воего  участка,  они  подошли  к  только  что
построенному ими мостику.  Губкин уже взялся за  перильца,  чтобы ступить на
мостик, как Вася схватил его за руку.
  - Смотри, - показал он на мостик.
  На  свежеокоренных жердях ясно вырисовывались грязные пятна.  Губкин не
понял паренька и удивился:
  - Что ж тут такого?
  - Ты лучше смотри, лучше!..
  Саша  пригляделся и  вдруг  понял,  что  эти  пятна похожи на  огромные
кошачьи следы. Он внимательно посмотрел на Васю, опять на пятна и, чувствуя,
как все в нем напрягается и словно становится сильнее, спросил:
  - Неужели тигр?
  Вася озабоченно кивнул головой.  Его  светлые глаза сузились,  он  весь
подобрался и насторожился.  Низко склонясь над тропинкой, он вернулся назад,
потом спустился к  ручью и  показал Саше две  глубокие ямки:  здесь тигр пил
воду и вмял передними лапами мокрую прибрежную землю.
  Забросив  за  спину  снаряжение,  Губкин  и  Вася  изготовили оружие  и
осторожно двинулись по  следам  на  тропинке -  другой дороги на  участке не
было.  В одном месте зверь потерся о кусты и оставил на ветвях огненно-рыжие
клочья линялой летней шерсти. За этими кустами следы терялись. Несколько раз
связисты возвращались назад и снова уходили вперед: следов не было.
  - Вероятно,  ушел  в  сторону,  -  вслух  подумал Саша  и  ощутил,  как
напряжение постепенно оставляет его.
  - Наверно... Учуял наши следы и прыжком ушел.
  Они  в  нерешительности постояли перед кустом.  Губкин осторожно снял с
ветки клочок шерсти и увидел,  что она не только огненно-рыжая, но и черная,
лоснящаяся. Вася посмотрел на нее и решил:
  - Молодой тигр.  Шерстка на солнце даже вспыхивает. У старых - тусклая.
- Он подумал и добавил: - Нет, этот - дурной. Наверняка ушел.
  Оттого, что опасность явно прошла мимо, стало беспричинно весело.
  - Давай возьмем этой  шерсти,  -  шепотом,  озорно улыбаясь,  предложил
Саша.
  - Зачем?
  - Ну как же? Покажем нашим, что мы ходили по тигриным следам.
  Вася хитро прищурился:
  - Верно,  давай наберем!  Придем и  расскажем Почуйко,  как мы тигра за
хвост тащили.  Он не поверит,  а мы ему покажем шерсть. Вот, скажем, видишь:
весь хвост ему ободрали. Так с голым хвостом и убежал на нас жаловаться.
  Они рассмеялись, но тигриной шерсти все-таки набрали.
  - Говорят,  она  для  кисточек очень хороша,  -  смущенно пояснил Саша,
потом задумался и полюбопытствовал:  -  Слушай, а тигры - бродячие животные?
Вернее, кочевые?
  - Да как тебе сказать?  Не очень.  Как привяжется к одному месту, так и
бродит вокруг.
  Губкин очень серьезно уточнил:
  - Это точно?
  - А что это тебя так волнует? - удивился Вася.
  - Значит...  Значит,  и  наши ребята,  и  ребята с восьмого поста могут
напороться на... этого?
  - Да уж... Раз появился, значит, можно наскочить.
  - А он на людей нападает?
  - Удэгейцы говорят,  нападает.  Когда голодный.  Или  когда раздразнят.
Вообще-то он старается уйти от людей.
  - Все-таки,  значит, нападает... Вот так пойдет кто-нибудь по тропке, а
он по ней шествует,  -  вслух размышлял Саша и решил:  - Нужно его спугнуть!
Пойдем попробуем догнать.
  Вася недоверчиво покосился на него, вздохнул, потом тряхнул головой:
  - Верно! Спугнуть нужно. Только пойдем не по тропинке, а заберемся чуть
выше. Сверху будет видней.
  - А если и он выше поднимется?
  - Да  нет,  тигры держатся поближе к  воде.  К  ней  всякие животные на
водопой ходят,  он там и охотится.  И потом он же,  как кошка,  сквозняка не
любит, А на, сопках ветра больше.
  Они  поднялись  на   склоны  сопки  и   осторожно  пошли  вдоль  опушки
подступающего к  тропинке  разнолесья.  С  полкилометра они  двигались вдоль
реки, часто останавливаясь и рассматривая долину. Там все было спокойно.
  - Нет, так у нас ничего не выйдет, - заявил Губкин.
  - Пожалуй,  нужно найти место, где зверь свернул с тропки, - озабоченно
сказал Вася.  -  Ты иди и следи за мной.  А я спущусь вниз и еще раз проверю
следы.
  Губкин снял предохранитель с затвора автомата и осторожно,  стараясь не
шуметь, двинулся вперед, неотрывно наблюдая за мальчиком. Из леса, привольно
раскинувшегося на  пологом  склоне  сопки,  показалась еле  заметная тропка,
пробитая  копытцами  оленей  и   диких  коз.   Она  кружила  между  могучими
неохватными  дубами,   все  еще  не  сбросившими  темно-зеленой  листвы,   и
высоченными тополями,  группками росшими возле водостоков.  Тропка скользила
вниз по  язычку-отрогу к  реке,  и  Саша стал спускаться по ней,  чтобы быть
поближе к Васе.
  Звериная  тропа  неожиданно скрылась в  густейших кустарниках,  зеленым
тоннелем провела Губкина через пахнущие пашней и  грибами водостоки и вывела
на  тропу вдоль столбов,  Самым удивительным было то,  что и  Саша,  и  Вася
несколько раз проходили мимо выхода из этого звериного тоннеля и  ни разу не
заметили его.  Теперь же  Губкин ясно  видел не  только выход из-под  одного
зеленого свода,  но и вход под другой Там, в сумерках, как осколки солнечных
лучиков,    трепетали   на    легком    ветерке-дыхании   ослепительно-яркие
оранжево-желтые тигриные шерстинки.
  - Вася! Лазарев! - закричал Губкин.
  - Ну чего кричишь? - недовольно отозвался Вася. - Испугаешь ведь.
  Оказывается,  он  тоже спустился со взгорка и  шел по тропинке.  Губкин
молча показал ему на вход в зеленый тоннель. Даже наметанный взгляд молодого
таежника не сразу увидел его. Вася обрадовался и сразу же насторожился:
  - Пойдем или подождем? Все-таки тигр...
  Они  в  нерешительности постояли перед  входом в  тоннель и  неожиданно
взглянули друг другу в  глаза:  обоим в  одно и  то  же  время стало стыдно.
Похоже было,  что они струсили,  и  оба сразу решили загладить свою трусость
подвигом или хотя бы смелым, решительным поведением.
  Вася первым сделал шаг вперед, но Губкин остановил его:
  - Подожди, у меня автомат.
  Так они и двинулись - впереди Губкин с изготовленным к бою автоматом, а
за ним, уступом вправо, Вася с ружьем в руках.
  Тропка привела их  на  заливной луг,  заросший густым,  уже по-осеннему
одеревенелым разнотравьем,  у корней которого выбивались и подгон,  и первые
стрелки озимых трав.  Все  это  сразу зашуршало и  заскрипело под ногами,  и
связисты  остановились.  Неподалеку раздался сдержанный не  то  рык,  не  то
хриплое мяуканье.  Связисты повернули голову и замерли - метрах в тридцати -
тридцати пяти  стоял  и  смотрел прямо  в  их  широко открытые и,  вероятно,
испуганные в  эту минуту глаза большой,  шелковисто поблескивающий на солнце
черно-рыжий тигр.
  Над  разнотравьем  виднелись  только  его  спина,  широкая,  с  плавным
прогибом посредине,  и  щекастая оскаленная морда.  И как бы сам по себе,  в
полуметре  от  мощного,  покрытого  солнечными  бликами  крупа  извивался  и
трепетал черный кончик хвоста. Как это ни странно, а именно этот живущий как
бы  сам  по  себе  черный  кончик больше всего  смутил Губкина.  Он  казался
ненастоящим.   В   нем  было  что-то  неправдоподобно-кошачье,   домашнее  и
совсем-совсем нестрашное.
  Первый испуг, неминуемый при встрече с грозным хозяином тайги, прошел и
уступил место острому любопытству,  к которому через секунду примешалось еще
и  беззлобное  озорство.  Захотелось крикнуть,  свистнуть  или  сделать  еще
что-нибудь веселое, отчаянное, мальчишеское.
  Но чтобы сделать это, нужно было почему-то посмотреть на морду тигра. И
когда Вася взглянул на  нее,  озорное настроение не то что пропало,  а  тоже
как-то отошло в сторонку и притаилось.
  Тигр больше не  рычал.  Он  щурился и  широко раскрывал пасть,  склоняя
опушенную белыми бакенбардами красивую морду набок,  так,  словно подставлял
зубному врачу больные зубы.  А сами зубы,  белые,  редкие и поэтому особенно
внушительные,  вспыхивали солнечными бликами,  и  тогда становилось страшно.
Такие это были зубы.
  - Стреляй! - тихонько прошептал Вася. - Стреляй!
  Губкин не мог стрелять. Было в этом молодом сытом звере столько могучей
и в то же время изящной красоты,  столько еще ленивой, непроявившейся силы и
сдержанного,  по-своему благородного гнева,  что  стрелять в  него  казалось
невозможным так же,  как броситься с ножом на картину, которая поразила тебя
своей мрачной правдивостью.
  - Стреляй же, - молил Вася.
  Губкин не стрелял.  Он просто смотрел на зверя. Ни страха, ни озорства,
ни  даже удивления он не ощущал -  зверь был красив,  и  Саша любовался этой
красотой.
  В  какую-то секунду восторженный взгляд человека и настороженно-ленивый
взгляд зверя встретились.  Ни  зверь,  ни человек не могли сообщить что-либо
друг  другу,  но,  видно,  у  обоих произошла какая-то  мгновенная перемена,
потому что тигр перестал скалиться и  больше не  склонял набок свою красивую
морду.  А человек весь подобрался,  подтянул автомат поближе к плечу, причем
сделал это  совершенно бездумно,  как  будто во  сне  отлежал руку и  теперь
устраивает ее поудобней.
  Тигр  стал  оседать и  пропадать в  разнотравье.  Теперь  он  почти  не
скалился,  морда его - напряженная, мужественно-красивая, с откинутыми назад
ушами -  еще  несколько мгновений маячила над  частоколом бурьяна,  а  потом
скрылась.  Но Саша все равно видел не зверя и его морду, а блеск зеленоватых
- он был уверен,  что именно зеленоватых,  -  жестоких глаз и по-прежнему не
ощущал страха.  Было только невероятное напряжение и озарение, словно каждая
жилка в  нем напряглась до предела,  и  поэтому он видел и  понимал даже то,
чего не мог видеть и понимать человек в обычном состоянии.
  Он  понимал,  что  тигр  присел для  прыжка и  для  этого ему  пришлось
скрыться в траве.  Он видел, как зверь растерянно открыл прищуренные глаза -
прыгать неизвестно куда он не мог. Он видел, как тигр недовольно покривился,
и понимал, что зверь мгновенно решил, точнее, подчинился древнему инстинкту:
если на  врага нельзя напасть -  уйти от  него.  Все  это Саша видел,  хотя,
честно  рассказывая об  этом  впоследствии,  сам  признавал,  что  видеть  и
понимать всего этого он не мог. И тем не менее он видел и понимал.
  Тигр  обиженно рыкнул и  короткими неуклюжими прыжками побежал к  реке.
Ослепительная  черно-оранжевая  спина   его   замелькала  между   травой   и
кустарником.
  И  тут опять выступило вперед то  почти мальчишеское озорство,  которое
отступило было в сторонку и притаилось.  И Вася и Губкин вдруг дико заорали,
засвистели и,  забыв обо  всем на  свете,  побежали за  хозяином тайги,  как
бегают уличные мальчишки за трусливой, приблудной собачонкой.
  Тигр  мчался  мощными  стремительными  прыжками,  и  догнать  его  было
невозможно.  Только на  одно мгновение он задержался перед тихой и  мелкой в
этом месте рекой, но, сжавшись в тугой комок, красиво взметнулся над водой и
зарослями.  Однако сил у него не хватило. Раздался звучный всплеск, сердитый
рык, и зверь, выскочив из реки, помчался дальше.
  Губкин и Вася увидели только круп зверя и,  не раздумывая, все в том же
припадке отчаянного озорства бросились в  реку.  Проваливаясь в  ямы по шею,
захлебываясь, они выбрались на другой берег и, уже задыхаясь, побежали вверх
по отлогому скату заречной сопки.  Ветви хлестали по лицу,  ноги скользили и
путались в траве,  но они все бежали и бежали.  Дыхание становилось хриплым,
запаленным, их оставляли силы, и все-таки остановиться они не могли.
  Преодолев крутой подъем,  перевалив через неожиданный на горе,  местами
обрушенный земляной вал,  они уже не побежали,  а побрели по ровной, кое-где
пересеченной водостоками плоской  площадке,  заросшей  огромными  дуплистыми
липами и дубами. Метров через двести они наткнулись на почти отвесную скалу,
из-под  которой,   позванивая,   бил  ключ.   Притененная  и  потому  матово
поблескивающая струйка даже на вид холодной и чистой воды падала на камень и
разбрасывала затаенно мерцающие брызги.  Глядя на  воду и  на  эти  красивые
брызги,  связисты поняли, что больше всего на свете им хочется пить, а когда
напились, то двигаться уже не смогли.
  Они выбрали место посуше у подножия трухлявой, но все еще могучей липы,
разделись и  разложили на  пятнистых от  теней  солнечных прогалинках мокрую
одежду.
  Ни  о  тигре,  ни о  собственных переживаниях они не говорили -  что-то
мешало им. Может быть, то самое мальчишеское озорство, которое привело их на
склоны этой незнакомой сопки. Потом они прикинули, что времени до вечера еще
много и можно как следует отдохнуть.
  Солнце  стояло  еще  высоко,  но  в  воздухе  уже  плавала та  бодрящая
свежесть,  которая так хороша в  осенних горах Приморья.  Есть в  ней что-то
ослепительно-чистое, древне-мудрое, что заставляет по-особому взглянуть и на
окружающее,  и на самого себя. Но Сашу Губкина разбудила не эта свежесть. Он
проснулся от неясной и  неосознанной тревоги и  словно ощутил на себе чей-то
тяжелый,  ненавидящий взгляд.  Сердце  билось гулко,  во  рту  пересохло,  и
ощущение  тревоги,  даже  опасности не  покидало его.  Он  подтянул автомат,
поднялся на ноги и осмотрелся.  Все было тихо,  покойно, красиво. И все-таки
что-то смущало.
  Губкин  покрыл  скорчившегося  от   осенней  прохлады  Васю   подсохшей
гимнастеркой, оделся. Ощущение опасности не проходило. Причем это был не тот
неосмысленный страх,  который Губкин пережил в первую ночь у землянки.  Нет,
он явственно ощущал на себе чей-то взгляд -  тяжелый и жестокий, но, сколько
ни  оглядывался,  как  ни  следил за  окружающим,  ничего подозрительного не
видел.
  Губкин  обошел липу  со  всех  сторон,  осмотрел ее  ветки,  заглянул в
пахнущее гнильем и почему-то кошками дупло, потом все расширяющимися кругами
обошел почти всю площадку и  ничего подозрительного не заметил.  Во рту было
все так же противно,  и  он пошел напиться свежей ключевой воды.  Опираясь о
покрытый сухими лишайниками бок скалы,  из-под которой бил ключ,  он  сделал
несколько глотков и  зажмурился от  зубной ломоты -  вода была необыкновенно
вкусна и очень холодна. Он покрутил головой и открыл глаза. Со скалы на него
глянула высеченная из камня, залепленная лишайниками звериная морда.
  Саша посмотрел вниз и увидел,  что вода падает на каменный выдолбленный
водосток и течет по тщательно пригнанным друг к другу каменным плитам.
  - Вася! - закричал Губкин. - Довольно дрыхнуть! Давай сюда.


НА ДРЕВНЕМ ГОРОДИЩЕ

  На седьмом посту все было спокойно. Вошедший в хозяйственный раж Андрей
Почуйко перебрал все  продукты и  нашел для  них  место,  расширил палатку и
приготовил отличный обед.
  Замкнуто-спокойный Пряхин  и  слегка  высокомерно усмехающийся Сенников
вернулись несколько раньше Губкина и Васи и,  умытые,  сидели за столом.  То
прихрамывая, то подпрыгивая на одной ноге, Почуйко колобком перекатывался по
лагерю и отрывисто, даже как будто сердито докладывал Пряхину о случившемся:
  - Фазаны,  проклятые,  как скаженные...  Все с-под рук тянут. А звонить
никто не звонит.  Так только... проверяли - на месте или нет. А по линии? По
линии разве разберешь? Сыпят шифровку, и только.
  Пряхин нахмурился.  Осунувшийся за  одну  ночь  и  какой-то  посеревший
Лазарев мельком взглянул на  него и  опять занялся своим делом:  он быстро и
ловко сплетал какие-то нитки, тщательно протирая их воском.
  В это время появились возбужденные, радостные Губкин и Вася.
  - Городище нашли! - издалека закричал Вася. - Настоящее!
  Как это ни странно,  больше всех был взволнован рассказом Сенников.  Он
сразу же пристал к Пряхину:
  - Пойдемте завтра туда, товарищ старшина!
  Первый  раз  Пряхин  увидел  молящие  глаза  Аркадия,   но   что-то  не
понравилось ему в них, и, хотя ему самому хотелось побывать в тех местах, он
решительно сказал:
  - Менять участки сейчас не буду. Придет время - побываем.
  Вечером  долго  рассматривали схематический чертежик  открытой Губкиным
площадки,   обнесенной   земляным   валом.   Сдержанно-возбужденный  Лазарев
прикидывал,  где  могли  быть  жилые и  общественные постройки,  хранилища и
боевые сооружения исчезнувшего поселения.
  - Чертова нога,  -  жаловался он.  - Ведь как нужно было бы покопаться,
как нужно...
  - А  мы сами сделаем.  Сами покопаемся,  -  горячился Вася,  и  Лазарев
посмотрел на Пряхина.
  Старшина молчал. Он еще раз изучил чертежик и, вздохнув, решил:
  - Ладно...  Но  только так:  линию контролировать.  А  для  этого кроме
обязательного осмотра через каждые два-три часа выходите и  подсоединяйтесь.
Чтобы быть на месте. В случае чего.
  Рано  утром Почуйко осторожно разбудил Губкина и  Васю,  посадил их  за
стол и,  пока они ели, смотрел на них так, как смотрит мать на повзрослевших
детей -  чуть грустно и  в то же время с долей хорошей зависти,  смешанной с
гордостью. Даже склоненную набок голову Андрей подпер рукой как-то по-бабьи,
выгнув кисть и поддерживая локоток.  Он сам приготовил товарищам продукты на
дорогу и проводил до взгорка.
  Прихватив лопаты,  Губкин и Вася быстро прошли по линии до конца своего
участка,   созвонились  со   своим  и   соседним  постами  и   уже  знакомой
тропкой-тоннелем прошли к  реке.  На  другой берег они  перебрались нагишом.
Холодная осенняя вода ломила и корежила тело, но это не казалось неприятным,
а,  наоборот,  веселило связистов.  Синие,  выстукивающие зубами дробь,  они
долго прыгали на  берегу,  стараясь побыстрее одеться,  и  смеялись друг над
другом.
  Солнце уже  вышло  из-за  главного хребта,  роса  быстро высохла,  а  в
воздухе было еще прохладно и  свежо.  Копать землю было сущим удовольствием.
Первые шурфы,  пробитые в местах,  указанных на чертеже Лазаревым, ничего не
дали,   хотя  все  они  прошли  так  называемый  культурный  слой  -   почти
полуметровую прожилку золы,  полусгнивших костей и каменных осколков. Прежде
чем начать соединение шурфов траншеями,  Губкин решил сбегать на линию. Вася
собрался идти вместе с ним, но Саша остановил его:
  - Не стоит - здесь недалеко. Я сам смотаюсь.
  Тайга уже не казалась ему таинственной и страшной,  и он ушел,  а когда
вернулся,  то  застал Васю в  самом конце площадки.  Он прислонился спиной к
отвесной скале и держал оружие наготове.
  - Ты что? - удивился Губкин. - Почему не копал?
  - Понимаешь,  -  огорченно и удивленно ответил паренек,  - только начал
копать,  чувствую, смотрит на меня кто-то. Я и так, я и сяк. Не вижу никого,
а  чувствую -  смотрит.  Удэгейцы говорят:  раз такое случается -  берегись.
Кто-то за тобой следит.
  Вася пристально смотрел в  лицо Губкину и,  увидев,  что  тот краснеет,
покраснел и сам.
  - Нет, может, удэгейцы просто суеверны... Но, понимаешь...
  - Слушай,  -  перебил Саша, - у меня вчера, когда ты спал, точно так же
было. Только я... промолчал.
  - Смотри-ка... Выходит, когда вдвоем - так ничего.
  Они  повеселели и  принялись за  работу.  Однако  и  траншея ничего  не
принесла.
  - Ладно, - почему-то рассердился Губкин. - Мы в другом месте начнем.
  Прежде  чем  приступить  к  отрывке  новых  шурфов,   решили  поесть  и
отдохнуть.  Расположились под той же дуплистой липой, что и накануне. Солнце
уже припекало,  и связисты сняли гимнастерки.  Вася лег на спину и,  заложив
руки под голову, стал фантазировать:
  - А  вдруг  мы  все-таки  найдем...  клад.  Представляешь,  вытаскиваем
какой-нибудь сундук или кувшин,  а  в  нем -  чего только нет.  И золото,  и
драгоценности...  -  Он  запнулся,  потому что не  мог назвать больше ничего
интересного,  привлекательного. Тогда он тряхнул головой и решил: - Нет, это
не так важно.  Представляешь -  открываем мы с тобой вход в подземелье,  а в
нем  -  огромная библиотека древних  рукописей.  И  там  всякие  исчезнувшие
секреты.  И где находятся богатые руды,  и как их плавить,  и как выращивать
знаменитый женьшень,  и как лечить всякие сложные болезни, и все-все... Ведь
сколько  утеряно  на  земле  всяких  интересных секретов!  Да-да!  Мне  дядя
рассказывал.  Например -  пустяк.  Раньше умели  делать изразцы,  которые не
трескались ни  на  морозе,  ни на жаре и  никогда не тускнели.  А  сейчас не
умеют.  И