своими любовницами. Соня не была ни тем, ни  другим...  И  ему,  старому
развратнику, каковым он себя шутливо  считал,  было  неловко,  чудовищно
неловко... Извиниться? Пошутить? Как ни в чем не бывало пройти в спальню
и одеться? Или, может...
   Что "может"? Подойти? Обнять? Сказать: "Вот я уже раздет, так давай в
связи  с  этим  обнимемся  и  поцелуемся  и  вообще  займемся   любовью,
воспользуемся оказией. Чтобы в другой раз не раздеваться, раз уж полдела
сделано"? Ну и бред, придет же в голову такое "может"...
   Кажется, Соня тоже растерялась. Впрочем, не до такой  степени,  чтобы
не воспользоваться моментом и не рассмотреть, хотя  бы  и  с  деликатной
беглостью,  его   крепкое   стройное   тело,   правда,   самую   малость
поплотневшее,  ну  самую  малость  только  -  аппетитное,  как  говорили
московские барышни, удостоившиеся доступа к этому  зрелищу.  И  хотя  во
взгляде  Сони  не  было  ничего   вызывающего   и   ничего   тем   более
провокационного, Максим почувствовал, что его орудие стало  приходить  в
боевую готовность. Медленно, но верно.
   Сердце, как хорошо на свете жить...снова запел он, правда, потише.
   Сердце, как хорошо, что ты такое...
   Справившись  со  своим  замешательством,  он  с   независимым   видом
прошествовал в спальню, шлепая стоптанными в задниках тапочками, с гордо
торчащим пенисом, оперенным с двух сторон туго  подобравшимися  яичками,
словно это разгоряченная механика собралась в полет. Соня проводила  его
обжигающим взглядом.
   Спасибо, сердце, что ты умеешь так любить! донеслись  последние  ноты
уже из спальни.
   Соня расхохоталась  в  гостиной.  Расхохоталась  сначала  весело,  но
смеялась слишком долго, и в ее  смехе  становились  все  заметнее  нотки
неискренности и искусственности.
   Вдруг она резко  замолчала,  сглотнув  последние  истеричные  всхлипы
своего нелепого смеха; затихла, прислушиваясь к своим ощущениям, к тому,
как  напряглось  ее  тело,  до  звона  в  конечностях,  и  где-то  внизу
зародилась и пошла вверх расплавляющая волна желания,  обжигая  и  душа.
Мучительно поведя головой и бессмысленно улыбаясь - скорее спазм  губных
пересохших мышц,  чем  улыбка,  -  она  слепо  двинулась  к  спальне,  к
закрывшейся за Максимом двери. Она не знала, зачем туда идет и что будет
там  делать,  она  еще  не  успела  ни  о  чем  подумать,   она   просто
приближалась, как лунатик, притянутый магией, но только не небесного,  а
земного, мужского тела, скрывшегося за дверью...
   ...Как только дверь раскрылась - Максим встретил ее  ласковым  и,  ей
показалось, насмешливым взглядом. На нем уже были джинсы и рубашка.
   Соня очнулась, вспыхнула, отвернулась и медленно направилась к креслу
в гостиной.
   Максим сделал шаг ей вслед, поколебался, снова  вспомнил  о  дяде,  о
странности человеческой натуры; сделал другой шаг,  подумал,  как  ей-то
должно быть плохо в такой день!
   Чувство щемящей жалости и нежности; понурая и  независимая  стриженая
шейка с дорожкой темных  волосиков;  тонкие  плечики;  легкое  тельце  в
полосатых рейтузиках и в трикотажной просторной рубашке...
   Догнал, заграбастал в свои руки,  примял,  как  бабочку  (не  в  силу
грубости, а в силу  неутонченности  мужской  природы!),  начал  медленно
разворачивать ее к себе, нагибая  крепкую  лошадиную  шею  к  ее  мягким
каштановым волосам, к нежному маленькому  уху,  мелкими  шажками  легких
поцелуев скользя к ее губам, шумно вдыхая ее сладкое дыхание, путавшееся
в его усах, вонзаясь поцелуем в самую сердцевинку  ее  губ,  ища  языком
щелочку между влажными зубами, которая так долго сводила его с ума...
   Ее медовые глаза померкли, закрылись,  опушив  щеки  темной  щетинкой
ресниц. Максим  запустил  свои  большие  ладони  в  короткие  рукава  ее
трикотажной рубашечки,  добрался  до  теплых  и  нежных  плеч  и  гладил
шелковые  бретельки  ее  лифчика,  следуя,  насколько  позволяла  пройма
рукава, по их скользящей дорожке:  назад,  к  застежке,  огибая  хрупкие
детские лопатки; вперед, к податливой и живой округлости груди.
   Но рубашку не расстегнул.
   Не расстегнул, хотя спереди были пуговки и дело было несложным.
   Не расстегнул, потому что не мог, потому что снова  подумал  о  дяде,
потому что этот пир жизни и плоти не сочетался с печалью траура  -  а  у
Максима  был  слишком  развитый  вкус,  чтобы  позволить  себе  подобную
эклектику, - так и остался, замер: ладони, запущенные через  рукава,  на
ее спинке, пригоршнями  накрывая  воробьиные  крылышки  лопаток;  так  и
стоял.
   И Соня - так и стояла, затихнув  под  его  руками.  И  они  простояли
неизвестно сколько, закрыв глаза и не шевелясь, и пряное чувство  горечи
постепенно захватывало  два  эти  существа  и  заструилось  между  ними,
разделяя.
   Соня высвободилась, первой.
   Не глядя на Максима, она пошарила в сумочке и вытащила пачку сигарет.
   Закурила, нервно отставляя руку в сторону и уклоняясь от  выпущенного
ею же дыма. Сигарета дрожала в ее  худых  пальцах;  даже  не  дрожала  -
тряслась.
   - Я была в полиции, - сказала она, садясь  в  кресло  и  устремив  на
Максима темные глаза, плывшие в нежном облаке усталости и печали. -  Они
мне сказали: никакого завещания нет. Не  существует.  Они  справились  в
нотариальном банке данных... И я не понимаю,  что  из  этого  следует  и
следует ли из этого что-нибудь. Следователь мне ничего не объяснил.  Это
важно?
   Максим  перевел  дух  от   не   остывшего   еще   объятия.   Стараясь
сосредоточиться, он пошагал по комнате, потом уселся и сказал:
   - Погоди-ка, детка, давай по порядку. Соня вскинула глаза на "детку",
сказанную с необычайной и как бы уже привычной ласковостью, будто теперь
они так и будут друг  к  другу  обращаться,  но  Максим  не  заметил  ее
взгляда.
   - Все подробно, с самого начала, - морщил он лоб, сосредоточиваясь. -
Что тебе вообще рассказали в полиции и о чем тебя спрашивали?
   Максим вдруг почувствовал, что теперь, когда  Реми  больше  не  ведет
расследование, он должен взять на себя хотя бы одну из  его  функций,  а
именно: рассказывать и объяснять, что происходит. По крайней мере Соне.
   - Спрашивали, что я делала в то время... Алиби, одним словом. У  меня
его нет. Вернее, есть, но не на все время... Спрашивали про Пьера. Я так
поняла, что у него алиби тоже нет. Он искал мне  подарок,  у  меня  день
рождения скоро... Не знаю,  они  будут  проверять,  наверное,  кто  меня
видел, кто его видел... Еще о  завещании  расспрашивали,  о  столике,  о
тебе. Они, кстати, наверное, тебя тоже вызовут или сюда придут.
   - Я ведь уже вчера все рассказал, в больнице.
   - Я тоже вчера с ними разговаривала. Они каждый раз задают почти одни
и те же вопросы, но это якобы необходимо.
   - Ну, не страшно. Надо так надо. Что еще?
   - Сказали, что задержали Ксавье для допроса, на два дня,  что  ли.  У
него тоже алиби нет, а тот факт, что машина припаркована недалеко от его
дома, бросает на него подозрение. К тому же он  грозился  папу  убить...
это многие слышали. У него нашли альбом  с  фотографиями,  где  на  всех
общих снимках он вырезал лицо папы...
   - Значит, у полиции два направления на данный момент, как и у Реми...
   Ты знаешь, что Мадлен наняла Реми установить, виновен ли Ксавье?
   - В самом деле? Это странно. Это ведь ее отец! А  если  Реми  докажет
его виновность? Что тогда она будет делать?
   Максим хотел было сообщить Соне новость о том, что Мадлен  приходится
ей сестрой, но что-то удержало его. Хотя, конечно, никто не  просил  его
хранить этот факт в секрете, и все же... Если  у  Мадлен  есть  какие-то
цели, то он не хочет послужить  для  нее  орудием.  Проще  говоря,  если
Мадлен рассчитывает, что он донесет эту информацию до Сони, если у нее в
этом  свой  интерес,  -  то  она  ошиблась  в  своих   расчетах.   Пусть
выкручивается сама.
   - Не знаю, - ответил он Соне. - Я не понимаю ее логику. Тем более что
мне показалось, что этот ее визит сюда  послужил  лишь  тому,  что  Реми
всерьез заинтересовался ею самой... Он стал ее подозревать, мне кажется.
   - Какие же у нее могут быть мотивы?! У Мадлен - что у нее может  быть
против папы?!
   -  Я  ничего  не  понял,  -  поспешно  соврал  Максим.  -  А   второе
направление, значит,  это  наследство,  как  я  понимаю.  То  есть  этот
очаровательный столик, - кивнул он в его сторону.
   Столик невозмутимо  парил  на  своих  тонких  гордых  ножках,  тускло
поблескивая лакированной поверхностью.
   - Завещания нет, - сказала Соня. - Что это означает?
   - Нет на мое имя, ты хочешь сказать.
   - На мое тоже нет.
   - Но тебе и не нужно, ты ведь  автоматически  наследница,  ведь  так?
Если столик не оформлен на мое имя, то,  значит,  его  получаешь  ты.  И
Пьер.
   - Послушай, Максим, я ничего не могу понять, - жалобно сказала она. -
Что, я теперь под подозрением? Или Пьер? Или мы оба?
   Кажется, столик ее не интересовал, причем не интересовал совершенно.
   Максима  это  обрадовало.  Ему  было  бы  неприятно  увидеть  в  Соне
подтверждение  словам  Реми,  сказанным  час  назад   о   наследстве   и
наследниках...
   - Боюсь, что да... Если - если! - вина Ксавье не будет  доказана,  то
полиция примется за вас. Раз столик не оформлен на меня, то у  вас  есть
мотив...
   Извини, Соня, если ты действительно хочешь, чтобы я продолжал, то мне
придется употреблять довольно жестокие выражения...
   "Как это так получилось, что мы все  с  ней  нянчимся?"  -  мелькнула
раздраженная мысль.
   - Это не страшно, - тихо ответила она.
   - У вас есть мотив для убийства.
   - Какой?
   - Интерес к столику как к материальной и как к антикварной  ценности,
учитывая в особенности, что Пьер  коллекционирует  антиквариат.  Интерес
убрать Арно до того, как он напишет завещание на мое имя. Мы уже об этом
говорили.
   - Я помню. Но ведь это было так, в теории? Ведь Реми  не  подозревает
Пьера на самом деле? Пьер, конечно, страстный коллекционер, но...
   Максим посмотрел на Соню отчужденно. Теперь,  когда  она  говорила  о
Пьере, ее муж снова  стал  реальностью  -  реальностью,  о  которой  они
напрочь забыли полчаса назад...
   - Вот именно поэтому он под подозрением, - неприязненно сказал он.  -
Кроме того, его можно заподозрить в покушениях на меня: пока он не  знал
о завещании, он поторопился убрать Арно, а когда  ты  ему  сказала,  что
твой отец написал завещание на мое имя, то попытался убрать меня. Потому
что если меня нет, то в этом случае столик снова отходит к тебе.
   - Не правда! Я не верю! - Соня схватилась за голову руками. - Пьер не
мог убить папу! Он не такой, он не способен на это!  И  потом,  он  меня
любит!
   - Ну и что? - холодно ответил  ей  Максим.  -  Бывают  люди,  которые
убивают даже тех, кого любят, не то что родителей тех, кого любят.
   Соня заплакала.
   - Что-ты-пони-маешь! - доносилось  сквозь  рыдания.  -  Что  ты  всех
судишь!
   Что ты сам знаешь о любви?!
   - Эй, эй, ну что ты расплакалась, как  маленькая!  Я  же  не  обвиняю
Пьера, я тебе рассказываю, что подумают в полиции! Кончай реветь! - сдал
позиции Максим.
   "Реми из меня не получится, - подумал он, вспоминая  детектива.  -  Я
слишком груб".
   - Слышишь, Соня,  ну,  Сонечка,  не  плачь,  перестань.  Это  еще  не
обязательно, что они так подумают. А потом, даже если подумают, надо еще
доказать, это не одно и то же - предполагать и обвинять... Ну,  слышишь,
не плачь!
   - Я не могу больше... Папу убили...  разве  этого  мало...  -  рыдала
Соня.
   - Еще и Пьера сюда... Пьер не пытался тебя  убить!  За  рулем  машины
была женщина!
   Есть свидетели, которые это заметили!
   Ну да. А то, что его, Максима, пытались убить - это ерунда. Главное -
не трогайте Пьера.
   - Он мог переодеться в женщину... - Соня снова начала его злить, и  в
то же время жалость к ней не отпускала его. -  Как  справедливо  заметил
Вадим, вести машину в женской одежде и даже пройтись от машины до дверей
квартиры - дело не такое уж хитрое. Это не на сцене играть. Кроме  того,
существует еще вероятность, что он мог  нанять  кого-то...  Поверь,  мне
тоже не хотелось бы думать, что  твой  муж...  -  Максим  изо  всех  сил
постарался произнести эти слова  не  слишком  фальшиво.  -  ...твой  муж
способен на подобное...  Я  понимаю,  это  неприятно,  это  даже  ужасно
допустить такую мысль... (Вот, опять я начал сюсюкать!) Но, к сожалению,
правда не зависит от того, хочется нам ее допустить или нет, -  закончил
он суше.
   - В конце концов не один Пьер  коллекционирует  антиквариат.  -  Соня
немножко успокоилась и теперь вытирала глаза  с  черными  обводами  туши
бумажным платком. - Есть и  другие!  Вспомни,  еще  год  назад  пытались
столик украсть!
   - И тогда это тоже мог быть Пьер, - с сожалением ответил Максим. -  У
других коллекционеров для кражи было меньше мотивов.
   - Это почему еще?
   - Похоже на то, что попытка кражи связана с моим появлением: туманная
вероятность, что столик уедет в Россию, стала весьма  реальной  угрозой.
Однако же в среде коллекционеров об этом не знали.  Зато  Пьер  знал,  и
именно это могло его подвигнуть на кражу - пока твое наследство не  ушло
в Россию. Он мог нанять кого-то и на кражу тоже...
   Соня смотрела на него внимательно и сосредоточенно, что-то обдумывая.
   - Хорошо, - сказала она решительным тоном, - я не  буду  плакать,  не
волнуйся, просто у меня уже нервы не выдерживают... - И глаза  ее  снова
покраснели. - Поговорим спокойно, - хлюпнула она носом. - Я вот что хочу
тебя спросить: нас с тобой разыграл по телефону убийца?
   - Судя по всему - да. Только у него был интерес  выиграть  время  при
помощи этого розыгрыша.
   - Значит, по-твоему, это мог быть Пьер?
   - Теоретически...
   - Вот, - торжествующе сказала Соня, - ты сам теперь видишь,  что  это
не мог быть он! В  нем  нет  ничего  актерского,  он  просто  неспособен
кого-то разыгрывать, подделывать голоса, тем более женские! К тому же, -
она выдержала многозначительную паузу, - я бы его узнала!
   Максим сочувственно посмотрел на нее. Ей так не хотелось верить в то,
что ее муж мог оказаться преступником... Любила она его или нет, но  она
не могла допустить мысль,  которая  разрушала  ее  покой,  ее  тщательно
выстроенный и забаррикадированный, уютный и  беспечный  мирок...  Максим
понимал это, хотя и не то чтобы осуждал, но с трудом принимал, что ли...
Однако же он больше не злился на нее. Он был полон жалости и нежности и,
может быть, любви...
   Может быть, любви. Как называется чувство, когда любить готов и почти
уже любишь, но знаешь:  нельзя  и  не  нужно;  и  натягиваешь  вожжи,  и
запрещаешь себе любить? Можно ли сказать, что ты искупался, если вошел в
воду по колено?
   - К сожалению, -  мягко  сказал  он,  -  и  в  этом  случае  остается
возможность, что Пьер нанял кого-то... Уж что-что, а деньги у него есть,
чтобы оплатить услуги и актеров, и даже убийц. Я не говорю,  -  поспешил
добавить он, - что Пьер именно так и поступил. Я вовсе  не  считаю,  что
Пьер - это тот, кого мы все ищем!  -  соврал  Максим,  снова  подумав  о
силуэте в саду.
   "Пьер не выходил из дома ночью?" - вспомнил он  вопрос  Реми.  Максим
уже не знал, что он считает сам.
   - Я просто пытаюсь воссоздать логику, - продолжал он, -  по  которой,
видимо, идет или еще пойдет полиция. Понимаешь?
   - Да. Это все? У тебя есть  еще  какая-нибудь  другая  логика,  кроме
Пьера?
   - Ксавье.
   - И все?
   - Я, честно говоря, не вижу других вариантов... Ну не ты же...  И  не
я.
   И тем более не Вадим - у него нет вообще никакого мотива,  он  только
теряет со смертью Арно. Кого еще можно заподозрить? Из тех, кто знал про
предстоящие  съемки...  Жерара?  Но  какая  у  него  выгода?   Допустим,
попытаться  украсть  столик  он  еще  мог  -  он  тоже   коллекционирует
антиквариат. Но убивать твоего отца? Какой смысл?  Он  ничего  не  может
выиграть от его смерти! Разве что ты ему по