вать
листовки, призывающие свергнуть правительство штатских. Среди офицеров
распространились   слухи  о  том,  что  Квантунская  армия  перешла  в
контрнаступление.
     Заседание кабинета кончилось поздно ночью. Министры разошлись, не
приняв никакого решения.  В полночь  были  получены  новые  сообщения.
Советские  танки  продвигались вперед.  Они уже прошли горные перевалы
Большого Хингана.  Холун-Аршанская  линия  укреплений  была  прорвана.
После этого была получена еще одна телеграмма,  коротенькая, но совсем
не поддающаяся  расшифровке.  В  штабе  Квантунской  армии,  очевидно,
перепутали все номера шифровальных таблиц. Это бывает в двух случаях -
когда дела идут или слишком хорошо, или слишком плохо.
     На следующий день, 13 августа, в 14.35 началось заседание Высшего
совета по ведению войны.  Представители  военного  командования  снова
заявили:  надо продолжать войну до почетного мира.  В ответ на просьбу
премьер-министра   информировать   правительство   о    действительном
положении  на  фронтах Манчжурии генерал Анами,  посмотрев на потолок,
сказал,  что  на  фронтах  Манчжурии  проводятся   военные   операции,
подробности  которых не могут быть оглашены,  так как являются военной
тайной.
     Затем было  созвано экстренное заседание кабинета министров.  Оно
продолжалось до вечера.  Министры снова разошлись,  не приняв никакого
решения.  За  весь  день было получено с фронта только одно сообщение.
Советские танки продвигались  вперед.  Они  уже  подходили  к  Солуню,
Хулиню и Муданьцзяну.
     Поздно ночью ко мне в служебную комнату пришли Кацумата  и  Минэ,
очень   взволнованные.   Они  разговаривали  с  майором  -  советником
министерства здравоохранения Манчжоу-Го,  только  что  прилетевшим  из
Синьцзина. Он привез страшную весть: лаборатории в Пинфане взорваны.
     Минэ еле слышным голосом добавил:
     - Русские за три дня уже отмахали двести шестьдесят километров.
     - Вся надежда теперь на отряд номер сто в Могатоне,- сказал я.  -
Но он тоже может скоро очутиться под ударом.  Надо скорей эвакуировать
препараты в Японию.
     - Население уже знает о положении в Манчжурии, - сказал Кацумата.
- Ходят слухи о том,  что в  ближайшие  часы  будут  сброшены  русские
воздушные  десанты  на  Хоккайдо  и  в  район  Цуруги.  А на Итигаядай
говорят, что Америка на днях предъявит ультиматум России.
     После недолгого молчания я сказал:
     - Насчет высадки русских - это враки.  А ультиматум... Это вполне
вероятно...
     - Неужели не успеем пустить в ход бомбу?! - прошептал Кацумата. -
Почему раньше не заготовили? О чем думал этот болван Исии?
     - Эту бомбу надо начинять только  в  самый  последний  момент,  -
пояснил  я,  -  чтобы  начинка была свежей и действеннее.  Вся надежда
теперь на Могатон. Если не отстоим его...
     Кацумата закрыл лицо руками и зарыдал, Минэ тоже.

6

     С утра  14  августа над городом появились американские самолеты и
стали сбрасывать вместо бомб  листовки  с  текстом  ответа  на  запрос
нашего правительства.
     В 10.45  в  августейшем  бомбоубежище  началось   совещание   под
председательством  императора.  Кроме шести членов Высшего совета были
вызваны все министры и председатель Тайного совета.  Недаром сановники
совещались  всю  ночь  -  они  готовились  к  последнему бою.  На этом
совещании  император  должен  был   принять   окончательное   решение.
Незадолго   до   начала  совещания  император,  очевидно  по  наущению
сановников,  повелел представить ему последнее донесение  командующего
Квантунской  армией.  Пришлось представить.  И как назло,  квантунские
шифровальщики на этот раз не перепутали таблиц.  Текст  донесения  был
убийственно  ясен  от  начала  до конца.  Советские танки продвигались
вперед.  Ввиду приближения их к Синьцзину все лаборатории отряда Э 100
в Могатоне пришлось взорвать.
     Выслушав в  последний  раз  доводы  сторонников   и   противников
продолжения  войны,  государь  закрыл  глаза  и просидел так в течение
нескольких бесконечно долгих минут. Ровно в полдень он поднес платок к
глазам и объявил свою волю:
     - Приготовьте текст указа о прекращении войны.
     Все выслушали высочайшее решение стоя, закрыв лицо руками.

7

     Даже теперь,  по  прошествии четырех с половиной лет,  я невольно
вздрагиваю,  когда вспоминаю те ужасные дни.  Тогда нам казалось,  что
империя гибнет, что страна богов исчезает навсегда со страниц истории,
как исчезают  время  от  времени  островки-атоллы  в  Тихом  океане  в
результате землетрясений.
     До сих пор я не могу объяснить,  что тогда толкнуло меня,  всегда
трезвого, уравновешенного человека, на такой безрассудный шаг. События
тех дней - середины августа 1945 года -теперь пробегают в моей  памяти
как обрывки страшного сна, виденного в детстве.
     Связно рассказать о событиях той ночи и  того  утра  я  не  могу.
Покойный  генерал Анами,  как говорили,  видел на луне иудино дерево и
сидящую на нем белую лисицу, которая кивала ему головой. Иудино дерево
на луне он еще мог видеть, ибо таково древнее поверье, но белая лисица
была,  несомненно,  плодом  расстройства  ума,  которое  стало  быстро
прогрессировать   у   министра   на  почве  переутомления,  вызванного
напряженной работой над планом "Яшма вдребезги".
     И у  меня тоже на почве переживаний и хронической бессонницы в те
дни произошло частичное расстройство ума. Только этим я могу объяснить
свои действия в ночь,  предшествующую дню капитуляции, - 15 августа. И
именно поэтому моя память сохранила только обрывки событий.
     Помню, как  я пришел к Дзинтану проверить,  имеются ли сведения о
том, что русские собираются высадить авиадесант около самого Токио, на
аэродроме Токородзава. У Дзинтана сидели Муссолини и майор Хатанака из
лейб-конвоя.  Они сказали мне,  что  сведения  о  предстоящей  высадке
русских  верны.  Затем  Дзинтан  сказал  мне,  что  тайная  офицерская
организация токийского  гарнизона  решила  свергнуть  правительство  и
упросить  государя  объявить  указ  о продолжении войны против России.
Выступление назначено на 23 часа.
     На вопрос Дзинтана, присоединяюсь ли я к ним, я ответил "да".
     Майор Хатанака  предупредил  меня:  в  случае  неудачи   придется
покончить с собой,  поэтому надо иметь при себе конверт с предсмертной
запиской и деньгами на похороны. И добавил улыбаясь:
     - Можно  приложить  прощальное  стихотворение,  и,  если успеете,
придумайте красивое посмертное буддийское имя.
     Дзинтан сердито перебил его:
     - Это на всякий случай.  В успехе дела можно не сомневаться. - Он
хлопнул   меня  по  спине.  -  Как  только  генерал  Анами  сформирует
правительство и заявит о том,  что все восемьдесят  миллионов  японцев
станут смертниками,  Америка предложит нам ничью,  и мы заключим с ней
сепаратный мир. Тогда начнется самое интересное.
     Тогда никто  из  нас  не  знал,  что  эти  сведения о предстоящей
высадке русских парашютистов в Токородзава были простой болтовней.  Но
в те дни мы верили любому слуху,  касающемуся русских. И если бы вдруг
кто-нибудь позвонил  мне  и  сообщил:  "Советские  танки  продвигаются
вперед, в сторону Осака!" - я бы, вместо того чтобы подумать, сразу же
машинально передал это сообщение дальше.
     Вскоре я узнал,  что источником слуха о советском авиадесанте и о
намерении правительства сдать столицу империи русским  были  листовки,
сброшенные  в  окрестностях  Токио,  в  районе Иногасира,  с какого-то
таинственного  самолета  -  не  то  нашего,  типа  "Хамаки",   не   то
американского "Пи-51". Так эта история и осталась невыясненной.

8

     Ровно в 23.00 в одной из комнат августейших апартаментов государь
подошел к микрофону и стал читать текст указа:

     - "Я,  приняв во внимание  положение  во  всем  мире  и  нынешнее
состояние империи и желая чрезвычайным путем урегулировать обстановку,
объявляю моим преданным и благочестивым  верноподданным  следующее.  Я
приказал имперскому правительству известить Америку,  Англию,  Китай и
Советский Союз о принятии совместной декларации.
     ...Я в  свое  время  объявил  войну  Америке и Англии только ради
того,  чтобы обеспечить независимую  политику  империи  и  спокойствие
Восточной Азии,  не имея,  разумеется, в помыслах нарушать суверенитет
других стран и посягать на их владения.
     ...Когда я  думаю  о верноподданных,  погибших на поле брани и на
своих рабочих постах,  о всех тех,  кто лишился жизни необычным путем,
мои пять внутренностей разрываются от скорби.
     ...Я знаю  истинные  чувства  верноподданных,  но  при   нынешнем
положении вещей должен стерпеть то,  что нестерпимо, и вынести то, что
невыносимо..."

     Голос государя был записан  на  пластинку.  На  церемонии  записи
присутствовали  министр  без портфеля,  директор Осведомительного бюро
Симомура  и  несколько  членов  министерства   двора   и   сотрудников
Радиоцентра.    По   окончании   записи   они   сейчас   же   окружили
звукозаписывающий аппарат и стали  передавать  друг  другу  пластинку.
Офицер  армейского  отдела главной квартиры,  стоявший у двери рядом с
двумя полковниками из флигель-адъютантской части,  не успел  заметить,
кто  взял  пластинку  последним.  Затем  сотрудники Радиоцентра быстро
уложили в чемодан аппарат и микрофон и  вместе  с  министром  Симомура
покинули апартаменты.
     Было 23 часа 20 минут.  Выступление началось ровно за 20 минут до
этого.

9

     В мятеже приняла участие только горстка офицеров, главным образом
лейб-гвардейцев, и несколько десятков членов крайне правых организаций
- Виллы журавлиного клекота.  Школы великого Востока и Общества ясного
духа. Остальные не сочли нужным примкнуть к выступившим. Среди них уже
распространились  вести  о  катастрофическом  положении  в  Манчжурии.
Вскоре эти вести подтвердились:  советские танки продвигались  вперед,
шли  с  трех  сторон  на  Синьцзин,  фланги Квантунской армии уже были
смяты.
     Участники мятежа  заняли все восемь ворот,  ведущих в августейшую
резиденцию,  и  убили  командующего  лейб-гвардией  генерал-лейтенанта
Мори,  отказавшегося дать подчиненным ему полкам приказ о выступлении.
Мы  долго  и  тщетно  искали  пластинку,  на  которой  был  записан  с
августейшего  голоса указ о капитуляции,  чтобы предотвратить передачу
этого указа по радио.
     Вскоре мы убедились, что наше выступление не поддержано столичным
гарнизоном.  Под утро в наш штаб позвонил один из адъютантов  военного
министра  и  сообщил,  что  Анами  и  ряд  других  генералов покончили
самоубийством. Это сообщение принял я. Адъютант добавил:
     - Все  мы  сейчас  идем  на  дворцовую  площадь,  последуем за их
превосходительствами.  Члены верноподданнических организаций тоже идут
с нами.
     Увидев, что я стою навытяжку и кланяюсь,  Дзинтан выхватил у меня
трубку и стал слушать. Потом, улыбнувшись, сказал:
     - Вы решили разбиться вдребезги подобно  яшме?  Хорошо.  Мы  тоже
придем. Спокойной смерти.
     Он объявил всем,  что операция  по  захвату  власти  прекращается
ввиду   кончины   генерала   Анами,   намечавшегося   на   пост  главы
чрезвычайного правительства. Все решили пойти на площадь и умереть.
     В разгар  прощальной  выпивки  прибыл на грузовике отряд капитана
Сасаки из Иокогамы - 20 солдат и 30 учеников  технического  училища  -
членов  верноподданнической  организации.  Сасаки вызвался передать по
радио обращение ко всем  верноподданным,  в  котором  будут  объяснены
причины  выступления,  -  оно  было  направлено не против государя,  а
против тех, кто слишком рано сдался России.
     Дзинтан предложил мне поехать с Сасаки, а после передачи приехать
на площадь.  К тому времени он и другие уже будут мертвы.  Их трупы  я
смогу найти по именным конвертам.
     Он сказал Сасаки,  чтобы тот заставил покончить с собой не только
своих  солдат,  но и школьников.  Чем больше трупов будет на дворцовой
площади, тем лучше. Американцы скажут: "Все эти верноподданные умерли,
чтобы  выразить  свою любовь к императору.  Династия - это святыня для
японцев, не будем ее трогать". Чем больше трупов, тем лучше.
     - Мы приедем, - сказал Сасаки и низко поклонился всем.
     Я тоже поклонился и сказал:
     - Мы приедем. Спокойной смерти.
     В дверях  я  столкнулся  с  незнакомым  полковником,   худощавым,
высокого  роста.  У  него  были  усы,  свешивающиеся вниз на корейский
манер.  Он отозвал Дзинтана в угол и стал шептаться с ним.  Я еще  раз
поклонился своим друзьям и вышел из комнаты.
     С передачей  по  радио  ничего  не  получилось  из-за   воздушной
тревоги. Радиостанция не работала.
     Мы вышли из здания Радиоцентра,  сели на  грузовики  и  решили  в
последний  раз  в  жизни проехаться по городу.  Поехали на Кудандзака,
затем на набережную реки  Сумида  и  оттуда  направились  к  дворцовой
площади.

10

     Подъехав к  набережной  Нисиките,  капитан  Сасаки  приказал всем
слезть с грузовиков и построиться. Он произнес краткую речь о том, что
государь,   раздираемый  чувством  жалости  к  богоизбранному  народу,
принесшему в жертву  сотни  тысяч  своих  лучших  сынов  и  дочерей  в
священной  борьбе  за  счастье  империи,  и  ощущая тревогу за будущее
человечества, соизволил сегодня ночью наложить на себя руки и отойти в
иной мир.  Все истинные верноподданные, приняв на себя вину в том, что
не  смогли  уберечь  августейшую  жизнь,  должны  последовать  за  его
величеством.  Все  обязаны  пойти  сейчас  на площадь и выполнить свой
великий долг.
     Окончив речь,  Сасаки приказал отряду следовать за ним. Несколько
солдат вдруг отделились  от  нас  и  побежали  к  грузовику.  За  ними
побежали другие.  Я выстрелил в них,  но не попал. Выстрелил Сасаки, и
один из солдат упал. Остальные прыгнули в машину и умчались.
     Сасаки скомандовал оставшимся:
     - Шагом - марш! - и пошел впереди, четко отбивая шаг.
     Перед нами  открылась  дворцовая  площадь.  Здесь  всегда  царила
торжественная тишина,  но в то утро она была особенно торжественной. В
разных  местах площади лежали,  люди,  группами и в одиночку.  Все - в
одной и той же  позе:  ничком,  подобрав  под  себя  ноги,  как  будто
совершали земной поклон в сторону высочайшей резиденции. Возле каждого
виднелись конверты и свертки.
     За деревянной  оградой  перед мостом,  ведущим к главным воротам,
стояли полицейские.  В нескольких шагах от  них  сели  на  землю  двое
штатских  в  костюмах  защитного  цвета,  положили свертки около себя,
поклонились в  сторону  дворца  и  выстрелили  друг  в  друга.  Спустя
некоторое  время двое полицейских подошли к ним,  уложили в подобающей
позе,  отодвинули свертки в сторону,  чтобы они не промокли в крови, и
пошли за ограду.  Полиция не мешала верноподданным уходить из жизни, а
только следила за порядком.
     На краю  площади  у  самой  балюстрады  трупы  лежали в несколько
рядов.  Все они были в военном.  Я кивнул головой  Сасаки  и,  показав
пальцем  в  сторону  балюстрады,  быстро пошел туда.  Здесь в три ряда
ничком лежало около двадцати трупов.  В последнем ряду около трупов не
было  ни конвертов,  ни свертков.  Во втором ряду - конверты с именами
Дзинтана, Муссолини, Хатанака, Кацумата и Минэ.
     Может быть,  это  объяснялось  необычной позой моих друзей и тем,
что смерть вообще преображает людей,  но все  они  показались  мне  не
похожими  на  себя.  Дзинтан  казался  выше ростом,  а Муссолини более
толстым.  Но сомневаться не приходилось - на  конвертах  значились  их
имена,  и  к тому же из-под Дзинтана торчал эфес его сабли из слоновой
кости с серебряной отделкой. Я снял фуражку и поклонился. Затем выбрал
место для себя.  Позади Кацумата лежал труп, возле которого не было ни
сабли,  ни конверта.  Я положил около него  свою  саблю,  револьвер  и
конверт с предсмертным стишком и деньгами, решив умереть как раз между
Дзинтаном и Кацумата.
     Сзади послышалось шуршание гравия. Подошли три юнкера, откозыряли
мне и,  поклонившись в сторону ворот,  сели  на  землю.  Один  из  них
отвинтил крышку фляжки, отпил глоток и передал другому.
     Я взглянул в сторону Сасаки.  Он отвел остатки своего  отряда  на
другую сторону площади.  Некоторые уже сидели на земле, другие стояли.
Сасаки  сидел  впереди  всех,  низко  наклонившись   вперед,   -   он,
по-видимому,  уже кончился.  Ему надо было зарезаться последним,  а он
поторопился,  решил подать пример.  Один из сидевших  упал  на  бок  с
торчавшим  в  животе тесаком и громко закричал,  затем стал корчиться.
Раздались подряд два приглушенных выстрела,  и двое впереди упали.  Но
стоявшие сзади медлили,  очевидно заколебались. Я сделал им рукой знак
- скорей!  - но они не заметили моего жеста.  Тогда я подбежал к ним и
крикнул:
     - А вы что стоите? Чего ждете?
     Никто мне не ответил. Я повторил вопрос:
     - Чего ждете? А где солдаты?
     - Ушли, - сказал кто-то из мальчиков.
     Они стояли,  сбившись в кучу. Когда мы ехали по улицам и время от
времени стреляли в воздух,  эти юнцы держались молодцами, но здесь, на
площади,  их мужество быстро растаяло.  Самому старшему из них было не
больше шестнадцати лет.
     - Садитесь и выполняйте ваш долг, - приказал я спокойным голосом.
- Не позорьте звание смертника.
     Сзади появились несколько человек.  Судя по их виду,  они  попали
сюда  случайно  и  остановились поглазеть.  Одни из них были в грязных
фуфайках и коротких штанах,  другие в рабочих халатиках.  На отворотах
их халатиков белели иероглифы: Сибаурский завод.
     - Скорей!  - Я кивнул  головой  мальчугану  в  очках  и  с  белой
повязкой на лбу.  - Покажи своим друзьям, что ты японец. Подай пример.
Письма и деньги приготовили?
     - Нет...  а винтовки мы оставили в машине, - ответил он, смотря в
сторону, - и тесаки оставили...
     - Нож есть у кого-нибудь?
     После недолгого молчания кто-то ответил:
     - Есть, но не годится. Перочинный.
     Я полез в задний карман,  но запасного револьвера  там  не  было.
Когда я вытаскивал руку,  что-то выпало на землю - мешочек с амулетом.
Я подобрал его и засунул обратно в карман.
     - Господа учащиеся не хотят умирать, - прошепелявил кто-то сзади,
- а вы заставляете насильно...
     Я обернулся. Передо мной стоял пожилой субъект в измятой каскетке
и в промасленном саржевом костюме.
     - Не твое дело! - крякнул я. - Проходи. Нечего смотреть.
     - Они совсем  сопляки,  им  незачем  умирать,  -  сказал  другой,
загорелый, в фуфайке с короткими рукавами. - Отпустите их.
     - Иди,  не мешай!  Застрелю!  - пригрозил им я,  хлопнув себя  по
карману.
     Круглолицая женщина в шароварах поддержала рабочего:
     - Война кончилась... скоро по радио объявят...
     - Если  пузо  чешется,  валяйте  сами,  а  других  не  тащите,  -
продолжал загорелый.
     Я оглянулся.  Учащиеся быстро,  почти бегом шли в сторону  театра
"Империал".  У меня не было никакого оружия. А этих было пятеро и одна
женщина.  Один из них на всякий случай снял деревянную сандалию с ноги
и держал наготове.
     - Бандиты! - сказал я сквозь зубы и плюнул. - Скоты.
     Пожилой поцокал языком:
     - Не надо ругаться. Не срамите себя перед смертью.
     Тот, что  стоял  с  сандалией  в руке,  хотел что-то сказать,  но
пожилой остановил его.  Они пошли в сторону парка. Я долго провожал их
взглядом, стиснув зубы.
     Вот эти враги империи теперь поднимут голову.  Кто будет бороться
с  ними,  чтобы  защитить парчовое знамя с августейшим гербом?  Верные
слуги государя сейчас умирают на этой  площади.  И  чем  больше  будет
трупов  на  площади,  тем  легче будет врагам империи осуществить свои
черные замыслы.
     Над площадью  низко  пролетели  самолеты.  Они сбросили листовки.
Листовки медленно,  как лепестки вишни,  опускались на трупы. Я поднял
одну,  упавшую  возле Сасаки.  Она призывала всех верных слуг государя
идти с  оружием  на  гору  Атаго  -  бороться  до  конца