ты ко мне
пристал?  Не  лезь  ко  мне в душу. Не хотел участвовать в вашем музыкальном
мероприятии.  Ишь  ты, оркестры играют, цветы подносят. Модно стало. А когда
я  двадцать  три  года назад поехал под Старую Руссу, чтобы найти свой окоп,
на  меня  с  подозрением  смотрели:  кто такой, откуда? Зачем тебе твой окоп
понадобился?  Предъявите  документы.  Я  говорю:  ногу свою хочу найти в том
окопе. Тогда поверили.
     - Ладно, старик. Будем считать, что я тебя понимаю.
     - Там осталось еще?
     - Что-то булькает.
     - Это   очень  вредно,  когда  булькает.  Надо,  чтобы  она  больше  не
булькала. На чем мы остановились?
     - На том, что ты послал меня подальше.
     - Все  равно  это  ближе,  чем  я  хотел  бы. Вы все утопаете в словах.
Запутались  в  значениях.  Помнишь,  мы пошли на лед, форсировали озеро, сто
раз  ходили в атаку. Бездарная, доложу тебе, операция, я потерял восемьдесят
процентов списочного состава. А теперь это называется путь боевой славы.
     Аркадий  Миронович  почувствовал  себя учителем жизни, который вынужден
то  и  дело  поправлять  своих  учеников,  как расторопных, так и ленных. Но
сейчас  перед  ним  стоял  явный  путанник. Аркадий Сычев отважно ринулся на
выручку друга, дабы направить его на путь истины.
     - Это  естественно,  Сергей,  -  взволнованно  начал он. - Прошло сорок
лет,  и  многие  исторические события видятся теперь по-другому. Возьми хоть
мою  школу,  номер  двенадцать  в  Ногинске.  Я однажды имел повод заметить:
друзей  в  моем  классе  не  осталось, одни школьные подруги. Какие они были
тогда,  сорок  лет назад. Все сплошь недотроги. Не подходи. Не подступишься.
Ныне  мы  изредка встречаемся на юбилее выпускного вечера. Все девочки живы.
Но  какие  у  них  ищущие  глаза.  Как  они  ждут  ответного взгляда. Только
пальчиком  помани  -  пойдут за тобой на край света. Конечно, я понимаю, что
исторические  параллели  рискованны,  но  все  же.  Я  тоже  ходил  на  лед,
поднимался  в  атаку,  по твоему, между прочим, приказу. Однако я не нахожу,
что   операция  "Лед"  была  бессмысленной,  тем  более  бездарной,  как  ты
пытаешься  доказать.  На войне все имело свой смысл. И этот высший смысл был
один - победа.
     - Где бумажка? - подогнулся Сергей Мартынов, протягивая руку.
     - Какая бумажка? - не понял Аркадий Миронович.
     - По  которой  ты  говоришь.  Ты  ведь  всегда говоришь по написанному.
Сколько  раз  за тобой наблюдал - ну когда же он скажет слово не по бумажке?
Не дождался.
     Аркадий Миронович встал руки в бок. Сожалеючи покачал головой.
     - Почему  это  тебя  смущает?  Я  и  по бумажке говорю то, что я думаю.
Бумажка  это знак ответственности - только и всего. Бумажка - ракетоноситель
информации.  Но  зачем ты привез меня на вокзал? Чтобы показать историческое
окно на втором этаже, из которого ты...
     - Смотри  же!  - перебил Мартынов. В руках у него оказался фонарь, и он
полоснул  лучом  света  по  стене,  выхватывая из темноты картину, которую с
таким прилежанием рассматривал Аркадий Сычев во время утренней встречи.
     Аркадий  Миронович уже узнавал многие дома, колокольню, лабазы, такси с
воздушными  шарами.  В  скользящем луче нарисованные предметы казались особо
зримыми, притягивающими взгляд.
     - Ну как? - спросил Сергей Мартынов с несвойственным ему волнением.
     - О  чем  ты?  О  картине? Я же видел ее утром. - Аркадий Миронович был
настроен  благодушно  и как бы пребывал в состоянии чистоты. - Но ты задаешь
вопрос.  Отвечаю.  Учти,  не по бумажке. Скажу тебе честно, старик, невзирая
на лица: а мне нравится! С этой стены талант кричит.
     - Ты  правду  говоришь? - Мартынов наставил фонарь прямо в лицо Сычеву.
Тот  зажмурился  и смешно замахал руками, отгоняя нежеланного комарика. - Ты
понял, о чем ты говоришь?
     - Постой!  -  догадался Сычев. - А ну-ка посвети еще, вон туда, повыше,
на облачка.
     Небо  с  кучевыми  облаками  поднимало  пространство.  А  на облаках-то
буковки  плывут.  "Добро пожаловать", - вот что там написано. Утром этого не
было.
     Фонарь снова уставился в Сычева.
     - Да убери ты.
     - Хочу лицо твое видеть.
     Фонарь потух.
     - К  утру  не  успел  написать,  -  глухо сказал Мартынов в наступившей
темноте.
     - Встреча  с  талантом  всегда  волнует  и  радует,  -  сказал  Аркадий
Миронович телевизионным голосом. - Такое дело требуется обмыть.
     - Но у нас больше ничего не булькает.
     - Едем в запасник. Второй этаж, третья дверь налево.
     - Сначала в другое место.
     Вскоре  остановились  на  краю  сквера.  Широкая  аллея вела к высокому
зданию,  сложенному  из  темных  безоконных  блоков.  "У каждого из нас свои
персональные  блоки",  -  мимолетно  подумал Аркадий Миронович, догадавшись,
что  они  приехали  в театр. Афиша торжественно извещала, что нынче дают "На
дне".
     Мартынов  исчез,  потом  показался  от угла, приманивая Сычева пальцем.
Это  был  служебный  подъезд.  В  руках  Мартынова  оказался ключ. Они долго
пробирались  темными  коридорами, присвечивая тем же фонариком. Поднялись на
второй этаж по парадной лестнице.
     Щелкнул  выключатель.  Аркадий  Миронович зажмурился от яркого света, а
когда  снова  открыл  глаза,  увидел картину, занимающую всю стену в главном
фойе.
     Это  была  живая  группа,  мужчины и женщины, по всей видимости, актеры
местного  театра,  потому  что  у  них  под  ногами густо разбросаны афиши и
программки  с  указанием  ролей. Фигуры и костюмы тщательно прописаны. А где
же  лица?  Все  они  были в масках театральных персонажей. Маски были просто
надеты  на их лица, держась на тесемочках. Картина притягивала взгляд, так и
хотелось разгадать эти маски.
     - Слушай,  Сергей,  маски-то  зачем? - не удержался Аркадий Миронович и
тут же понял, что вопрос бестактен.
     Но все оказалось проще, чем можно было предположить. Мартынов пояснил:
     - Мне  сделали  заказ  шесть лет назад, когда открывали театр. Труппа у
нас  невезучая,  главрежи  все  время меняются, примадонны сбегают с первыми
любовниками.  Пока  картину  писал,  семь лиц пришлось переделывать. Тогда в
горкоме   говорят:   "Чтобы   больше   никаких   переделок,   у  нас  лимиты
израсходованы".  -  "Остановите  их,  говорю,  пусть  не бегают". А мне: "Вы
художник, найдите свое решение". Вот я и надел на них маски.
     - Слушай, они не обиделись?
     - Наоборот,  всем  понравилось.  А  главное, никаких хлопот на будущее.
Предпоследний главреж сказал: написано на века!
     - Черт  возьми,  ты  же  заядлый  модернист,  -  не  удержался  Аркадий
Миронович.
     - Ругаешь? Или жалеешь? Сейчас я покажу тебе, какой я модернист.
     Они  шли  по  длинной мрачной аллее, тотчас опустевшей после спектакля.
Фонари  горели  через раз или того реже, тускло освещая безжизненные клумбы,
деревья,  кусты.  С  внешней стороны аллеи с равными интервалами выстроились
фанерные щиты. Это была гармония скуки, торжество уравниловки.
     Г.Ф.Резник - ткачиха Меланжевого комбината имени Н.К.Крупской.
     В.Т.Морозов - печатник типографии Э 2.
     А.В.Коровин - директор детской музыкальной школы Э 8 Заречного района.
     Какие  жалкие  поделки,  думал  он, представив, сколь прекрасна была бы
эта  аллея  с вековыми липами без этих щитов, убегающих до пределов темноты.
Я  согласен, искусство существует на разных этажах, не всем же быть гениями,
гений  потому  и гений, что он один на миллиард, но кому нужна эта пачкотня,
этот  конвейерный способ, эта штампованная макулатура. Мы должны ставить эти
вопросы  в  открытую.  Или  мы  забыли о тех великих, которые стоят за нашей
спиной и смотрят на нас молча, но не безнадежно, нет, не безнадежно.
     В  руках  у  Аркадия  Мироновича оказался написанный текст, он привычно
заглянул  туда. Сергей Мартынов усердно подсвечивал листок, не давая сбиться
со строки.
     - Мы  с  вами  находимся  на  аллее трудовой славы города Белореченска.
Аллея  трудовой  славы  называется  так  потому,  что здесь находится как бы
своеобразная  картинная  галерея  под  сенью  столетних  лип, где изображены
портреты  лучших  тружеников  нашего  города.  Всего на аллее трудовой славы
размещено... я что-то плохо различаю цифру - сколько?
     - Сорок четыре, - живо подсказал Сергей Мартынов.
     - Совершенно  верно,  сорок  четыре передовика производства. Здесь люди
разных  профессий,  разного  возраста.  Но  всех  их  объединяет  одно - они
патриоты  своей  родины,  своего  города.  Они  трудятся  во  имя  будущего,
добиваясь  выдающихся  успехов  в  труде.  Вот ткачиха Меланжевого комбината
Глафира  Резник,  молодая  красивая  женщина. На ее лице написано стремление
дать как можно больше метров добротных тканей для советских людей.
     Аркадий  Миронович перевел дух, оглядываясь вокруг себя. Аллея трудовой
славы  преобразилась.  Сотни  огней  заливали  светом  дорожки,  по  которым
неторопливо  и  степенно  прогуливались люди труда, пришедшие сюда на отдых.
На  эстраде  играл  духовой  оркестр,  исполняя  Марш энтузиастов. Портретов
заметно  прибавилось.  Фанерные  щиты  стали крупнее, поднялись выше, как бы
паря  над  гуляющими. Каждый портрет был вделан в добротную раму из красного
дерева.   Даже  лоток  с  мороженым  был  предусмотрен  по  новому  штатному
расписанию. Чуть дальше шла бойкая распродажа разноцветных воздушных шаров.
     - Мы   должны,   -   продолжал   Аркадий   Миронович   по   листку,   -
преобразовывать  нашу  прекрасную  действительность,  поднимая  ее до уровня
нашего  идеала.  И в этом нам показывает пример наш славный ветеран, кавалер
четырех  боевых  орденов, капитан Мартынов Сергей Андреевич. Он рисует своих
героев  резко, крупно, объемно, выводя на первое место характер. Нет, это не
штампованные   поделки,   это  торжество  нового  искусства,  потому  что  в
Белореченске  сотни людей заслуживают того, чтобы быть размещенными на аллее
трудовой  славы,  а  их  здесь  всего сорок четыре. Но каждые два года аллея
трудовой  славы обновляется, и капитан Мартынов с новой энергией принимается
за творческую работу.
     Аркадий   Миронович  остановился,  пытаясь  сложить  из  листка  бумаги
летающего голубя.
     - Кто   писал  эту  иудятину?  -  возмутился  он.  -  Устаревший  текст
пятидесятых годов, сейчас так никто не пишет.
     - Не  знаю,  -  неумело  оправдывался  Мартынов. - Текст был передан по
проводам.
     - Возможно, это из моих юношеских работ, - поспешил согласиться Сычев.
     Аллея  трудовой  славы постепенно темнела. Однако мороженица продолжала
оставаться на посту. Более того - она приближалась, неся в руках пломбиры.
     - Познакомься,  Аркадий,  -  сказал  Мартынов не без торжественности. -
Клавдия Васильевна, моя дражайшая...
     - Как вы нас нашли? - удивился Аркадий Миронович.
     - Он  всегда  сюда ходит, - говорила она, подавая Сычеву руку лопаткой.
- К своим героям и героиням. У него с этой Глафирой большой закрут был.
     - Что ты говоришь, мать? Побойся бога.
     - Какая Глафира?
     - А  эта,  знатная.  Глафира  Резник. Подбивал, подбивал клинья, чего ж
теперь стесняться, она женщина видная. А город наш на ладошке поместится.
     - Клавдия,   ты  же  знаешь  мой  метод.  Я  работаю  исключительно  по
фотографиям.  С  натурой дела предпочитаю не иметь. И вообще - почему ты все
время шпионишь за мной? Мы же с тобой раз и навсегда договорились.
     - Я  пришла  к  Аркадию  Мироновичу. Вам телеграмма, товарищ Сычев, - и
протянула ему пломбир с замороженным текстом.
     - Я  от  них  устал,  -  твердо  заявил  Аркадий  Миронович,  засовывая
нераспечатанную  телеграмму в карман пиджака. - Стоит отлучиться на два дня,
как у них все разлаживается.
     - Прошу  к  нам домой, - сказала с поклоном Клавдия Мартынова. - У меня
чаек уже напарился.
     При упоминании о чае друзья согласно переглянулись.
     - Мы сейчас, Клавдюша. Нам только в одно место, - начал Мартынов.
     - Интересно,  -  подхватил  Сычев.  -  Почта  здесь  далеко?  Я  должен
отстучать ответ.
     Какая   странная   ночь.   Накатывались   холмы  воспоминаний,  тупики,
могильные  плиты,  мигающие  бакены, мосты, насыпи и фонари. Шатались ночные
тени.  Шастали  по  коридорам  и  дворам.  Карабкались  по косогорам на свет
лампады.
     Сергей   Мартынов   стоит  возле  креста.  Деревянная  нога  отодвинута
циркулем.  Рука  клятвенно воздета к темному небу. У ног примостился мычащий
Федор,  глухонемой кладбищенский сторож, он слушает, согласно кивая головой.
Но разве он слышит?
     - Фотография  есть  величайшее  изобретение  человечества. Ничего более
великого  после  изобретения  колеса  люди не придумали. От фотографии пошло
кино,  телевидение,  все  современное искусство. Недаром она явилась людям в
век  тотального  потребления.  На  каждого  заведен  оттиск  в  паспорте, на
пропуске,  могильном  камне. Было время - лишь короли могли заказать мастеру
свой  портрет.  И вот все изменилось. Опускаешь в щелку автомата 20 копеек -
и тут же получаешь самого себя в шести экземплярах.
     Дальний  фонарь качался на сквозняке, длинная тень Мартынова прыгала по
плитам.
     - Фотография  проникла  во все искусства, - продолжал он тоном пророка.
-   Есть  картина-фотография,  есть  фотографический  роман.  Поэты  слагают
фотографические  поэмы,  у каждого в запасе свои кубики. Разве телевизор это
не  фотография? Изображение движется - что из того. Главное соблюсти принцип
адекватности,  минуя  метафору.  Ты  нажимаешь  кнопку  и  получаешь копию с
любого  подлинника,  автомат  вычисляет  за  тебя  фокусировку, экспозицию -
нажимай! Фотография ловит мгновенье. Это непосильно ни одному художнику.
     - Ты   не  модернист,  -  заключил  Аркадий  Сычев,  расположившийся  у
основания   этой   живописной   группы.   -   Отныне   я   точно   знаю,  ты
философ-демократ.
     Радостно   мычал  глухонемой,  ветер  гонял  в  пространстве  убегающие
листья.  Тускло  освещенные  картинки этой малопонятной ночи перемежались со
звуковыми  пятнами,  возникающими  во  мраке:  гудок самоходной баржи, плеск
воды в ручье, бульканье жидкости в сосуде памяти.
     - Я  художник. Мне нужна фотография, я восстанавливаю по ней подлинник.
Двадцать  два  пятьдесят  по прейскуранту. Это с живых. С мертвых, поскольку
они  уже  закончили  свой  земной  круг,  в  три  раза  больше.  У тебя есть
фотография? Завтра будет подлинник.
     - По прейскуранту?
     - Тебе как ветерану скидка 50 процентов.
     Машина  катится  по  холмам.  Аркадий  Миронович припал к мартыновскому
плечу.
     - Я  тебе  скажу,  никому не говорил. Ты меня поймешь и скажешь правду.
Не  думай,  что  я плачу, я просто всхлипываю от твоей коптилки. Слушай, она
моложе  меня  на  двенадцать  лет,  она мне изменила, да, да! Она, Вероника.
Правда,  это  было  шесть лет назад, но это не имеет значения. Изменял ли я?
Но  я  же мужчина. Я не только изменял. Я людей убивал на фронте, получая за
это  ордена.  Это  наш  удел.  Но я же не изменял ей с иностранками. В том и
суть.  Она  изменила  мне с иностранцем, за пределами нашей родины. Уехала с
банкета  -  и  все тут. Через двадцать четыре часа возвращается: спаси меня.
Хорошо,  не  будем  же  мы  за  пределами  выяснять  отношения. Мы уехали из
страны.  Сам понимаешь, страна была неплохая - и она как бы была не виновата
в  том, что случилось. Надо было уходить, но я не смог, дети, дом - не смог,
и  все  тут!  Я  ее  простил.  Скажи  мне, я правильно сделал? А-а, молчишь.
Хорошо,  тогда  я  отвечу  тебе:  я  поступил  правильно.  Вот так-то. Но мы
отдалились  друг  от  друга. Мне так понравилась твоя Клавдия - это человек,
это душа. Нам что - выходить?
     Мальчик  в  форме  почтового  работника с квадратной фуражкой на голове
запускал  бумажного  змея,  но  это  был  не  змей,  а  почтовый  конверт со
штемпелем  и  адресом,  и  мочалка  сделана из телеграфных лент, развеваемых
щедрым приволжским ветерком, на ленте выбиты слова

ЖДУ ОТВЕТА КАК СОЛОВЕЙ ЛЕТА

     По  небу  летел самолет, нарисованный на марке, "ракета" плыла по реке,
конверты  порхали  над  городом,  вот  какая была эта картина, перед которой
стоял Сычев.
     - Здравствуйте,  Сергей  Андреевич,  -  сказала девушка сквозь дежурное
окошко, обращаясь к Мартынову.
     - Нам телеграмму отправить, Люда, - сказал Мартынов.
     - Сначала телефон, - потребовал Аркадий Сычев.
     В  кабине  пахло  перекисью  водорода.  Спотыкаясь  на  кодовых цифрах,
Аркадий  Миронович  наконец-то прорвался к родному номеру: 280-06-13. Как ни
удивительно  для  такой  глуши,  соединение  случилось сразу же, потом пошли
бесконечные длинные гудки.
     Аркадий  Миронович  мог себе думать, что именно он удрал из дома, а как
на самом деле, это бабушка надвое сказала.
     Гудки продолжались. Аркадия Мироновича осенило: Вероники нет дома.
     Увы,  привилегия  ухода  дана  только  нам,  мужчинам. Женщина не смеет
оставить очаг. Она есть великий дневальный.
     - Я слушаю, - сказала Вероника.
     - Прости, я тебя не разбудил? - спросил он с облегчением.
     - Что ты, милый, - отвечала она. - Я специально дежурила у телефона.
     - Я звоню из Белореченска!
     - В какой это стране? Видно, большая разница во времени.
     - Если  ты  этого не знаешь, то передай Васильеву, что его телеграмму я
получил. Пусть присылает передвижку, материал будет.
     - Нашел свою боевую подругу? Желаю удачи.
     Он  не  выдержал  первым.  Он  всегда  не  выдерживал,  когда  она  так
говорила.
     - Вика, ты не можешь говорить человеческим языком?
     - Я  вторую  ночь живу на таблетках, откуда быть человеческому языку? -
она еще медлила, но уже из последних сил.
     - Прости меня, - сказал он.
     - А дальше как? - спросила она.
     - Прости меня, дурака старого. - Таким образом ритуал был исполнен.
     - Спасибо,   милый,  видно,  фронтовая  обстановка  действует  на  тебя
благотворно. У меня глаза слипаются, привались ко мне.
     - Только  не  вздумай  вступать  в  переговоры  с  Васильевым.  Я  тебе
запрещаю категорически.
     - Ты  отстал  от жизни, дорогой. От Васильева теперь ничего не зависит.
Учти, это не телефонный разговор. Целую.
     Аркадий Миронович вышел из кабины, полный героических замыслов.
     - Дай  мне  монет.  Будем  звонить  Юре.  На  той неделе прилетает Глен
Гросс,  включаю  Белореченск  в  маршрут поездки. Ты показываешь нам, как ты
обрисовал   свой   город,   закупаем   твои  работы  на  корню.  Параллельно
договариваюсь  с  Юрой, устраиваем твой вернисаж в Москве. Где ты хочешь? На
Кузнецком  мосту? Соглашайся на Кузнецкий мост, старик, а то Юра передумает.
На  Манеж ты пока не тянешь. Но не отчаивайся - у нас с тобой все впереди. У
тебя-то  холсты  есть  нормальные?  А  то  все  темпера на стене, темпера на
камне, этак нам вертолетов не хватит. Что же ты молчишь, старик?
     Они  дошли  до  машины, которая стояла на углу. Сергей Мартынов упал на
скамейку, обхватил голову руками.
     - Меня  нет,  понимаешь?  -  вскричал  он отчаянно. - Я был - и меня не
стало.  Что  у  нас впереди? Чем ближе к пределу, тем сильнее хочется пройти
сквозь  него.  И  вот приходит миг, когда все кончается. Я все забыл - какая
мука!  Шесть  лет  писал  картину и бросил - нет конца. Не могу вспомнить ни
одного молодого лица, не могу, не могу!


                         5. Сорок четвертый ветеран

     - Перемести сюда. Здесь на самом виду.
     - Примерили. Правее, чуть правее. Так. Хорошо.
     - Давай гвоздики.
     - У   меня   кнопки.   С   трудом   раздобыл,  проявил  красноармейскую
находчивость.
     - Держи, я буду крепить.
     - Кажется, в порядке. Отойди назад, проверь на горизонтальность.
     - Не шелохнется. Можешь читать.

ВЕТЕРАН Э 1

                                                      Орган Совета ветеранов
                                                            122-й Стрелковой