Мироновича, шагающего по перрону с красной сумкой
в руке. Мимо текут чужие люди.
     Мы  тоже  выходим. Кажется, нас встречают. Стройный качающийся стебелек
бросается к Виталию Леонидовичу Бадаеву.
     - Деда!
     - Настенька!
     - Как ты доехал, деда? Как себя чувствуешь?
     - Что там было! Это прекрасно. Я бегу в одном пиджаке по снегу.
     - Деда, что ты говоришь? Ты говоришь неправильно.
     - Я   говорю  правильно,  Настенька.  Теперь  я  всегда  буду  говорить
правильно.
     - Деда, что с тобой? Я буду плакать.
     Я подошел к ним:
     - Все  правильно,  Настенька.  Так  нарисовано  на  картине: мы бежим в
пиджаках в атаку, бежим по снегу.
     Она смотрит на меня огромными плачущими глазами:
     - Разве так можно? Зачем вам нужно бежать в атаку? Да еще по снегу.
     Внучка уводит деда, с опаской оборачиваясь на нас.
     Алексея Рожкова встречает полная дама с накрашенным лицом.
     - Зоя, ты? - он бросается к ней.
     Зоя обдает его презрением.
     - Зачем  ты  дал  Заботкину телеграмму? Не посоветовавшись со мной. Кто
тебя  за язык тянул? Ты не представляешь, какой там шум поднялся. Стоит тебя
отпустить хотя бы на два дня, как ты начинаешь выкидывать фортеля.
     - Зоинька,  подожди.  Если  ты  считаешь, что я поступил неправильно...
Пойдем отсюда, разберемся.
     К    Александру    Неделину   подходит   подтянутый   молодой   человек
исполнительного вида:
     - С  приездом,  Александр  Георгиевич.  В  девять двадцать совещание на
Моховой.
     - Машина при вас? Хорошо. Товарищи, кому в центр? Могу подвезти.
     - Подполковник, не забудь про "Путь боевой славы".
     - Решим в рабочем порядке. Звякай.
     За  нашей  суетой  наблюдала  стройная женщина в замшевом пиджаке. Едва
взглянув на нее, я тотчас понял, кто это.
     Так и есть. Женщина подходит ко мне.
     - Вы не видели Аркадия Мироновича? Он с вами ехал?
     - Он остался в Белореченске, - неуверенно ответил я.
     - Так я и знала. Скажите мне правду, - потребовала она. - Что с ним?
     - Сердечный  приступ. Его увезли в больницу перед самым отходом поезда.
Но  майор  Харабадзе остался с ним. - Наконец-то я вспомнил, как ее зовут. -
Вероника Семеновна, я говорю вам правду.
     - Кто  такой  Харабадзе?  Первый  раз  слышу это имя. Его лечит Арсений
Петрович. Боже мой, ведь у него уже было два инфаркта. Я еду к нему.
     - Поезд всего один. Будет вечером.
     - Я лечу.
     - Прямого воздушного сообщения нет.
     - Надо  же  было  подобрать  себе  такую  дыру. Подумать только. Вы его
видели там?
     - Все эти дни провели вместе.
     - Он был расстроен? Озабочен?
     - Да, что-то с работой. Пенсия... Какой-то Васильев его сердил.
     - Ага.  Плакался!  Про  меня  ничего не говорил? - она была удивительно
деловой   и   спокойной.  Известие  о  болезни  Аркадия  Мироновича  приняла
хладнокровно,  будто  ждала  чего-то  похожего.  - Что он говорил обо мне? -
спросила она более резко.
     - Ничего,  Вероника Семеновна, клянусь вам. Он же мужчина. И кроме того
фронтовик. А это мужчина вдвойне.
     - Попробовал  бы  сказать,  -  она  усмехнулась.  -  Значит  теперь все
срывается  и отменяется: Глен Гросс и все остальное. Насчет Васильева он зря
волновался.  Ведь  я  за  эти  дни  все  переиграла.  И было сказано: "Таких
работников,  как  Аркадий Миронович, на пенсию не отправляют". Вы понимаете,
что это значит - когда так говорят там!
     - Если бы он знал об этом...
     - Было  сказано только вчера. Поэтому я и пришла на вокзал. В последние
годы   Аркадий   Миронович   сделался   мнительным,  ему  мерещились  козни,
происки... Куда его положили? Надеюсь в обкомовскую больницу?
     - Вряд  ли.  Ведь  это  не  областной центр. Будет лучше всего, если вы
спросите у нашего полковника. Семен Семенович Шургин, это наш комбриг.
     - Спасибо,  вы  очень любезны. Вот моя визитная карточка. Милости прошу
на чашку чая.
     Полковник   Шургин  стоял  у  ограды  в  окружении  ветеранов,  проводя
заключительную штабную летучку.
     Передав  мне визитную карточку, Вероника Семеновна Сычева направилась к
ним.  Я  посмотрел  на  них и тут же вспомнил, что опаздываю на службу. Надо
было ехать с Неделиным...
     Увлекаемый  человеческим  потоком  я  шел  по перрону. Никогда не ходил
здесь  раньше.  Прокладывают  новый путь, догадался я, и сразу все сделалось
знакомым,  хотя и под другим углом зрения. Люди шли уверенно, деловито - как
по хоженому пути.
     Слева  начал  возникать  строительный  забор.  За ним прорастали балки,
стропила.  Кран  тянул  бадью  с  бетоном.  Голубая  молния сварки призрачно
освещала  созидаемый  контур.  Рабочий  в  комбинезоне кричал сверху, сложив
руки рупором:
     - Не крути, Никита. Опять крутишь.
     Я  шел  и  мысли мои текли в такт пешему шагу. Все обойдется, все будет
хорошо.   Аркадий   Миронович  поправится,  встанет  на  ноги,  чтобы  снова
устремиться  в атаку ради мира на земле, а если не поправится, так что ж, он
воскреснет  на  голубом  экране,  ведь  упал  у  всех  на виду, пусть увидят
миллионы,   какой  прекрасный  конец,  сколь  ни  зыбок  голубой  экран,  он
продолжает  светиться  в  сердце  моем,  а  сейчас  появилось видео, это уже
бессмертие,  голубой  экран погаснет, но Аркадий Миронович Сычев будет жить,
это  не смерть, но передача жизни в другие руки, важно только, чтобы цепочка
не  прервалась,  чтобы  принимающие  руки были живыми и теплыми, а для этого
нам  надо перемениться, мы можем, мы должны, иначе жизнь не сохранится, а мы
стали  другими за эти четыре дня, и это означает, что мы можем перемениться,
потому  что четыре дня это не так уж мало, главное начать, и начинать надо с
самого  себя,  только ты и можешь стать другим, это много легче, чем сделать
другими других.
     Перрон  незаметно  вытекал  на  площадь.  Мальчик  скакал  впереди меня
верхом  на палочке. Перед лотком с мороженым нарастал синусоидный хвост. Гул
города непривычно закладывал уши.
     Над  площадью  светился  зеленый  глаз светофора. Под ним величественно
плыла   голубая   гора   телевизионной   передвижки,   спешащей   за  свежим
изображением.