трой,  я  понял,  что
сказал что-то не совсем приличное. Миссис  Монтгомери,  явно  шокированная
моим признанием, отвела глаза.
   Несмотря на скромный  титул  моего  отца,  обеспечивший  ему  на  время
местечко в справочнике "Кто есть кто",  я  почувствовал  себя  в  обществе
миссис Монтгомери парией, а тут еще, к моему вящему стыду, слуга, сбегая с
лестницы и не удостаивая меня даже взглядом, объявил:
   - Доктор Фишер примет мистера Джонса в  четверг,  в  пять  часов,  -  и
удалился в потайные просторы большого дома, который - странно  подумать  -
был еще недавно обиталищем Анны-Луизы.
   -  Что  ж,  мистер  Джонс,  -  ведь  вас  так   зовут?   Приятно   было
познакомиться. Я немножко задержусь: хочу  узнать  у  мистера  Кипса,  как
здоровье нашего друга. Мы обязаны заботиться об этом милейшем человеке.
   Лишь позднее я сообразил, что встретил первых двух жаб.



4

   - Перестань, - советовала мне Анна-Луиза. - Ничем ты ему не обязан.  Ты
ведь не из этих жаб. Он отлично знает, где я теперь нахожусь.
   - Он знает, что ты находишься у какого-то Джонса - вот и все.
   - Если захочет, он легко может  выяснить  твое  имя,  профессию,  место
работы и все подробности. Ты же постоянно  проживающий  здесь  иностранец.
Ему надо только справиться.
   - Это сведения секретные.
   - Не думай, что для моего отца существуют какие-либо секреты.  Наверно,
и в полиции у него есть своя жаба.
   - По-твоему, он вроде нашего господа бога - да исполнится воля  его  на
земле, как и на небесах.
   - Вроде этого.
   - Ты разжигаешь мое любопытство.
   - Ладно, встречайся с ним, если уж тебе неймется, - бросила она.  -  Но
будь осторожен. Пожалуйста, будь осторожен. И особенно осторожен, если  он
вздумает улыбаться.
   - Улыбкой Зуболюба, - отшутился я.
   Впрочем мы оба пользовались именно этой  пастой.  Ее  рекомендовал  мой
зубной врач. Может быть, он тоже был жабой.
   - Никогда не упоминай при нем "Букет Зуболюба", - сказала она. - Он  не
любит, чтобы ему тыкали в нос, как он сколотил свое состояние.
   - Разве он сам этой пастой не пользуется?
   - Нет. Он пользуется штукой, которая  называется  водяной  зубочисткой.
Вообще не упоминай при нем о зубах, не то он  подумает,  что  ты  над  ним
потешаешься. Он издевается над другими, но над ним не издевается никто.  У
него на это монополия.
   В четверг, в четыре часа, когда я отпросился с работы, я  не  испытывал
той храбрости, которую внушало мне присутствие Анны-Луизы.  Я  просто  был
человеком по имени Альфред Джонс, пятидесяти лет с хвостиком, работающим в
шоколадной фирме за три тысячи франков в месяц. Я оставил  свой  "фиат"  и
поехал в Женеву поездом, а от вокзала пошел к стоянке такси. Поблизости от
нее находилось заведение, которое  швейцарцы  зовут  Английской  пивной  и
которое, как и следовало ожидать, окрестили  "Уинстон  Черчилль",  снабдив
невразумительной  вывеской,  деревянными  панелями,  окнами   с   цветными
стеклами (почему-то в белых и алых розах Йорка и Ланкастера) и  английским
баром  с  фаянсовыми  пивными  кружками,   пожалуй   единственными   здесь
подлинными вещами - ведь нельзя же считать ими резные  деревянные  скамьи,
фальшивые бочки вместо столов и прессованный белый хлеб. Рад заметить, что
питейное заведение открывалось не в обычное для англичан время, и я  решил
немножко подбодриться, прежде чем взять такси.
   Поскольку пиво из бочки стоило  почти  так  же  дорого,  как  виски,  я
заказал виски. Мне хотелось поболтать, чтобы как-то отвлечься, и я встал у
бара, пытаясь втянуть в беседу хозяина.
   - Много английских клиентов? - осведомился я.
   - Нет, - ответил он.
   - Почему? Казалось бы.
   - У них нет денег.
   Он был швейцарцем и человеком не очень общительным.
   Он был  французским  швейцарцем  и  человеком  более  общительным,  чем
бармен.
   Я выпил еще одно виски и вышел. Таксиста я спросил:
   - Вы знаете дом доктора Фишера в Версуа?
   - Хотите повидать доктора? - спросил он.
   - Да.
   - Будьте осторожны.
   - Почему? Разве он такой страшный?
   - Un peu farfelu [с маленькими странностями (фр.)], - сказал он.
   - В каком смысле?
   - А вы не слыхали о его приемах?
   -  Да,  ходят  всякие  слухи.  Никто   никогда   не   рассказывал   мне
подробностей.
   - Ну да, все они поклялись молчать.
   - Кто?
   - Люди, которых он приглашает.
   - Тогда откуда же знают о его приемах?
   - Никто ничего не знает, - сказал он.
   Все тот же наглый слуга открыл мне дверь.
   - Вам назначено? - спросил он.
   - Да.
   - Фамилия?
   - Джонс.
   - Не знаю, сможет ли он вас принять.
   - Я же сказал, я договорился о своем визите.
   - Подумаешь, договорился, - произнес  он  пренебрежительно.  -  Вы  все
заявляете, что договорились.
   - Ступайте и доложите, что я пришел.
   Он скорчил гримасу и удалился, оставив меня на этот раз на пороге.  Его
не было довольно долго, и я чуть было не ушел. Я заподозрил, что он Медлит
нарочно. Наконец он вернулся и объявил:
   - Он вас примет. - И повел  меня  через  прихожую  вверх  по  мраморной
лестнице.
   Там висела картина: женщина в развевающихся одеждах очень нежно держала
в  руках  череп;  я  не  знаток,  но  картина  выглядела   как   подлинник
семнадцатого века, а не копия.
   - Мистер Джонс, - доложил слуга.
   Напротив меня за столом  сидел  доктор  Фишер,  и  я  удивился,  увидев
человека, похожего на всех прочих людей (а ведь я выслушал столько намеков
и предостережений), человека примерно моего возраста,  с  рыжими  усами  и
волосами, начинавшими терять свой огненный  блеск,  -  усы  он,  возможно,
подкрашивал. Под глазами у него висели мешки, а веки были  очень  тяжелые.
Он выглядел так, будто по ночам его мучит бессонница. Сидел он за  большим
столом в единственном здесь удобном кресле.
   - Садитесь, Джонс, - сказал он, не поднимаясь и не протягивая руки.
   Это больше походило на  приказ,  чем  на  приглашение,  но  не  звучало
неприязненно: я мог быть одним из его служащих, привыкшим стоять перед ним
навытяжку, которому он оказывал маленький знак расположения. Я  пододвинул
стул, и наступила тишина. Наконец он произнес:
   - Вы хотели поговорить со мной?
   - Я-то думал, что это вы, наверно, хотите поговорить со мной.
   - С чего  бы  это?  -  спросил  он  с  легкой  улыбкой,  и  я  вспомнил
предостережение Анны-Луизы. - Я даже не знал о вашем  существовании,  пока
вы тут не появились  на  днях.  Между  прочим,  что  скрывается  под  этой
перчаткой? Какое-нибудь увечье?
   - Я потерял руку.
   - Надеюсь, вы явились сюда не для того, чтобы советоваться со  мной  на
этот счет. Я другого рода доктор.
   - Я живу с вашей дочерью. Мы собираемся пожениться.
   - Это всегда нелегкое решение, - сказал он, - но вам лучше его обсудить
между собой. Меня  оно  не  касается.  А  ваше  увечье  -  наследственное?
Наверно, вы обговорили этот важный вопрос?
   - Я потерял руку во время лондонской бомбежки, - сказал я и  неуверенно
добавил: - Мы полагали, что вам нужно это сообщить.
   - Ваша рука меня, в сущности, не касается.
   - Я имел в виду наш брак.
   - Ну, эту новость, по-моему, проще было сообщить в письменном виде. Вас
бы это избавило от поездки в Женеву.
   В его устах Женева казалась другим миром, таким же  далеким  от  нашего
дома в Веве, как Москва.
   - Вас, кажется, не слишком беспокоит судьба вашей дочери.
   - Вы, наверно, знаете ее лучше меня, Джонс, если узнали так хорошо, что
решили  на  ней  жениться   и,   значит,   освободили   меня   от   всякой
ответственности за нее, какая у меня когда-то, вероятно, была.
   - Вы не хотели бы узнать наш адрес?
   - Я полагаю, что она живет у вас?
   - Да.
   - Должно быть, вы значитесь в телефонном справочнике?
   - Да. В Веве.
   - Тогда вам нет надобности записывать адрес. - Он снова  наградил  меня
одной из своих опасных улыбочек. - Что ж,  Джонс,  с  вашей  стороны  было
любезно зайти ко мне, хотя в этом и не было необходимости. - Он явно  меня
выпроваживал.
   - Прощайте, доктор Фишер, - произнес я.
   Он снова заговорил, когда я уже был почти у двери:
   - Джонс, вы случайно не разбираетесь в овсянке? Я имею в виду настоящую
овсяную кашу. Может быть, поскольку  вы  уроженец  Уэльса...  у  вас  ведь
валлийская фамилия...
   - Овсянка - блюдо шотландское, - сказал я, - не валлийское.
   - Вот оно что, значит, меня неправильно информировали. Спасибо,  Джонс,
кажется, это все.
   Когда я пришел домой, Анна-Луиза встретила меня встревоженно.
   - Как вы поладили?
   - Да никак мы не поладили.
   - Он тебе нахамил?
   - Я бы этого не сказал... мы оба его совершенно не интересуем.
   - Он улыбался?
   - Да.
   - Пригласил тебя на ужин?
   - Нет.
   - Слава богу хоть за это.
   - Слава доктору Фишеру, - сказал я, - или это одно и то же?



5

   Неделю или две спустя мы поженились в  мэрии;  свидетеля  я  привел  из
своей конторы. От доктора Фишера не было никаких вестей, хотя  мы  послали
ему сообщение о дне нашей свадьбы. Мы были совершенно счастливы,  особенно
счастливы потому, что будем одни, не считая конечно, свидетеля. За полчаса
до ухода в мэрию мы занимались любовью.
   - Ни свадебного  торта,  -  говорила  Анна-Луиза,  -  ни  подружек,  ни
священника, ни родни - вот это замечательно. И так будет  торжественнее  -
почувствуешь себя замужем по-настоящему.  А  по-другому  получается  вроде
вечеринки.
   - Одной из вечеринок доктора Фишера?
   - Ничуть не лучше.
   В глубине комнаты в мэрии стоял человек, которого я не  знал.  Опасаясь
появления доктора Фишера, я то и дело  нервно  поглядывал  через  плечо  и
увидел  очень  высокого  тощего  человека  со  впалыми  щеками;   у   него
подергивалось левое  веко,  и  на  секунду  мне  показалось,  что  он  мне
подмигивает; я подмигнул ему в ответ, но встретил отсутствующий  взгляд  и
решил, что это один из чиновников мэрии. Перед столом  для  нас  поставили
два стула, а свидетель, некий мсье Экскофье, вертелся  у  нас  за  спиной.
Анна-Луиза шепнула мне что-то, но я не разобрал.
   - Что ты сказал?
   - Он из этих жаб.
   - Мосье Экскофье? - воскликнул я.
   - Нет, нет, тот, сзади.
   Началась церемония, и, пока она длилась, человек,  стоявший  сзади,  не
переставал действовать мне  на  нервы.  Я  вспомнил  ту  часть  английской
церемонии бракосочетания, когда священник спрашивает, не знает ли кто-либо
причины или препятствия, которые могут помешать этим двум людям сочетаться
священным браком, и если да, то пусть объявит об этом во всеуслышание, и я
поневоле подумал, не  подослана  ли  доктором  Фишером  какая-нибудь  жаба
именно для такой цели. Однако вопрос не был задан,  ничего  не  случилось,
все сошло гладко, и мэр - я полагаю, что это был мэр, -  пожал  нам  руки,
пожелал счастья и быстро исчез за дверью позади стола.
   - Теперь надо выпить, - сказал я мсье Экскофье; это было самое меньшее,
что мы могли предложить в благодарность за его немые услуги,  -  бутылочку
шампанского в "Трех коронах".
   Но тощий человек по-прежнему не двигался с  места,  подмигивая  нам  из
глубины комнаты.
   - Нет ли здесь другого выхода? - спросил я у письмоводителя - если  это
был письмоводитель - и указал на дверь позади стола. Нет, ответил он, нет:
пройти туда совершенно невозможно, тот выход не для  посторонних,  поэтому
нам не оставалось ничего другого, как встретиться лицом к лицу с жабой.  У
самой двери незнакомец меня остановил:
   - Мсье Джонс, меня зовут мсье Бельмон. Я должен вам кое-что передать от
доктора Фишера. - Он протянул мне конверт.
   - Не бери! - сказала Анна-Луиза.
   По своей наивности мы оба решили, что это, возможно, повестка в суд.
   - Мадам Джонс, он посылает вам свои наилучшие пожелания.
   - Вы ведь консультант по налогам? - сказала она. - Во сколько обойдутся
нам его лучшие пожелания? Должна я поставить в известность  fisc?  [здесь:
налоговое управление (фр.)]
   Я  вскрыл  конверт.  Внутри  была  только  карточка,   отпечатанная   в
типографии: "Доктор Фишер просит... (от руки было написано  "Джонса"  даже
без добавления "мистера") оказать ему честь своим присутствием на  встрече
друзей и неофициальном ужине... (было вписано "10 ноября") в 8:30  вечера.
Просьба подтвердить согласие".
   - Это приглашение? - спросила Анна-Луиза.
   - Да.
   - Не ходи ни за что.
   - Он будет очень огорчен, - сказал мсье Бельмон. - Он так надеется, что
мсье  Джонс  придет  и  присоединится  к  нашему  обществу.  Будут   мадам
Монтгомери, и, конечно, мсье Кипс, и надеемся, что и Дивизионный...
   - Сборище всех жаб, - заметила Анна-Луиза.
   - Жаб? Жаб? Такого слова не знаю. Прошу вас, он очень хочет представить
вашего мужа всем своим друзьям.
   - Но, судя по карточке, моя жена не приглашена.
   - Никто из  наших  жен  не  приглашен.  Без  дам.  На  наших  маленьких
собраниях это стало правилом. Не знаю почему. Когда-то, правда,  бывало...
Но теперь мадам Монтгомери - единственное исключение. Можно  сказать,  что
она представляет собой весь женский пол. - Он добавил не слишком  уместное
жаргонное выражение: - Она своя в доску.
   - Я пошлю ответ сегодня же вечером, - сказал я.
   - Уверяю вас, если вы не придете, вы  много  потеряете.  Ужины  доктора
Фишера всегда так интересны. У него большое  чувство  юмора,  и  он  такой
щедрый. Нам бывает очень весело.
   Мы выпили бутылочку шампанского с мсье Экскофье  в  "Трех  коронах",  а
затем отправились домой. Шампанское было отличное, но  день  потерял  свою
прелесть. Доктор Фишер посеял между нами разлад: я стал доказывать, что, в
конце концов, в  сущности,  ничего  против  него  не  имею.  Он  ведь  мог
воспротивиться нашему браку или по крайней мере выразить свое неодобрение.
Приглашая меня на один из своих ужинов, он в известном смысле  сделал  мне
свадебный подарок, и было бы крайне невежливо отклонить это приглашение.
   - Он хочет, чтобы ты стал одной из жаб.
   - Но я ничего не имею против жаб. Они действительно такие ужасные,  как
ты говоришь? Я видел троих из них. Правда, миссис Монтгомери мне не  очень
понравилась.
   - Неверно, они не всегда были жабами. Он их развратил.
   - Развратить можно только того, кто имеет склонность к разврату.
   - Откуда ты знаешь, что у тебя ее нет?
   - Я этого не знаю. Может быть, полезно было бы это выяснить.
   - И ты позволишь ему подняться с тобой на высокую гору и показать  тебе
все царства мира?
   - Я не Христос, а он не дьявол, и, по-моему, мы  договорились,  что  он
господь бог, хотя в глазах обреченных на проклятие господь  бог,  наверно,
очень напоминает дьявола.
   - Ладно, - сказала она, - ступай и убирайся к черту!
   Ссора была похожа на тлеющий лесной пожар: иногда он как бы угасал,  но
потом искры зажигали обугленную щепку,  и  на  мгновение  снова  вспыхивал
огонь. Спор окончился, когда она плача уткнулась в подушку, и я сдался.
   - Ты права, - сказал я, - я ничем  ему  не  обязан.  Это  просто  кусок
картона. Я не пойду. Обещаю, что не пойду.
   - Нет, - возразила она, - ты прав. Я не права. Я знаю, что ты не  жаба,
но ты так и не будешь этого знать, если не пойдешь на его проклятый  ужин.
Иди, пожалуйста, обещаю, что больше не буду сердиться. Я  хочу,  чтобы  ты
пошел. - И добавила: - В конце концов, он мой отец. Может, он не такой  уж
и плохой. Может, он тебя пощадит. Он не щадил моей матери.
   Спор нас измучил. Она сразу же уснула в моих объятиях, вскоре заснул  и
я.
   Наутро я послал официальный ответ на приглашение:
   "М-р  А.Джонс  с  удовольствием  принимает  любезное  приглашение  д-ра
Фишера..." А про себя поневоле подумал: сколько волнений  из-за  пустяков;
но я ошибался, глубоко ошибался.



6

   Ссора  не  возобновлялась.  Это  было  одно  из  величайших  достоинств
Анны-Луизы: она никогда не возвращалась к ссорам или к принятым  решениям.
Когда она надумала выйти за меня замуж, я знал, что она решила это на  всю
жизнь. Она больше ни разу не упоминала о приглашении на ужин, и  следующие
десять дней были одними из самых счастливых в моей жизни.  Для  меня  было
удивительной переменой приходить вечером из конторы  домой,  где  не  было
одиночества, где звучал голос, который я любил.
   Только  раз  это  счастье  слегка  омрачилось,   когда   мне   пришлось
отправиться  в  Женеву  для  деловой  встречи  с  одним  важным  испанским
кондитером из  Мадрида.  Он  угостил  меня  отличным  обедом  в  ресторане
"Бориваж", но я не мог насладиться едой потому, что он  говорил  только  о
шоколаде, начиная с аперитива - помню,  он  выбрал  коктейль  "Александр",
посыпанный шоколадными крошками. Казалось  бы,  шоколадная  тема  довольно
ограничена, но нет, не для  важного  кондитера  с  передовыми  идеями.  Он
закончил обед шоколадным муссом, который подверг строгой  критике  за  то,
что в нем не было апельсиновой цедры. Вставая из-за  стола,  я  чувствовал
легкое  недомогание  в  области  печени,  будто  перепробовал  все   сорта
шоколада, когда-либо выпущенные моей фирмой.
   Был облачный, сырой, осенний день, и, направляясь туда, где стояла  моя
машина, я старался отвлечься от сырости  воздуха,  от  сырости  озера,  от
навязчивого привкуса шоколада, как вдруг услышал женский голос:
   - Да это же мистер Смит! Вы-то как раз мне и нужны.
   Я  обернулся  и  увидел  миссис  Монтгомери  на  пороге  магазина,  где
торговали предметами роскоши.
   - Джонс, - автоматически поправил я.
   - Простите! Ах, у меня ужасная память. Сама не знаю, почему  я  решила,
что вы мистер Смит. Но это все равно, потому что сейчас мне нужен мужчина.
Просто мужчина. И все.
   - Это брачное предложение? - спросил я, но она не поняла шутки.
   - Я хочу, чтобы вы зашли сюда со мной и показали четыре вещицы, которые
вам бы хотелось иметь, если вы были бы достаточно расточительны  и  решили
их купить.
   Она потащила меня за руку в магазин, и один  вид  всех  этих  предметов
роскоши вызвал у меня тошноту, как шоколад за обедом; казалось, все  здесь
было из золота или платины, хотя дли покупателей победнее имелись вещи  из
серебра и свиной кожи. Я вспомнил о слухах, которые  доходили  до  меня  о
приемах доктора  Фишера,  и  понял,  что  знаю,  за  чем  охотится  миссис
Монтгомери. Она выбрала красный сафьяновый футляр с золотым  ножичком  для
обрезания сигар.
   - Вы хотели бы иметь вот это? - спросила она.
   "Это" стоило бы мне примерно месячного жалованья.
   - Я не курю сигар, - сказал я. И добавил: - Этого не берите.  Разве  он
не дарил  их  на  своем  свадебном  обеде?  Вряд  ли  доктор  Фишер  любит
повторяться.
   - Вы уверены?
   - Нет. Впрочем, кажется, тогда были палочки для размешивания коктейлей.
   - Так вы не уверены? - спросила она  разочарованным  тоном  и  отложила
ножичек для обрезания сигар. - Вы не представляете себе, как трудно  найти
то, что понравится всем - особенно мужчинам.
   - Почему бы не раздавать вместо этого чеки? - спросил я.
   - Нельзя дарить людям чеки. Это оскорбительно.
   - Может, никто из вас и не обидится,  если  чеки  будут  на  достаточно
крупную сумму.
   Я заметил, что она взвешивает мои слова, а  позднее  у  меня  появилось
основание полагать, что она передала мое  замечание  доктору  Фишеру.  Она
сказала:
   - Не годится. Никак не годится. Подумайте только: дать чек  генералу  -
это будет выглядеть как взятка.
   - Генералы брали взятки и раньше. К тому же, если он швейцарец,  он  не
может быть генералом. Вероятно, он просто командир дивизии.
   - Ну а как можно дать чек мистеру Кипсу! Это же  просто  немыслимо.  Не
проговоритесь, что я вам сказала, но мистеру Кипсу фактически  принадлежит
этот магазин. - Она погрузилась в размышления. -  Как  насчет  электронных
золотых часов или, еще лучше, платиновых? Но, может быть, у  них  они  уже
есть...
   - Новые они всегда сумеют вернуть в магазин.
   - Уверена, что никому из них и в голову не  придет  продавать  подарок.
Тем более подарок доктора Фишера.
   Теперь секрет был вы