солдата на это трудное
дело. И видно, не ошибся.
  Почти примирившийся со смертью,  Аркадий отвел руки от лица,  чтобы еще
раз посмотреть на окружающее,  и увидел,  что безмолвная, пахнущая тлением и
гарью  вода   незаметно  подобралась  к   его   сапогам  -   темная,   жирно
поблескивающая и страшная. Глядя на нее, Аркадий вспомнил, зачем он здесь, и
подумал,  что  раз все равно ему предстоит умереть,  так уж  лучше умереть с
пользой.  И  сознание,  что он еще может быть полезен не только и не столько
себе,   а  и  другим,  помогло  ему  выйти  из  оцепенения  и  придало  силы
растерявшемуся, новому Сенникову.
  Этот новый Сенников держал в  руках дело,  оно вело его и подсказывало,
что и как нужно делать,  освобождая и приводя в движение парализованные было
силы.
  Теперь  вода  показалась не  столько  враждебной,  сколько насмешливой.
Аркадий почувствовал,  что в сердце у него быстро поднимается холодок острой
злости.
  - Ну нет,  дрянь...  Нет! - зашептал он, сжимая зубы и суживая глаза. -
Нет, сволочь! Нет.
  Он вскочил на ноги,  твердо зная,  что это "нет" относится и  к старому
Сенникову,  и ко всей его прошлой жизни, и к темной воде. Поправив вещмешок,
он,  спотыкаясь и задыхаясь,  с колотящимся сердцем зашагал к ущелью,  веря,
что  сделает все,  что будет в  его силах.  Первые подтащенные рекой деревья
зацепились ветвями за выступавшие из воды камни.  Течение прижало их,  и они
укрепились.   Потом  на   них  легли  другие,   они  переплетались  корнями,
перепутывались еще живыми, гибкими и сильными ветвями в листьях и хвое.
  Вода заметалась меж ними и начала искать лазейки, а река тащила на себе
много дернин,  травы и лиан,  и все это вместе с водой тоже бросалось в щели
и, не протиснувшись, забивало их, наращивая запруду.
  Иногда собравшей силы  реке удавалось перевалить через гребень плотины.
Тогда,  подхваченные  образовавшимся  течением,  к  промоине  спешили  новые
стволы,   дернины  и   лианы.   Завал  поднимался  выше,   река  затихала  и
вспучивалась.
  Сенников подошел к  плотине,  когда  река,  подтащив несколько стволов,
укрепила свою преграду и, набирая силу, стихла. Эта тишина поразила Аркадия.
Если бы его встретил грохот,  свист, он, вероятно, не так бы растерялся, как
перед этой тихой,  темной преградой. Всего несколько минут назад разлившаяся
вода казалась ему такой огромной и  почти одухотворенной,  что устоять перед
ней,  казалось,  не  мог никто.  Но тут,  в  ущелье,  была еще большая сила,
которая так же молчаливо побеждала воду.  И  Аркадию,  подавленному величием
этих сил, на минуту показалось просто смешным вступать с ними в борьбу. Один
он -  слабый и  дрянненький человечек с  мешком тола за спиной -  и  эти две
силы.
  Аркадий  усмехнулся,  покачал  головой.  Потом  прислушался  и  услышал
странный свист.  Как будто где-то внизу,  в ущелье, лопнула батарея парового
отопления. Затем послышался плеск, и Аркадий встрепенулся: вода, кажется, не
такая уж слабая. Она находит себе лазейки.
  Он обогнул завал и  по скользким камням спустился вниз,  на русло реки,
по которому струился ручеек.  Откуда он брался, Аркадий не видел. Звезды над
ним  горели  теперь  гораздо  ярче,   чем  возле  кромки  разлива,  но  тьма
сгустилась.
  "Что ж...  Начнем с  разведки",  -  решил Аркадий,  снял мешок с толом,
положил на него карабин и полез вверх за дровами.
  Первое,  что  осветил разгоревшийся костер,  были свистящие струи воды,
бившие из  завала.  На  мгновение опять  стало  страшно,  но  Аркадий только
выругался, вытащил из костра пылающую смолистую лесину и пошел вдоль завала,
все  яснее  осознавая  опасность положения.  Одно  неловкое  движение  могло
сорвать всю эту случайную плотину,  и тогда -  смерть.  Теперь ему было даже
приятно сознавать опасность и видеть,  что она его не ломает,  а,  наоборот,
вызывает удивительное, близкое к восторгу чувство.
  И  когда он поймал себя на этом ощущении,  он опять выругался и жестко,
властно и  гораздо проще,  чем раньше,  подавил его и заставил себя думать о
деле.
  Вскоре он нашел одно из первых деревьев,  послуживших как бы основанием
плотины.  Оно уперлось в  огромный камень,  и  весь его ствол,  как и  ствол
другого,  лежавшего на  первом,  был  расщеплен той страшной силой,  которая
незримо  давила  на  них.  Прикинув расположение стволов,  Аркадий правильно
решил,  что, если здесь, в этой главной точке приложения двух сил, приложить
и третью - взорвать весь тол, что у него имеется, все полетит к черту.
  Он  еще  раз  обошел завал  и  более  подходящего места  для  взрыва не
обнаружил.  Тогда  он  сел  возле  своего мешка,  вспомнил,  как  его  учили
обращаться с толом,  и подготовил его к взрыву. Потом подошел к расщепленным
деревьям,  лямками привязал к  ним  мешок,  размотал половину захваченного с
собой бикфордова шнура и поджег его.
  Подхватив оружие,  Аркадий стал карабкаться наверх.  Ему очень хотелось
как можно скорее удрать из ущелья, но то близкое к восторгу чувство, которое
он  уже  раз подавил в  себе,  заставило его оглянуться,  а  потом горделиво
представить себе,  как через несколько минут вся эта масса воды и деревьев с
ревом и грохотом, ломая все на своем пути, ринется вниз.
  И когда он представил это, то опять почувствовал ужас и впервые подумал
о том, о чем не вспомнил ни разу.
  - Линия! - закричал он и бросился вниз.
  Да,  если  вся  масса воды и  бурелома понесется вниз,  она  затопит и,
вероятно,  сломает линию связи. Сейчас, в новом своем состоянии, Сенников не
мог допустить этого.  Теперь он не думал о  смерти,  не испытывал страха или
близкого к  восторгу чувства.  Теперь он думал о деле,  о долге.  Добежав до
бикфордова  шнура,   Сенников  грудью  упал  на  него  и   перегрыз  зубами.
Отброшенный обрывок шипел и потрескивал. "Что же делать?"
  Сенников быстро взял себя в  руки.  Он встал,  отвязал мешок с  толом и
раздул костер.  Прихватив головешку, еще раз прошел вдоль завала, на вершине
которого глухо  плескалась вода.  Река  набирала силы  и,  значит,  заливала
седьмой пост.
  Теперь  Аркадий  не  заставлял  себя  думать  о  деле.  Оно  стало  его
сущностью,  и потому все постороннее сразу ушло.  Мозг работал четко и ясно.
Аркадий разделил тол  на  три  кучки,  разорвал мешок на  тесемки (он  забыл
захватить с собой шпагат или кабель) и связал этими тесемками толовые шашки.
Потом осторожно взобрался по стволам почти до вершины завала,  укрепил здесь
одну связку. Вторую связку шашек он положил левее первой и чуть ниже, третью
- правее и  еще  ниже.  Шнур второй был вдвое длинней,  чем у  первой,  а  у
третьей, пожалуй, даже втрое длинней, чем у второй связки шашек.
  Когда задымился последний шнур,  Аркадий выбрался из ущелья и  залег за
камень. Все еще затянутые дымом, звезды тускло отражались в воде. Но она уже
не казалась ни страшной, ни одушевленной. Она была просто водой.
  Первым, как и рассчитывал Аркадий, рванул средний, самый верхний заряд.
Ослепительное пламя подсветило лениво взлетающие вверх щепки и  алые брызги.
Грохот прокатился по округе,  замер,  послышался глухой,  ворчливый шум -  в
пробоину ринулась вода.  Прошло несколько минут, прежде чем шум стал ровным,
слитным.  По  разливу  пробежала рябь  течения.  Еще  через  несколько минут
громыхнул  второй  взрыв.  Шум  воды  усилился,  послышался  треск  падающих
деревьев.   Наконец  рванул  третий  взрыв,  и  рябь  стала  струистой,  все
убыстряющейся, а шум перерос в рев.
  Плыли деревья, плыли кусты, исчезая в темноте ущелья. Из него несся все
усиливающийся рев воды.
  Аркадием овладела удивительно светлая и легкая радость, такая, какой он
еще не  знал.  Не в  силах совладеть с  ней и  даже стыдясь ее,  он уткнулся
разгоряченным лбом  в  тронутый предутренней росой  камень  и  долго  лежал,
отдыхая каждой жилкой.
  Когда  он  поднял  голову,  небо  явно  посветлело и  вода  неслась все
стремительней и стремительней. Аркадий встал и, пошатываясь, пошел к посту.


ИЕРОГЛИФЫ СИХОТЭ-АЛИНЯ

  С пожаром теперь боролись только Пряхин и Вася.  Губкин лазил со столба
на столб,  исправляя и соединяя линию.  За распадком, невдалеке от границы с
шестым постом, он увидел вооруженных людей. Саша быстро соскочил со столба и
залег   в   траве.   Когда   неизвестные  приблизились,   он   окликнул   их
требовательным, уставным окриком:
  - Стой! Кто идет?
  Вооруженные люди не стали ни прятаться, ни стрелять. Они остановились и
закричали:
  - Свои! С шестого поста!
  Саша поднялся и подпустил знакомых связистов, тоже закопченных, усталых
и счастливых, поближе.
  - Значит, живы? - кричали товарищи. - А мы к вам!
  - С побережья целый отряд отправляется - седьмой пост выручать.
  Оттого,  что сослуживцы были так искренне обрадованы,  с такой радостью
тискали  Сашу,   он  окончательно  смутился  и  почувствовал,  что  к  горлу
подступает непрошеный комок. Ему захотелось обнять товарищей и поблагодарить
их,  а за что, он и сам не знал. Ведь, в сущности, все произошло именно так,
как они думали и  как должно было произойти.  Но именно потому,  что вопреки
всем бедам,  неожиданностям и  несчастьям все произошло так,  а не иначе,  к
горлу и подступал комок.
  Губкина хлопали по взмокшей спине и беспричинно смеялись.  Только когда
к  связистам  подошел  старшина  Пряхин,  Губкин  вспомнил,  что  последнего
соединения он не произвел и линия все еще разорвана.  Он быстро взобрался на
столб  и,   сделав  скрутку  на  проводах,  подсоединил  телефон.  По  праву
старшинства Пряхин  взял  трубку  и  несколько раз  окликнул  седьмой  пост.
Седьмой  пост  молчал.  Зато  сразу  же  откликнулись шестой,  пятый  и  все
остальные посты до самого побережья. Пряхин выждал, пока линия успокоится, и
доложил о  встрече с  надсмотрщиками,  о ликвидации пожара.  В ответ донесся
чей-то резкий голос:
  - Надсмотрщикам седьмого поста  по  линии  возвращаться назад,  поднять
линию,  добиться  связи,  надсмотрщикам  шестого  -  восстанавливать  второй
провод.
  Нужно было  расходиться.  Встретившимся после бурной ночи связистам еще
хотелось побыть вместе,  обсудить положение. Они, не сговариваясь, проводили
Пряхина до того места, где было сложено его имущество, закурили и помолчали.
  - Что  же  это  все-таки  было,  товарищ старшина?  -  спросил один  из
связистов.
  Пряхин ответил не сразу.  Он долго смотрел на угасающий пожар,  на алые
блики на прибывающей воде и честно сказал:
  - Не знаю, товарищи! Думаю, что не бомба... Тут что-то другое.
  - Вот и мы так думаем.
  Связисты поговорили еще несколько минут и расстались.
  Высокое небо  было задернуто багровой пеленой,  и  в  ней  иногда робко
проглядывали звезды.  От пожарища тянуло паром и гарью.  Дышалось тяжело.  С
оглушительным треском рушились горящие деревья,  шипели искры и головни. И в
этой  сумятице  звуков  явственно  раздался  глухой  звук  взрыва.  Связисты
переглянулись и почти бегом бросились вдоль линии.
  Пряхин приказал:
  - Губкин, проверь-ка линию.
  Саша полез на столб, подключил аппарат и крикнул:
  - Молчит!
  Вскоре раздался еще  один взрыв и  еще...  С  той минуты опять началась
лихорадочная работа.  Скрывая боль,  закусывая губы,  Пряхин,  как и Губкин,
полез на столбы соединять провода.  Вася как мог помогал им,  и  все трое не
заметили, что вода перестала прибывать. Наконец они добрались до нетронутого
участка  линии,  сделали последнюю остановку и  связались с  Лазаревым.  Тот
доложил:
  - У меня все в порядке, Почуйко еще на линии, Сенников взорвал затор.
  - Жив, значит? - вырвалось у Пряхина.
  - Да, жив, - почему-то невесело ответил Лазарев.
  Старшина не заметил его грусти.  В эту минуту он понял,  что смертельно
устал  и,  пожалуй,  не  дойдет  до  поста.  Губкин  смотрел на  освещенного
неверным,  багровым светом старшину,  и  он показался ему особенно сильным и
мужественным. Вдруг Пряхин мягко скользнул прямо в воду. Связисты подхватили
его и потащили вверх, на сопку, положили под уступом скалы.
  Брезжил  рассвет.   Редкие,   перекрученные  ветрами  деревья,  низкая,
выжженная солнцем трава,  выпирающие из  сопки  острые  каменные отроги были
усеяны  каплями  и  подтеками холодной  росы  -  приближалось утро.  Потянул
ветерок.  Тело  стала  бить  дрожь  -  промокшая одежда не  грела.  Старшина
очнулся, полежал немного без движения, потом упрямо стиснул зубы, поднялся и
прислонился спиной к утесу.
  - Надолго застряли? - спросил он.
  - Не  знаю,  -  серьезно сказал Саша.  -  Нужно отогреться,  отдохнуть.
Простудимся.
  - До поста недалеко. Дойдем.
  - Это правильно: дойдем. Да ведь нам еще работать нужно.
  Пряхин  внимательно посмотрел на  строгого Губкина,  словно  увидел его
впервые.  Нет,  это был уже не мальчик -  слегка восторженный и милый. Перед
ним стоял усталый,  в разодранной и перепачканной форме, увешанный оружием и
связистским имуществом,  спокойный и требовательный солдат. Пряхин подивился
такой  заметной  перемене  и   заглянул  Саше  в   глаза.   В  их  уверенной
сосредоточенности он  увидел что-то очень твердое,  смелое и  в  то же время
открытое,  то  самое,  что  увидел  на  рыбалке Аркадий.  Старшина внутренне
насторожился и хмуро сказал:
  - Смотри-ка, командир какой...
  Но возражать не стал.
  Далеко, на вершинах главного хребта, светло-фиолетовыми, почти голубыми
пятнами  проступали снега.  Они  оттеняли  глубокую и,  казалось,  бездонную
темень, лежавшую на склонах. Все вокруг было величаво и спокойно. Справа еще
чадил  затихающий  пожар,   слева,   на   фоне  начинающего  зеленеть  неба,
вырисовывалась вершина  сопки,  на  которой  остановились  связисты.  Пряхин
вдохнул чистый  горный  воздух,  принесенный порывом предутреннего ветра,  и
опять посмотрел на отроги главного хребта.
  К  костру  вернулся  Губкин  с  охапкой  дров,  с  тревогой взглянул на
Пряхина.  Маленькие серые глаза старшины были  широко открыты и,  не  мигая,
смотрели вдаль.  Жесткое,  обветренное лицо тронула растерянная и  в  то  же
время  восторженная улыбка.  Губкин еще  никогда не  видел  своего командира
таким.  Саша  обернулся и  несколько мгновений блуждал  взглядом  по  кромке
светящихся  снегов  и  вдруг,   тихонько  охнув,   подался  вперед.  На  его
перепачканном копотью лице застыла та  же удивленная и  восторженная улыбка,
что и на лице Пряхина.
  Вася Лазарев услышал, как охнул Губкин, тоже посмотрел в сторону хребта
и через секунду торжествующе крикнул:
  - Иероглифы Сихотэ-Алиня!
  Губкин обнял его, прижал к себе.
  - Молчи...
  Не отрываясь,  смотрели они на склоны главного хребта. Там, в густой и,
казалось, бездонной темноте, призрачным зеленоватым светом светился огромный
иероглиф,  точно такой,  какой рисовал Николай Иванович,  - похожий на букву
"А",  только  с  двумя  перекладинками.  Местами его  очертания прерывались,
местами зеленоватый свет  был  особенно ярок,  будто там  упали предутренние
звезды или светились светлячки.  Но общее очертание было точным.  На склонах
главного хребта Сихотэ-Алиня лучился древний бохайский иероглиф.  В  этом не
было никакого сомнения.
  - Надо дяде Коле сказать! Значит, все правда! Значит, легенда верная!
  - Ну что ж, командир, - почти весело сказал Пряхин. - Принимай решение.
  - Надо идти,  товарищ старшина.  Если вы, конечно, сможете, - улыбнулся
Губкин. - Хоть иероглиф теперь от нас не убежит, а все-таки не терпится.
  Они начали торопливо собираться в путь.
  - Интересно, а почему он светящийся? - задумчиво спросил Губкин. - Ведь
Лазарев говорил, что он выписан деревьями...
  - Дядя  Коля объяснит,  -  уверенно сказал Вася.  -  Пойдемте скорее на
пост. Он все расскажет.


ЖИЗНЬ ИДЕТ ДАЛЬШЕ

  Когда Пряхин и солдаты пришли на пост,  на нижней вырубке, задрав хвост
и  устало  опустив  лопасти  винта,   стоял  вертолет.  Несколько  связистов
выгружали из него имущество.  Вася покосился на не виданную им машину, но не
выдержал и закричал:
  - Дядя Коля! Нашли! Иероглиф нашли!
  Осунувшийся,  с  небритой клочковатой щетиной на впалых щеках,  Николай
Иванович слегка побледнел, потом его скуластое лицо покрыл румянец.
  - Этим не шутят, - сказал он предостерегающе.
  - Да честное слово, нашли!
  - Верно, верно, - подтвердил Пряхин.
  Захлебываясь, Вася рассказал, как было дело, и показал, где они увидели
необычное свечение.
  - Но почему, почему он светился?
  - Не знаю...  - несколько растерялся обрадованный Лазарев. - Не знаю...
Впрочем...  Ну  да...  Как  же  это  я  раньше не  подумал!  Ведь понимаете,
товарищи,  иероглиф,  по  преданию,  высаживали много  веков  назад.  Что  ж
удивительного,  если обозначавшие его  деревья успели к  нашим дням умереть,
свалиться на землю, а на их месте выросли молодые. Но умершие деревья лежали
на склоне каменистой горы и медленно гнили,  тлели.  Понимаете, гнили? А кто
из  вас  не  видел  ночью  светящихся гнилушек?  Когда над  ними  стоял лес,
заметить свечение издалека было  невозможно.  А  когда лес  был  либо свален
порывами ветра,  либо просто очищен от  листьев и  стал как  бы  прозрачным,
заметить свечение было уже нетрудно. Нужно только уметь наблюдать.
  - Здорово! - улыбнулся Пряхин. - Значит, легенда не подвела.
  - Выходит,  -  хитро усмехнулся Лазарев.  -  Я  вам  даже больше скажу.
Секретарь райкома просил вашего командира послать за  мной  вертолет потому,
что из  Москвы прибыла поисковая группа.  И  добился ее тот самый мой бывший
механик-водитель  Васьков.   И   еще,   чтобы  вас   не   смущало  последнее
обстоятельство,  в  нашей  школе в  этом  году  задержали занятия на  месяц:
достраивают интернат.  Ведь наши ученики -  таежники,  лесные работнички.  А
сентябрь здесь в лесу -  месяц сбора урожая,  и они все разбрелись по тайге.
Вот мы и решили немного передвинуть начало учебного года...
  - Почему вы мне об этом говорите?  - нахмурился Пряхин. - Притом именно
теперь?
  - Видите ли,  во всем нужна ясность.  Я  ее Вношу.  А  раньше почему не
сказал?  Да просто не подумал,  что это может вызвать подозрения. А вы... вы
тоже промолчали. А ведь, если бы мы сразу поговорили, было бы много лучше.
  - Пожалуй...  - смутился Пряхин. - Да ведь неудобно беспокоить больного
человека...  -  И  чтобы прекратить в  общем-то  не очень приятный разговор,
резко спросил: - Кто прибыл на пост?
  - Командир взвода -  он  со  своими солдатами пошел на  линию -  и  ваш
батальонный врач.
  - А врач где?
  - Захватил пробирки, приборы и пошел к реке.
  - Кстати, не звонили, что это все-таки было?
  - Звонили.  Крупный метеорит.  Вы  заметили,  что  все время было много
падающих звезд? Видимо, земля встретилась с роем метеоритных тел - остатками
давно взорвавшейся планеты или  кометы.  И  вот один из  них прорвался через
атмосферу и наделал столько бед.
  - Выходит, ничего страшного!
  - Выходит...   Тренировочка,   так  сказать,  в  условиях,  максимально
приближенных к боевым. Так ведь теперь говорят в армии?
  - Так,  -  согласился Пряхин,  помолчал и спросил:  -  А... Сенников не
приходил?
  - Я ждал этого вопроса,  -  задумчиво сказал Лазарев.  -  Понимаю,  вам
нелегко, но поговорить об этом солдате требуется.
  - Мне самому с ним разобраться нужно,  -  задумчиво ответил Пряхин,  не
любивший, когда кто-либо вмешивался в его командирские дела.
  - Я попробую вам помочь.  -  И Николай Иванович рассказал все,  что ему
было известно о Сенникове.
  - Что же теперь с ним делать? - спросил старшина.
  - Думаю,  что самое главное уже сделано, он переломил себя: все-таки он
взорвал завал. Придет - решите. Но... - Николай Иванович замялся.
  - Что "но"?
  - Дело в  том,  что,  возможно,  во  мне  говорит сейчас педагог.  Хотя
командир,  офицер тоже педагог-воспитатель...  Так вот.  Я  бы  не советовал
ругать  его,  накладывать взыскание.  Это  может  надломить парня,  сбить  с
правильного пути.  Он,  по-моему,  уже  наказал себя и,  что  самое главное,
доказал, что исправился. Но... Но оставлять его на посту я