Елена АРСЕНЬЕВА
   ЕСЛИ КРАСТЬ, ТО МИЛЛИОН



   ONLINE БИБЛИОТЕКА  http://www.bestlibrary.ru


Анонс

   Джеймс летел в страну своих предков, чтобы почтить память возлюбленной  с
красивым русским именем - Соня... Но, войдя во двор ее дома и увидев любимую
живой и невредимой,  он  почувствовал,  что  его  здорово  провели.  Брачная
мошенница?! Подлый обман?! А как иначе объяснить известие о внезапной смерти
девушки, пришедшее два года назад?! Тревожный ход мыслей нарушили два  типа,
стремительно вошедшие в подъезд за Соней. Уловив обрывки  разговора,  Джеймс
понял, что вот-вот станет свидетелем преступления. И он решительно шагнул  в
полумрак подъезда...

   - Вот женщина, у которой самые красивые ноги в Северолуцке  и  районе!  -
истошно заорал кто-то сзади, и  Лида  чуть  не  выронила  сумку.  -  Привет,
Золотая Ножка!
   Испуганно обернулась. Парень - губастый, тощий, рыжий - смотрел  на  нее,
как безработный инженер смотрел  бы  на  портмоне  с  сотней  тысяч  баксов,
нежданно найденное им в процессе весенней  вспашки  гряд  на  родимых  шести
сотках.
   Под возмущенным Лидиным взором огонь в его зеленоватых  глазах  несколько
поугас, но лишь несколько. Вытянув трубочкой свои толстые  губы,  он  сделал
ими плотоядное: "Чмок!" -  и  пошел  своей  дорогой,  то  и  дело,  впрочем,
оборачиваясь и меряя  сладострастным  взглядом  предмет  своего  восхищения.
Вернее, предметы - ноги-то ведь две.
   Лида еле удержалась, чтобы не опустить  глаза  и  не  осмотреть  со  всей
внимательностью эти же самые предметы. Но,  во-первых,  на  нее  и  так  уже
пялились прохожие, а во-вторых, нет ничего глупее,  чем  рассматривать  свои
ноги сверху вниз. Даже самые отпадные подставочки покажутся кривоватыми и  с
подагрическими коленками. Поэтому Лида перехватила сумку поудобнее  и  пошла
своей дорогой, размышляя над тем, какой приятный город  Северолуцк  и  какие
приятные живут в нем люди. Главное, наблюдательные: парень видел ее какое-то
мгновение, а успел сделать столь  значительный  вывод.  Это  надо  же  -  за
какие-то полминуты сопоставить Лидины ноги с ногами всех  местных  женщин  и
присудить   золотое   яблоко   с   надписью   "Прекраснейшей"   именно   ей.
Человек-компьютер! Наверное, в голове у него собрался солидный банк  данных,
и вот мгновенно...
   И вдруг Лиду осенило. Да почему мгновенно-то,  господи?  Наверняка  этому
предшествовало кропотливое изучение  материала.  Не  раз  любовался  молодой
человек "самыми красивыми ногами в Северолуцке и в районе", не раз, конечно,
выкрикивал вслед им что-то подобное.
   "Золотая Ножка"! Как же она сразу не догадалась? Сонька - Золотая  Ручка,
знаменитая одесская воровка. А Золотая Ножка - это наверняка о ее  сестрице.
Сонька - Золотая Ножка...
   "Значит, мы по-прежнему похожи, - подумала она почему-то испуганно, хотя,
наверное, этого следовало ожидать от двойников-близняшек даже через двадцать
семь лет после их появления на свет. - Меня приняли за нее, вот и все.
   Мои ноги - за ее!"
   Она обиженно поджала губы. Выходит, и вожделение в глазах рыжего парня, и
его сладострастное  "Чмок!"  не  имели  к  ней,  Лиде  Литвиновой,  никакого
отношения. Все предназначалось Соне Богдановой.
   Острый приступ зависти едва не заставил ее повернуть к вокзалу. Уже не  в
первый раз испытывает Лида это режущее чувство.  Первый  раз  -  как  только
прочла случайно найденное письмо Ирины Богдановой (своей родной матери,  как
выяснилось) и  увидела  выпавшую  из  конверта  фотографию  пятнадцатилетней
девчонки с длинной челкой и яркой улыбкой.
   Сначала показалось, это она сама, но такой  фотографии  у  себя  Лида  не
помнила. К тому же глаза и губы у  девчонки  явно  подкрашены,  и  в  памяти
мгновенно всплыло, сколько сражений ей пришлось выдержать  в  свое  время  с
родителями.., следовало бы уточнить: с приемными родителями! - которые ни  в
какую не позволяли ей выстричь челку, а тем паче  -  краситься,  даже  когда
Лида собиралась на дискотеку.
   Доходило  до  того,  что  она  выбегала  из  дому  пай-девочкой,   потом,
встречаясь с подружками в туалете на  Свердловке,  наспех  подмазывалась  их
тушью, их тенями, румянами и помадой (боже упаси, даже страшно подумать, что
было бы, если б у нее обнаружили собственную косметику!)  перед  полутемным,
облупленным зеркалом, среди всех  этих  мерзких  туалетных  ароматов  и  под
презрительными взглядами  случайных  посетительниц.  Ну  а  после  дискотеки
смывать косметику  приходилось  там  же  -  но  уже  в  одиночестве,  нервно
поглядывая на часы: если  Лида  приходила  хоть  на  минуту  позднее  десяти
вечера, в доме начиналось просто-таки Мамаево побоище. А пока доберешься  от
ДК Свердлова до Ковалихи, где они жили, это почти полчаса, и то если  будешь
бежать высунув язык: на трамвае по кольцу ехать дольше, да и ходила "двойка"
в те времена из рук  вон  плохо.  Вот  и  получалось,  что  на  все  радости
дискотеки (начало в семь тридцать вечера) Лиде оставалось  каких-то  полтора
часа, даже меньше: пока соберутся музыканты,  пока  разогреется  диск-жокей,
пока молодежь присмотрится друг к другу...
   Застарелая, полудетская обида на матушку (на "матушку"!) всколыхнулась  в
Лидиной душе, пока она рассматривала ту накрашенную девчонку: уж ей-то  явно
позволяли экспериментировать с косметикой как угодно и приходить домой  хоть
в полночь за полночь, ее не ждали с ремнем на  площадке,  и  в  квартире  не
пахло мерзко и сладко валидолом (у Анны Васильевны  больное  сердце,  она  и
умерла в конце концов от сердечного приступа). У этой девчонки было несчетно
парней, которые провожали ее  домой  и  с  которыми  она  вовсю  целовалась,
конечно... Не то что Лида - она поцеловалась впервые в двадцать лет, а когда
решилась  наконец  (в  двадцать  пять  годиков!)   переспать   с   мужчиной,
оконфузилась при этом так, что и вспоминать тошно: не нашла ничего  лучшего,
как в самый ответственный момент лишиться чувств от их избытка.
   Герой ее романа тоже оказался слабоват в коленках и так струхнул при виде
ставшего вдруг в его объятиях бесчувственным тела,  что  дал  деру,  оставив
Лиду распростертой на полу ("для  сексу"  и  пущей  раскованности  неопытной
партнерши эксперимент проводился не в тривиальной койке, а на раскиданных  в
живописном беспорядке мехах, каковыми стали Лидина новенькая норковая  шубка
и дубленка Анны Васильевны). Может, продолжи этот красавец то, ради чего они
расположились на полу, Лида пришла бы в сознание довольно  скоро,  однако  в
одиночестве  провалялась  не  меньше  двух  часов,   дождавшись   неурочного
возвращения родителей с дачи. Увидав  окровавленную  -  пардон!  -  дочь,  в
непотребной позе лежащую на раскиданных вещичках,  Анна  Васильевна  решила,
что это грабеж, изнасилование и убийство. Она тут же рухнула рядом с Лидой с
тяжелейшим приступом...
   Об этом тоже неохота вспоминать, но вспоминалось всякий раз,  когда  Лиде
взбредала в голову фантазия повторить опыт. Черта с два! Первое  впечатление
- самое сильное, и если кое-кто называл ее мужененавистницей, он был не  так
уж сильно не прав.
   Лида тряхнула головой, отгоняя ужасные картины, послушно всплывшие  перед
глазами, и смахнула слезинку.
   Вот глупость, а? Стоять посреди чужого,  незнакомого  города,  бестолково
перекладывая из руки в руку тяжелую сумку, и вспоминать дела давно  минувших
дней! И плакать над  ними,  главное,  как  плакала  она  в  пятнадцать  лет,
выслушивая родительские попреки! Разве  ради  этого  приехала  она  сюда,  в
Северолуцк, и разве к слезам располагало  замечательное  приветствие,  каким
встретил ее рыжий губастый  парень:  "Вот  идет  женщина,  у  которой  самые
красивые ноги в Северолуцке и в районе!" Может, он и имел в  виду  при  этом
Соню Богданову,  но  видел-то  перед  собой  Лиду  Литвинову,  и  комплимент
предназначался именно ей.
   Настроение слегка исправилось. Лида победно усмехнулась и пошла дальше по
улице Красных Зорь, отыскивая  номер  21а  на  домах,  отродясь  не  знавших
нумерации.  И  где-то  на  окраинах  сознания   билась-трепетала   вороватая
мыслишка, родившаяся у нее при первом же взгляде на  фотографию  накрашенной
пятнадцатилетней красотки - ее сестры-близнеца: "Вот бы мне быть  такой!  Ну
почему, почему Литвиновы отдали матери именно Соньку, а не меня!"

***

   Струмилина тормознули на самом въезде в Северолуцк. Посмотрел на  часы  -
ну ничего, время пока  есть  поприпираться  с  этим  лейтенантом,  настолько
заморенным жарой, что на  лице  его  появилось  почти  жалкое  выражение,  а
голубые глаза казались выцветшими. Ну и шел бы себе в тенечек, не цеплялся к
занятым и столь же  измученным  жарой  водителям.  Сколько  в  такую  погоду
вспыхивает опасных стычек между власть имущими и теми, кого  они  по  службе
гнут в дугу! С другой стороны, против лома нет приема, молчи, терпи и плачь,
как писали классики.
   Классики всегда правы.
   Опасно улыбнувшись, лейтенант проверил документы, коварно подергав ремень
безопасности, однако зря старался: Струмилин пристегивался всегда, надо  или
не надо, с тех пор, как ровно год назад чуть  не  погиб:  водителю  внезапно
стало плохо за рулем,  а  доктор  Струмилин  по  лихости  своей  пренебрегал
привязным ремнем. Ваныч, бедняга, так и помер тогда от чертова тромба, ну  а
Андрей хоть и поломался немножко, но выжил все-таки.
   - Багажник откроем, - велел инспектор, с особенным вниманием  следя,  как
Струмилин отстегивает ремень.
   Ничего интересного, кроме запаски в чехле, в багажнике не  оказалось.  Ее
потребовали расчехлить. Потом последовал очередной приказ: дыхнуть.
   Струмилин исправно дыхнул. Поскольку ничего, кроме "Саровской", он в этот
день не пил, инспектор разочарованно сморщил нос.
   - А теперь на меня дыхни, - предложил подошедший  после  проверенного  им
"мерса" другой инспектор - прапорщик. Даром что он в звании пониже первого -
а возрастом-то куда старше, и во взгляде у него не видно усталости, а что-то
необъяснимо-сволочное, как  у  всех  инспекторов  ДПС  (замечательное  слово
"гаишник", почему-то его бросили в Лету с  этим  камнем  на  шее,  именуемым
ГИБДД.
   Вечная  ему  память!),  желающих  непременно  слупить  с   жертвы   штраф
поизряднее.
   Карманчик  на  груди  прапора  заметно  оттопыривался   серо-зелененьким:
похоже, водила "мерса" откупился по всем правилам.
   Даже более опытный нюх прапорщика не смог уловить ничего  подозрительного
в выдохах Струмилина. Лейтенант поиграл желваками.
   - Пойдемте, в трубочку дыхнете, - приглашающе махнул он на  бунгало,  где
размещался пост ДПС.
   - Пойдемте, - с видимой охотой согласился Струмилин, начиная  размышлять,
что бы это значило.
   Да, пожалуй, ничего особенного. Скорее всего ребятишки, едва заступив  на
дежурство, уже начали заботиться, как станут снимать стресс вечерком, вот  и
прицепились к бедолаге с номерами другой области.
   Между  тем  инспектора  явно  огорчила   его   готовность   подвергнуться
экспертизе.
   - Нет, не надо, - вдруг затормозил он, сделав к бунгало  ДПС  всего  один
шаг. - Лучше покажите ваш техталон.
   Струмилин и бровью не повел - показал.
   - Все в порядке, - простонал инспектор,  готовый  признать  поражение.  -
Извините.., у вас водички попить не найдется?
   Струмилин, не дрогнув ни единым мускулом,  подал  ему  непочатую  бутылку
"Саровской" и с  жалостью  смотрел,  как  лейтенант  хлобыщет  из  горлышка,
постепенно возвращаясь к жизни. "Как бы ни ожил  настолько,  что  прицепится
уже всерьез!" -  вспомнил  Струмилин  старинную  сказку  про  Ивана,  не  то
царевича, не то дурака, - тот тоже напоил однажды в  схожей  ситуации  Кощея
Бессмертного водичкой - на свою беду напоил!..
   - Ну, что?  -  вопросил  прапор,  неодобрительно  следя,  как  по  худому
лейтенантскому горлу мотается туда-сюда кадык и явно воспринимая его громкие
глотки как попрание неких принципов. - Будем протокол составлять?
   Лейтенант поперхнулся.
   - За что? - осведомился Струмилин абсолютно спокойно, жалея при этом, что
так и не  собрался  заиметь  личного  оружия,  хотя,  говорят,  врачам  дают
разрешение почти без проблем.
   - За езду с непристегнутыми ремнями, - сообщил прапорщик.
   - Это с чего же вдруг? - не в шутку  удивился  Струмилин,  вспомнив,  как
назойливо  дергал  лейтенант  за  ремень.  Но  в  данный  момент   лейтенант
раскашлялся,  и,  наверно,  поэтому  не  возразил   прапору,   наставительно
изрекшему:
   - Но ведь когда я к вам подошел, ремень не был пристегнут!
   Струмилин растерянно моргнул. Крыть нечем: прапорщик совершенно прав.
   Не был ремень пристегнут. Похоже, такая маленькая  деталь,  как  то,  что
Струмилин в это мгновение не сидел в кабине, а  стоял  возле  багажника,  не
играла никакой роли. И он опять подумал про Ивана-царевича.., нет,  все-таки
дурака!
   - Уймись, Васильев, - сказал наконец-то прокашлявшийся Кощей -  в  смысле
лейтенант. - Все в порядке здесь с ремнем, иди вон тормозни того  синего,  у
меня подозрение, что у него аптечки нету!
   На миг в разочарованном  взгляде  прапора,  устремленном  на  Струмилина,
вспыхнуло вожделение: у него-то аптечку не проверили! - однако он не  посмел
ослушаться старшего по званию и, поигрывая жезлом, кинулся чуть  ли  не  под
колеса противно-синей "Волге", а та сразу пообещала поживу ДПС, предательски
завизжав тормозами.
   Возместивший недостаток влаги и обретший совесть лейтенант даже попытался
вернуть полупустую бутылку. Струмилин с  усмешкой  махнул  рукой  на  заднее
сиденье, где лежали в пластиковой разорванной упаковке еще девять  таких  же
бутылок:
   - Да пейте на здоровье!
   - Ого! - с  уважением  сказал  лейтенант.  -  Крепко  затарились.  Дорога
долгая?
   - Нет, я уже практически приехал. А это - нижегородские сувениры друзьям.
У вас такой воды нет.
   -  Значит,  конкретно  в  наш  городишко  едете?  -  спросил   лейтенант,
озабоченно  шныряя  глазами,  обретшими  натуральный  васильковый  цвет.   -
Командировка или как?
   "А не пошел бы ты подальше?" -  осведомился  Струмилин  мысленно,  однако
вслух, неожиданно для себя, сказал правду:
   - На поминки еду.  Сегодня  годовщина  дружку  моему.  Я  не  был  ни  на
похоронах, ни на всяких девятинах-сороковинах - в аварию попал, ну вот, надо
почтить память.
   Васильковые глаза лейтенанта внезапно  приковались  к  его  лицу,  что-то
мелькнуло в них - особенное, - и он спросил тихо:
   - Это случайно не Костя Аверьянов? Струмилин от неожиданности даже охрип:
   - Он самый.
   - Царство небесное, - тихо сказал лейтенант и, кинув бутылку и  жезл  под
мышку левой руки, торопливо и умело перекрестился.
   - Царство небесное, - машинально отозвался Струмилин, глядя  на  него  во
все глаза и не сумев скрыть изумления. - А вы что, знали Костю?
   - Мы соседи, - пояснил лейтенант. - Были соседи, да... Сегодня  жена  моя
собирает стол для тех, кто захочет его помянуть. Эта-то сучка Сонька  никого
звать не намерена, вообще сомневаюсь, что она вспомнит, какой сегодня  день,
ну, хоть мы... Вы Соньку видели небось, знаете, что это за птица?
   - Не имел такого удовольствия,  -  сухо  отозвался  Струмилин.  -  Однако
наслышан сверх всякой меры.
   - Во-во! - хмыкнул лейтенант. - Воистину - сверх  всякой  меры.  Так  что
вот: приходите к нам после девяти. Я раньше не смогу - на  дежурстве.  Адрес
Костин знаете? Красных Зорь, двадцать один "а", квартира девятнадцать.  А  у
нас квартира двадцать.
   - Извините, не приду, - неловко отказался  Струмилин.  -  Я  нарочно  еду
встретиться с друзьями и сходить на Костину  могилку.  И  нынче  же  вечером
обратно в Нижний.
   Лейтенант вытянулся,  кинул  ладонь  к  козырьку,  словно  в  задрипанном
"Москвиче" сидел перед ним какой-нибудь министр внутренних дел, а  не  худой
парень в мятой футболке, которого он только  что  мучил  своей  гибэдэдэшной
изощренностью:
   - На кладбище пойдешь - передай Косте привет от Гоши Володина.  От  меня,
значит.
   - Обязательно, - кивнул Струмилин и с места взял скорость,  надеясь,  что
"по знакомству" лейтенант Гоша не  обратит  внимание  на  первое,  но  такое
вопиющее нарушение правил.
   Жара, конечно, действует предательски, да и устал он за  последнее  время
как пес. Это ж надо - ляпнуть такое: на поминки, дескать, приехал,  и  нынче
же вечером - обратно. Одно  из  двух:  или  вечером  сядет  за  руль  пьяный
вдрабадан - с поминок-то приличные люди в ином состоянии не  уходят!  -  или
вовсе не будет пить. А разве такое возможно?!
   Просто странно, что лейтенант Гоша не обратил на  это  внимания.  Молодой
еще. Вот тот изверг в форме, Васильев, непременно обратил бы!

***

   - Внимание,  дамы  и  господа!  Просьба  пристегнуть  привязные  ремни  и
воздержаться от курения. Наш самолет пошел на  снижение  и  через  несколько
минут совершит посадку в московском международном аэропорту Шереметьево-два.
   Напоминаем, что, в интересах вашей же безопасности, на борту  по-прежнему
запрещено  пользование  мобильными  телефонами.  Самолет  в  полосе   низкой
облачности, поэтому просим  извинить  за  неприятные  ощущения.  Спасибо  за
внимание.
   Иначе говоря, возможна болтанка. Джейсон поморщился. Это не неудобства, а
большая гадость! Он в принципе хорошо переносил полет, но стоило  вспомнить,
как трясло при вылете из Сиднея... Джейсон справился с тошнотой,  но  многим
пассажирам  потребовались  пакеты.  Его  соседка,  весьма  элегантная   дама
бальзаковского возраста, была среди таких.
   Джейсон, конечно, тактично отворачивался, однако никакого  сочувствия  не
ощущал. Ведь еще в аэропорту Сиднея эта  пассажирка  обратила  на  себя  его
внимание своей подчеркнуто ледяной, даже  брезгливой  ко  всему  окружающему
физиономией, да и потом, оказавшись его соседкой, держалась отчужденно, даже
не ответила на любезное приветствие, а только стала еще надменнее.
   "Возможно,  она  опасается  моих  сексуальных  домогательств?  -  подумал
Джейсон. - Ведь эта феминистская американская  мода  доползла  и  до  тихой,
патриархальной Австралии! Или, чего доброго, лесбиянка-мужененавистница?  От
такой лучше держаться подальше". И он оставил все попытки казаться приятным.
   Потом, впрочем, лед тронулся. Дама чувствовала себя  столь  неловко,  что
сама начала робко любезничать с ним. Они даже  разговорились,  и  эта  Келли
Рассел оказалась настоящей болтушкой,  а  никакой  не  мужененавистницей!  В
конце концов Джейсон узнал о причине ее необычной сдержанности и холодности.
   Оказывается, Келли - а она  направлялась  в  Россию  впервые  в  жизни  -
специально предупреждали насчет этих так называемых "новых русских", которых
в наше время расплодилось по миру в  несметном  количестве,  совершенно  как
кролики.
   Всем известно, что кролики в  середине  века  оказались  настоящим  бичом
Австралии, от  них,  вернее,  от  их  фантастической  плодовитости  не  было
никакого спасения.
   Завезенные некогда из Англии в качестве напоминания  о  родине-доминионе,
эти милые пушистые  зверьки  сделались  настоящей  угрозой  для  знаменитого
австралийского овцеводства, поскольку уничтожали  пастбища.  А  ведь  климат
Австралии отличается большой причудливостью, и если вдруг наступает засуха -
не жди приплода овец.  Теперь  же  к  засухе  добавились  кролики.  Пришлось
повозиться, прежде чем с помощью миксоматоза удалось избавить  континент  от
этой  "славной  пушистой"  пакости!  И  то  -  кролики  не  раз  мутировали,
приспосабливаясь к ожесточившейся против них жизни, прежде чем количество их
все-таки уменьшилось.
   По мнению миссис Рассел, "новые русские" столь  же  опасны.  Это  раньше,
когда "железный  занавес"  только-только  упал  и  они  бросились  в  страны
цивилизованного мира, их можно было сразу узнать. Как правило, они чрезмерно
толстые, громкоголосые, носят  нелепые  малиновые  пиджаки,  за  все  платят
наличными, причем достают пачки долларов из карманов и швыряют  на  стол