снял майку и  даже  в  минуты  отдыха  принимал
напряженные позы, которые наиболее выгодно показывали его лятусы,  бицепсы
и грудные мышцы.
   Потом пошли купаться - ночь  была  теплая  и  лунная  -  и  Вергасов  с
Коноваловым плавали наперегонки, ныряли,  фыркали,  брызгались;  Платонов,
закинув руки  за  голову,  лежал  без  движения  на  воде,  выставив  свой
громадный  живот,  и  говорил,  что  может  так  даже  спать;   Хейломский
изображал, как плавают женщины, гребя сразу двумя руками  и  шумно  хлопая
ногами по воде. Одним словом, веселились вовсю.
   Часам к  двенадцати  все  устали  и  постепенно  разбрелись  по  домам.
Вергасов пошел ночевать к Коновалову. Они разделись, стали укладываться, и
оказалось, что ни тот, ни другой спать не хотят.
   - Может, еще по маленькой?
   Коновалов подошел к столу и налил по полстакана.
   В окно постучали.
   - Кто там?
   - К вам можно, товарищ капитан? - донесся снаружи голос Ильина.
   - Заходи.
   В сенях хлопнула дверь,  что-то  упало,  закудахтала  курица.  Наклонив
голову, чтобы не удариться о притолоку, вошел Ильин.
   - Чего там? - недовольно спросил Вергасов.
   - Из "Гранита" звонили.
   - Ну?
   - К семи ноль-ноль к тридцать первому вызывают.
   - И это все?
   - Все.
   - И для этого вы специально пришли?
   - Да.
   Вергасов протяжно свистнул и отодвинул ногой стоявший у стола табурет.
   - Садитесь-ка, раз уж... - и не закончил.
   Ильин снял пилотку и сел.
   - Водку пьете?
   Ильин пожал плечами.
   - Я ж дежурный, товарищ капитан...
   Вергасов потянулся за бутылкой.
   - Ничего, я разрешаю. Сегодня разрешаю.
   Вергасов налил, и Ильин, не отрываясь, выпил весь стакан.
   У него выступили слезы, и, чтобы скрыть их,  он  низко  наклонился  над
тарелкой. Коновалов весело рассмеялся.
   - Сильна, брат?
   - Сильна... - с трудом ответил Ильин, поперхнулся и  вдруг  закашлялся.
Кашлял он долго, всем телом, и на лбу  у  него  надулись  жилы.  Коновалов
перестал смеяться и смотрел на него с удивлением и даже с интересом.
   - Ты что, болен? А?
   Ильин махнул рукой.
   - Не в то горло попало. Бывает...
   Коновалов снял со стены  кобуру,  вынул  оттуда  наган  -  он  презирал
пистолеты и свой старенький наган не менял ни на что, - уселся на кровати,
поджав ноги, и, сказав: "Оружие прежде всего любит чистоту", -  начал  его
разбирать.
   Вергасов доедал  винегрет.  Ильин  сосредоточенно  ковырял  ножом  край
стола. Руки у него были большие, белые, с длинными  красивыми  пальцами  и
тонкими, совсем не мужскими запястьями.
   - Вы играете на скрипке? - неожиданно спросил Вергасов.
   - Нет. - Ильин как будто удивился.
   - А я думал, играете.
   - Нет, не играю.
   -  На  чужих  нервах  только,  -  откликнулся  с  кровати  Коновалов  и
рассмеялся.
   - А кем вы до войны были? - спросил Вергасов.
   - Ихтиологом.
   - Кем?
   - Ихтиологом. Ихтиология - это наука о рыбах.
   - О рыбах? - задумчиво сказал Вергасов. - Институт, значит, кончали?
   - Кончал.
   - А мне вот не пришлось... Все с винтовкой больше...
   - Успеете еще, - улыбнулся впервые за все  время  Ильин,  посмотрел  на
висевшие на стене голубенькие ходики и встал.
   - Я пойду, товарищ капитан. Пора.
   Вергасов потянул его за рукав.
   - Успеете еще. Садитесь.
   Вергасов исподлобья взглянул на Ильина и неожиданно  почувствовал,  что
ему хочется с ним разговаривать. Он был в той приятной  стадии  опьянения,
когда хочется разговаривать - не петь,  не  буянить,  не  показывать  свою
силу, а именно  разговаривать.  Причем,  как  это  ни  странно,  именно  с
Ильиным. Он не понимал этого человека, не понимал, как, чем и для чего тот
живет. Молчаливость и замкнутость Ильина он принимал за гордость, неумение
- за нежелание или скорее даже за лень, застенчивость  -  за  презрение  к
окружающим, - в общем, он не понимал его да, по правде говоря, не очень до
сих пор и интересовался  им.  Теперь  же  в  нем  заговорило  любопытство.
Подперев рукой  голову  -  она  стала  вдруг  тяжелой  и  не  хотела  сама
держаться, - он смотрел  на  Ильина,  на  его  длинное,  почему-то  всегда
усталое лицо, на большой, с залысинами, от которых он казался еще большим,
лоб, на его белые,  с  длинными  пальцами  руки.  И  Вергасову  захотелось
сказать что-нибудь приятное этому человеку, не слыхавшему от него  до  сих
пор ни одного теплого слова - только замечания и  указания.  Сидит  вот  и
бумажку какую-то на мелкие клочки рвет.
   - Вы откуда родом? А? - спросил он, не зная с чего начать.
   - Из Ленинграда, - не подымая головы, ответил Ильин.
   - Красивый город. Я там был. В тридцать девятом году, когда на  Финскую
ехал. Очень красивый город, ничего не скажешь.
   - Красивый, - подтвердил Ильин.
   - Один только день  был.  Петропавловскую  крепость,  Невский  проспект
видал. И коней этих знаменитых. Забыл, как тот мост называется.
   - Аничков мост.
   - Красивые кони. Здорово сделано. Совсем как живые.
   - Красивые... - согласился Ильин, сгребая разорванные клочки  бумаги  в
кучку на край стола.
   Оба помолчали. Коновалов протяжно зевнул.
   - Я, кажется, спать буду, капитан. Не собираешься?
   - Оставь мне тюфяк. Я на тюфяке лягу.
   - Ты начальник, - Коновалов аппетитно потянулся, -  тебе  нельзя.  Тебе
кровать полагается.
   Через минуту он уже храпел.
   - Хороший парень, - сказал Вергасов. - И офицер толковый.
   Ильин посмотрел на спящего Коновалова, кивнул головой и встал.
   - Я пойду, товарищ капитан. Третий час уже.
   - Да куда вы рветесь? Садитесь. Кто там с вами дежурит?
   - Кривенко, командир взвода.
   - Вот пускай и посидит за вас. А мы с вами еще по одной.
   - Спасибо, мне не хочется.
   Вергасов, ничего не сказав, разлил остаток водки в стаканы  и  протянул
один Ильину.
   - Нельзя отказываться, когда начальство предлагает. Валяйте.
   Ильин покосился сначала на стакан, затем на Вергасова,  вытер  зачем-то
тыльной стороной руки рот, сделал несколько глотков и снова поперхнулся.
   - Не могу больше... - Он сконфуженно улыбнулся.
   Воцарилась пауза. В сенях завозились и закудахтали куры.
   Вергасов прошелся по комнате, вернулся к столу, заткнул пустую  бутылку
пробкой и зачем-то поставил ее за комод. Ильин искал свою пилотку.
   - Вот она, ваша пилотка, на кровати.
   Ильин надел пилотку, помялся.
   - Так не забудьте, в семь ноль-ноль.
   - Не забуду.
   Ильин козырнул и вышел.
   Вергасов несколько минут ковырял  вилкой  винегрет,  потом,  подойдя  к
окну, распахнул его. На дворе светало, хотя солнце еще не взошло. С  речки
тянуло сыростью. Широкая деревенская улица была пуста, и только в самом ее
конце,  около  церкви,  маячила  долговязая  фигура  Ильина,  которого  за
километр можно было узнать по смешной, подпрыгивающей походке.
   "Завтра же схожу к Петрушанскому", - решил Вергасов.
   Он посмотрел на стол, который не хотелось сейчас убирать,  прикрыл  его
газетой и, не раздеваясь, растянулся на кровати.



   5

   Это была последняя мирная ночь батальона. На следующую он  выступал  на
фронт. А еще через две оказался на передовой.
   Шла самая напряженная фаза боев.  После  долгого  затишья  наши  войска
форсировали Донец, захватили плацдарм и  теперь  расширяли  его.  Сплошной
линии фронта не было. Была река  с  понтонными  мостами,  которые  нещадно
бомбились  немцами,  было   одно   накрепко   захваченное   большое   село
Богородничное, а остальное -  рощи,  лесочки,  овраги,  высотки,  балки  -
заполнили передвигающиеся в разные стороны  и  часто  находящиеся  друг  у
друга в тылу части немцев  и  наших,  которые  то  сталкивались,  и  тогда
начиналась перестрелка, то расходились и опять сталкивались, только уже  с
другими  отрядами,  окапывались,   потом   получали   приказ   и   куда-то
перебрасывались, опять натыкались на противника - одним словом, обстановка
складывалась не слишком ясная, хотя и довольно  обычная  для  первых  дней
боев на незнакомой местности.
   Вергасов получил приказание захватить рощу "Тигр",  в  двухстах  метрах
западнее дороги  Богородничное  -  Голая  Долина,  окопаться  там,  занять
оборону и силами батальона разведать противника в районе  высоты  103,2  и
Г-образного оврага.
   Вергасов больше всего в жизни любил такого рода  операции,  когда  надо
что-то искать, хитрить, когда  нету  этих  чертовых,  развитых  в  глубину
оборон, с их бесконечными минными полями и заранее пристрелянными огневыми
точками, когда авиация противника ничего не может сделать, так как сама не
знает, где мы, где они, - короче, когда есть простор для тебя и для  твоей
инициативы.
   Однако с первых же шагов Вергасова  постигло  разочарование.  Тщательно
продуманный план захвата рощи применить не пришлось  -  немцев  в  ней  не
оказалось,  и,  кроме  полусожженного  "Бюссинга"  и  десятка  ящиков   со
сгущенным молоком, трофеев тоже не было. Ну что ж, тем лучше.  Вергасов  в
темноте занял оборону и тут же выслал  разведку  на  высотку  и  в  овраг.
Разведчики вскоре приволокли  языка  -  молоденького,  очень  хорошенького
белобрысого мальчика - ефрейтора, подстриженного под бокс, который сказал,
что немцы и не подозревают, что у них совсем под  боком  наш  батальон,  и
даже считают, что Богородничное опять, мол, занято ими. В овраге,  по  его
словам, не было никого, а на высоте 103,2  стоят  только  два  пулемета  -
самый правый фланг правофлангового  батальона  136  пехотного  полка.  Что
находится правее, он не знает, - кажется, ничего. Парень говорил охотно  и
как будто не врал - у комбата был наметанный глаз.


   Вергасов сразу же, еще на допросе немецкого ефрейтора, решил:  высотку,
пока темно, захватить, не дожидаясь приказания, а о результатах разведки и
о принятом решении донести в штаб полка связным.
   - Фриценка накормить и в штаб полка. Слышишь, Пастушков?  А  командиров
рот ко мне.
   Пастушков - пожилой и самый мудрый в батальоне, а может быть и во  всем
полку, солдат-ординарец - молча встал и шлепнул пленного  пониже  спины  -
пошли, мол.
   Вергасов посмотрел на часы. Одиннадцать. До начала рассвета  три  часа.
Успею. Он растянулся на мягкой пахучей траве. Роты хватит.  Да  какое  там
роты - двух взводов хватит. Даже одного, если б с Коноваловым послать.  Но
на такую мелочь Коновалова не  стоит.  В  самый  раз  Ильина  попробовать.
Пускай привыкает. С места в карьер. Операция несложная, людей у него  пока
много, командиры взводов толковые - сами за него все сделают.  Раз  уж  не
удалось его Петрушанскому спихнуть, пускай помаленечку  привыкает.  А  тут
все-таки хотя задача ерундовая, но есть  какая-то  ответственность,  да  и
вообще  лучше  учиться  воевать,  держа  инициативу  в  своих  руках,  чем
подчиняясь воле противника. Вергасов не был сторонником того, что  новичку
надо вживаться в войну постепенно. Нет, как учить  плавать  -  толкнуть  в
воду и все, только на мелком месте, чтобы не захлебнулся. А  сейчас  такое
мелкое место как раз и подвернулось.
   Пришли командиры рот. Вергасов перевернулся на живот.
   - Ложись, хлопцы!
   Командиры растянулись. Лиц их не было видно, лишь у Коновалова,  как  у
кошки, глаза при каких-то поворотах головы отсвечивали красным.
   - Дело, значит, такое, - начал Вергасов. - Будем сопку захватывать.  Ту
самую -  103,2.  Фриценок  говорит,  там  всего  два  станковых  пулемета.
Желательно захватить их так, чтобы они  ни  одного  выстрела  не  сделали.
Утром фрицы проснутся, а мы по ним - из их же пулеметов. К тому времени  и
о дальнейших действиях дам знать, с хозяином свяжусь, - Вергасов развернул
карту  и,  присвечивая  фонариком,  показал  на  ней   высоту,   овраг   и
предполагаемое расположение противника. - На всю операцию даю три часа.  К
двум, когда начнет светать, все должно быть кончено. Ясно?
   - Чего же неясно? Конечно, ясно, - процедил сквозь зубы Коновалов. -  Я
тебе и к часу кончу.
   - К часу мне не  нужно.  А  к  двум.  И  поручаю  я  это  второй  роте,
лейтенанту Ильину. Вы поняли задачу, Ильин?
   - Понял, - тихо ответил Ильин.
   - Если есть вопросы, прошу.
   - Нет, вопросов нет.
   - Насчет огня. В случае недоразумений поддерживать огнем будет Круглов,
первая рота. Слышишь, Круглов?
   - Поддержим, а как же.
   - Ну вот и все.
   - Разрешите идти тогда? - Ильин встал.
   - Валяйте. Световые сигналы прежние, но старайтесь ими не пользоваться.
О захвате высотки донесите связным. Идите.
   Ильин, хрустя ветками, направился к опушке.
   - Завалит, как пить дать! - проворчал Коновалов.
   - Почему завалит? - спросил Вергасов.
   - Вот увидишь.
   - Не обязательно, - вставил Круглов,  постоянный  оппонент  Коновалова.
Достаточно одному из них сказать "да", как другой сейчас же говорит "нет".
   - А я говорю - завалит.
   - А ты не каркай.
   - Я не каркаю, просто говорю. Нельзя давать человеку,  да  еще  такому,
первое задание ночью. Первое задание и засветло завалить ничего не  стоит.
А тут... Да он вместо высотки нашу рощу опять захватит.
   - Чепуха, - сказал Вергасов. - У него Сергеев, у  него  Жмачук,  ребята
все опытные.
   - Ну, это твое дело, - сказал Коновалов. - Ты комбат, а не  я.  Не  мне
отдуваться. Можно идти спать?
   - Иди.
   - Бывайте. Авось ты меня своими пулеметами не разбудишь.
   Звякнув шпорами, он пошел. Круглов тоже  отправился.  Вергасов  остался
лежать.
   А может, Коновалов и прав, черт его забери? Может, лучше было  Круглову
поручить? Напутает там Ильин, растеряется, подымет трескотню, и вся  затея
с сопкой провалится. Ведь это  у  них  первая  стычка  после  Сталинграда,
первая после пятимесячного перерыва. И вдруг в  грязь  лицом.  Не  скажешь
потом, что не ты, а командир роты виноват...
   Вергасов поднялся и начал вытряхивать забравшегося под рубаху муравья.
   Ну да черт с ним. Раз отдал приказ - значит, отдал.  И  он  опять  стал
убеждать себя, что процентов двадцать роты как-никак сталинградцы, что там
Сергеев и Жмачук, что вообще не держать же роту в конце концов все время в
резерве, раньше или позже придется и ей  вступить  в  бой.  Но  веселое  и
приподнятое настроение пропало. Когда начальник штаба пришел доложить, что
связной в штаб полка послан, Вергасов долго его отчитывал,  придравшись  к
тому, что послали не Агеева, а Силина, хотя никакой разницы между  Агеевым
и Силиным не было - оба были исполнительными, хорошими связными.



   6

   Всю  дорогу  от  села  Червонотроицкое,  где  находился  на  формировке
батальон, до Донца, сначала в вагонах, а позже на марше,  Ильин  думал  об
одном. Все его мысли сводились к одному слову - началось! И с каждым днем,
каждым часом, каждой минутой это  начало  неизбежно  приближалось.  И  вот
подошло вплотную.
   Ильин знал, что молодым, веселым ребятам и обожженным фронтовикам,  как
Вергасов и Коновалов, он - молчаливый, застенчивый, не привыкший к военным
условиям комнатный человек, мог быть просто неприятен. Но оттого,  что  он
понимал это, ему не было легче. Не было потому, что и Вергасов и Коновалов
ему нравились, нравились своей веселостью,  способностью  всегда  и  везде
чувствовать себя свободно и ловко, не унывать при  любых  обстоятельствах,
ясно и просто относиться друг  к  другу.  Солдаты  их  любили,  уважали  и
немного побаивались. Начальство тоже любило, и они знали, как себя  с  ним
держать, - не слишком развязно  и  не  слишком  вытягиваясь,  спокойно,  с
достоинством офицеров, знающих себе цену. Между собой же, когда оставались
одни, дурачились, как мальчишки, -  возились,  хохотали,  ссорились  из-за
всякой ерунды и тут же мирились. Одним словом, хорошие и  простые  ребята.
Он сам хотел быть таким, но знал, что никогда таким не будет.
   В полку - Ильин сразу это понял - он никому не пришелся по душе. Он  не
умел, да и не хотел, скрывать свою робость, и это определило  отношение  к
нему окружающих. Офицеры полка - в основном молодежь, со  всеми  присущими
ей слабостями - после двух-трех попыток к сближению, из которых ничего  не
вышло, потеряли к нему интерес. Кто-то в шутку прозвал  его  "Судаком",  и
это прозвище настолько прочно к нему прилипло, что за глаза его иначе и не
называли. На совещаниях он сидел в стороне,  молча,  и  к  нему  никто  не
подходил. С солдатами он не мог найти общего языка - так  ему,  во  всяком
случае, казалось. Приказывать  и  требовать  он  не  умел,  никак  не  мог
отделаться от "пожалуйста" и "попрошу вас", а в отношениях со старшиной  -
хитрым и оборотистым малым - просто становился в тупик.
   И только с одним Сергеевым, командиром первого  взвода,  он  чувствовал
себя более или менее свободно. Это был молоденький - лет на  шесть  моложе
самого Ильина  -  парнишка,  с  девичьим  розовым  личиком,  без  малейших
признаков усов и бороды, что доставляло ему немало огорчений, но неглупый,
смелый, дважды раненный и имевший уже орден за Сталинград. В полку  с  ним
считались, и, если бы не отсутствие офицерского звания - он был сержантом,
- его бы назначили  командиром  роты,  о  чем  он  давно  мечтал.  Однако,
несмотря  на  то  что  место  это  досталось  не  ему,  а   неопытному   и
необстрелянному Ильину, он, увидев его неприспособленность, взял  его  под
свою защиту, хотя был и  подчиненным  и  младшим  по  возрасту.  И,  нужно
сказать, сделал он это очень деликатно.
   Самое важное было - поддержать авторитет командира,  причем  командира,
который авторитетом своим не очень дорожил и, пожалуй, не понимал всей его
необходимости    на    фронте.    Сергеев    видел,    что     Ильин     в
военно-профессиональных  вопросах  разбирается  так  же   плохо,   как   в
военно-бытовых, но ни самому Ильину, ни солдатам этого  не  показывал.  Он
просто приглашал Ильина к себе на занятия,  для  проверки,  мол,  как  они
идут, и на этих занятиях учил командира вместе с солдатами.
   Ильин это понимал, но словами благодарность свою  никогда  не  выражал.
Бойцы  же,  быстро  раскусившие   хитрость   сержанта,   сначала   немного
посмеивались и недоумевали,  а  потом  привыкли  и  даже  полюбили  нового
командира роты. Они, впрочем, не очень верили в его военные таланты  и  на
любое задание предпочли бы идти с Сергеевым, Жмачуком или даже с Вовком  -
третьим  командиром  взвода,  крикуном,  хотя  и  опытным  командиром.  Но
мягкость Ильина и его справедливость не могли им не нравиться.
   Первая черта, впрочем, не  очень  нравилась  Сергееву.  Он  воевал  уже
третий год и считал  себя  -  и  это  так  и  было  -  хорошим  и  умеющим
разбираться в бойцах командиром. Он любил своих солдат, и они  его;  зато,
когда надо, мог и прикрикнуть, и отчитать, и дать,  как  говорится,  чесу.
Ильин ничего этого не умел. Но не в этом беда -  есть  командиры,  которые
никогда не повышают голоса и которых солдаты боятся  как  огня.  У  Ильина
было другое - самое опасное для него, как для командира.  С  солдатами  он
держался даже не как ровня, а как младший со старшими. Ну,  не  знают  они
там математики или еще чего-нибудь, половина из них не очень грамотны,  но
они хорошо стреляют, бросают гранаты, ползают по-пластунски, могут в  пять
минут выкопать щель, развести костер, поставить  заплату,  могут  спать  в
любых условиях и даже на ходу - иными словами, делать все то, что нужно на
войне. И, разговаривая с солдатами, Ильин всегда невольно думал: "Ну, чего
я его учу, ведь он в десять раз лучше меня все это знает".
   Сергеев как-то не вытерпел и сказал ему:
   - Товарищ лейтенант, очень прошу вас, есть у вас какое-нибудь сомнение,
обращайтесь ко мне, а не к солдатам. Вот сегодня опять что-то у  Сидорчука
спрашивали. А вы его командир, вы для него должны быть богом,  не  он  для
вас, а вы для него. А получается наоборот.
   - Ну какой же я бог, - конфузился Ильин, - когда бойцу  показываю,  как
чучело надо колоть? Нет уж, бога из меня не получится, как хотите.
   Так и не удалось Сергееву убедить Ильина. Он остался  таким  же,  каким
был.
   И вот Ильин получил свое первое за