ах и прыщах. На правом боку, на сухой ране, было  немного
запекшейся крови. Она пыталась встать, но не могла, и, хныча  покатилась  по
земле.
   Генуэзец, знавший травы, сделал ей примочку из листьев.
   Люди повеселели. Жизнь воскресла в них. Смертельное недомогание  исчезло.
Они дышали и смеялись.
   Они принесли чистой воды в горстях и Генуэзец  обмыл  раны  животного.  К
обезьянке возвращались силы и ее порочность. Она  таращила  глаза  вправо  и
влево, чтобы видеть всех. От удовольствия она чесала тощую грудь.
   Тогда Бастард и Генуэзец сделали носилки из ветвей и осторожно  перенесли
на них обезьянку. Потом, подняв носилки на плечи, они пошли к  берегу  моря;
все матросы следовали за ними, бодро хохоча во все горло...

Глава 9

ИЗГНАНИЕ НА МОРЕ

   Наступала ночь, они зажгли большой  костер  из  медовых  лиан  и  стволов
красного дерева. Чтобы он сильнее дымил, они подбрасывали в него прибитые  к
берегу ящики и тряпки. Еще они кидали  в  него  влажные  фуфайки  и  кожаные
сандалии. Многие срезали бороды и швыряли их в огонь.
   Они смутно ждали возвращения "Святой Эстеллы". Они  мечтали  о  том,  что
Поль Жор не бросит их совсем. Он вернется за ними.  Ночью,  может  быть,  он
увидит костер. Может быть, он поймет. Высокое  пламя  и  дым  поднимались  к
звездам. Мятежники мирно заснули.
   Каравелла причалила в полночь, но они не слышали, потому что устали. Поль
Жор сошел на  берег  и,  видя,  что  они  спят  на  песке,  понял,  что  они
раскаялись. Тогда он подошел и одного  за  другим  разбудил  их  шлепками  и
тумаками, смеясь. А они, вскочив  спросонок,  и  увидев  своего  капитана  и
красный фонарь на носу судна, приветствовали каравеллу.
   Поль Жор уселся среди них. Им уже не хотелось спать. Капитан  сказал  им,
что выловил третью  фарфоровую  бутылку,  третье  письмо  Ла.  И  вдруг  все
почувствовали в своих сердцах странную любовь к Ла. Теплый  воздух  наполнял
груди. Обезьянка спала. В этот час запахи деревьев пресны.  Человек  вдыхает
тайну. Они уселись и с громкими криками потребовали письмо.
   Аналют принес бумагу и начал читать:
   "Я прекрасна и меня зовут Ла. Однажды в Лан-Су была большая охота в честь
мандарина. Люди в шпорах эта проехали по деревне, вооруженные пиками  синего
стекла, они расклеивали Приказы о травле. Я шла вдоль рисового  поля,  чтобы
увидеть всадников на дороге.  Сначала  проехали  глашатаи  на  неподкованных
лошадях, потом шли люди,  одетые  в  плотный  шелк  с  вышитыми  на  рукавах
колосьями. Один из них остановился, увидев  меня.  Он  нес  на  обеих  руках
священных соколов. Он подошел ко мне. Он выпустил всех соколов  в  небо.  Он
поцеловал меня. Мандарин приказал перерезать ему горло у меня на  глазах  за
то, что он упустил его соколов. Мне было девять лет.
   С того дня я знаю, что я прекрасна.
   Мандарин Бу Лей Сан, мой повелитель, никогда не целовал меня  так.  Когда
он отсчитал таэли моей матери и увез меня в свой дворец в  Кин-Чеу,  он  дал
мне комнату и кольцо и оставил меня одну на всю ночь. Я помню, эта ночь была
теплая и синяя, со звездами, как рисовые зерна, ибо я провела ее почти всю у
окна. Я не была ни грустна, ни озлоблена и не чувствовала сожалений.  Почему
бы я стала думать о Ну Наме? Он, наверное, будет иметь мужество  умереть  от
любви, приличия будут соблюдены.
   Когда побледнели звезды, я почувствовала свежесть в груди. Я сняла одежды
и легла в постель. Я спала, как взрослая женщина после чудесной ночи.
   И вдруг я почувствовала, что кто-то берет мою  руку  и  поднимает  ее.  Я
проснулась. Бу Лей Сан стоял передо мной и улыбался. И  сразу  он  склонился
над моим лицом, как для поклона, и поцеловал  мои  глаза.  С  моего  ложа  я
видела его глаза, сверкающие высоко надо мной, почти без ресниц, его губы  и
бороду, треугольную, согласно уставу. Потом он взглянул на свои руки  -  они
были без колец, с нежной кожей - и начал  говорить  со  мной  о  дозволенных
вещах, о моей матери, у которой был недостаток в  произношении  и  любовь  к
таэлям, и о моей сестре, которая была без  недостатков,  но  не  без  любви.
Теперь он говорил о девушках Лан-Су с  глазами  цвета  воды  из-за  близости
пруда и о тростниках, у  которых  на  кончиках  утром  стрекозы,  а  вечером
солнечные лучи, а также о своем друге, мандарине Сан  Киао,  который  видел,
как я купалась обнаженная...
   Бу Лей Сан никогда не  приходил  в  мою  комнату  ночью.  Он  предпочитал
естественное освещение, которое углубляет синеву глаз. Он входил  по  утрам,
со свежими духами в складках платья, освеженный холодной водой,  и  с  новой
силой. Он широко распахивал окна. Он подходил к кровати  и  глядел  на  меня
долго, не произнося ни слова,  ибо  он  любил  наслаждение  глаз,  долгое  и
философское, единственное объединяющее одновременно и чувства и  ум.  Иногда
он приносил мне камень или жемчужину без оправы в бледных  футлярах  или  же
портрет императрицы,  нарисованный  растительными  красками,  с  мельчайшими
подробностями глаз и рта, или же набор туалетных принадлежностей из  металла
и слоновой кости, или еще платья, вышитые хороводами детей, и с рисунками Фу
Чи, великого художника. Тогда в виде благодарности я прижимала  его  руку  к
моему сердцу.
   Когда Бу Лей Сан представил меня своей матери, я уже была  влюблена.  Это
был момент, невыгодный для матерей. Впрочем она  была  дряхлая,  как  старая
лягушка, с, грубой кожей на шее, пухлыми плечами и руками,  налитыми  желтым
жиром. У нее была привычка смотреть  на  гостей  очень  близко,  выпученными
близорукими глазами, как будто у них пятна на рукавах или болезнь в груди.
   Меня представили также сестре Бу Лей Сана, которая жила в Кан-Цинге.  Она
была уже в возрасте, с крупными, но чистыми  чертами  лица  и  полузакрытыми
глазами. Она любила откровенности: в первой же беседе  она  призналась  мне,
что вот уже три ночи, как ее любовник пренебрегает ею из-за Фан Тсу,  дочери
Убийцы Пчел, и что она только что послала ему волшебное послание и флакон  с
любовной настойкой.
   Понемногу мандарин ввел в замок своих друзей и последователей, ибо Бу Лей
Сан мудр и учит Мудрости. И вот однажды нас посетил юный мандарин Лу Пей  Хо
Я часто слышала о нем как о человеке, любящем чужеземные обычаи. Я  знала  о
нем одну подробность: когда он созрел, его отец выписал для него  юношей  из
провинции Лан-Кьянга, подходящих для игр этого возраста. Но Лу  Пей  Хо  дал
каждому из них орудия ремесленника и отослал их обратно в их  села.  Ибо  Лу
Пей Хо предпочитал женщин, что естественно.
   У него было открытое лицо, ровное с круглыми скулами и капелькой  розовых
румян на щеках. Он принадлежал к секте Канфу и не носил ни косы, ни  бороды.
Его широкие глаза указывали на тибетское происхождение его рода.  Сперва  он
даже не взглянул на меня.  Но  я,  зная  его  нрав  и  его  ученость,  долго
разглядывала его. Он часто смеялся  и  всегда  показывал  зубы,  которые  он
красил.
   После поклонов он уселся на длинный диван со спинкой из  дерева,  вытянул
свои ноги и  взял  трубки.  Мы  сидели  в  осенней  гостиной.  На  мраморных
подставках стояли искусственные цветы в вазах и подлинные гравюры на золотых
треножниках. Дым стлался по книгам, окрашивая  в  синий  цвет  переплеты  из
телячьей и газельей кожи. Будда Познания  созерцал  свой  пуп.  У  окна,  на
столике, покрытом пергаментом, стояла мужская статуэтка из розового дерева с
инкрустациями красной меди на сосках и отверстиях лица.
   Я лежала рядом с Лу Пей Хо и врем" от времени он из вежливости  передавал
мне свои трубки. Бу Лей Сан сидел напротив, он  улыбался,  чувствительный  к
зелью.
   Понемногу и Лу Пей Хо также начал улыбаться. Тогда он  взглянул  на  меня
сначала с почтением, а потом с удовольствием. Он все охотнее  предлагал  мне
трубки и каждый раз  касался  моих  пальцев  своей  пухлой  рукой,  пахнущей
книгами и снадобьями.
   Когда настало  время  Советов,  мандарин  Бу  Лей  Сан,  мой  повелитель,
отправился по коридору Императора. Во время его отсутствия Лу Пей Хо посещал
меня, несмотря  на  Этикет.  Мне  казалось,  что  лицо  его  с  каждым  днем
становится прекраснее, потому ли, что он, действительно, украшал его пудрой,
или же потому, что его украшало мое воображение.  Он  долго  и  красноречиво
говорил со мной то о философских вопросах, то о движениях своего сердца.  Мы
охотно смешивали теории с признаниями о наших желаниях.
   В вечер праздника Кронина Лу Пей Хо пожелал увезти  меня  к  себе,  чтобы
показать мне движущиеся картины.  Он  устроил  их  в  бамбуковом  павильоне,
обитом тканями с островов. Показывал картины маленький некрасивый человек  с
неблагородными руками. Он проворно передвигал снизу вверх ярко  раскрашенные
картинки таким образом, что сцена Философа и Девушки, которую он представлял
нам, представала перед нами со всеми любовными подробностями. И  я  получила
большое удовольствие, такое же, как и в постели Лу Пей Хо.
   С тех пор Лу Пей Хо посещал меня каждую ночь. Когда Бу Лей  Сан  вернулся
от  двора,  мы  заключили  соглашение.  И,  так  как  мой  повелитель   имел
обыкновение посещать мое ложе днем, мы признали приличным, чтобы Лу  Пей  Хо
посещал его ночью. Он находил это приятным и относительно нравственным.
   В одну из ночей месяца Тростника мандарин Бу Лей Сан застиг  нас.  Я  ухе
говорила тебе. Вода, как он задушил Лу Пей Хо и кинул его тело в  пруд,  как
он построил Фарфоровую Джонку и как он увез меня в изгнание, на море.
   И вот уже двадцать две луны, как я в изгнании на море. Иногда Бу Лей  Сан
загоняет всех матросов в трюм, совсем обнаженную, приковывает  меня  золотой
цепью к мачте и, глядя на меня, молча плачет. Иногда он делает предсказания,
показывает мне картинки, где на раскрашенном  пергаменте  Фарфоровая  Джонка
разбивается о красные скалы, посреди зеленого Океана..."

Глава 10

БАСТАРД ИЗ Э

   Как только забрезжила заря, они ослабили все паруса.  Один  на  фок-мачте
разорвался. Бастард из Э срезал его ножом и бросил обрывки  в  море.  Канаты
упали. "Святая Эстелла" пошла по ветру.
   Бастард из Э влез на главный марс. Поперечная царапина перерезала  шею  с
толстой лиловой кожей. Широкий нос выдавался над  лицом.  Прекрасные  глаза,
привычные к одиноким созерцаниям, сверкали под густыми бровями. Слабый ветер
насвистывал в  снастях  отрывистый  мотив.  На  палубе  радостный  Поль  Жор
разговаривал с матросами. Он в третий раз пересчитал их,  оделяя  похвалами,
сластями и щелчками. Все были налицо, кроме Генуэзца, закованного в  глубине
трюма. Капитан переходил от одного к другому и говорил с ними о  Франции,  о
Дьеппе, об улице Орей. Все были полны энергии. У  камбуза,  в  тазе  красной
меди, ползали мелкие раки.  Он  схватил  одного  и  проглотил  живьем.  Поль
перечислял им все богатства Китая и Ципанго: льняные полотна, жемчуга, лаки,
пряности,  корицу,  гвоздику,  имбирь,  гвинейский  перец,  шелка,   атласы,
кораллы, сахар, масла...
   Бастард из Э поднимался все выше. И по  мере  того,  как  он  всходил  по
выблинкам,  солнце  высвечивало  его  шрам.  Кто-то  послал   ему   вдогонку
ругательство, но оно очистилось, не долетев до  него.  Когда  Бастард  из  Э
добрался до перекладины брам-стеньги, солнце обагрило его своим светом.
   На баке два матроса переругивались из-за красавицы из Порто. Один из них,
с широкими губами, прислонился к жерлу  кулеврины.  И  они  многозначительно
глядели друг на друга, держа руки на поясе, у ножен. Капитан подбежал к ним,
стараясь успокоить, обещал им лишние пайки.  Он  чего-то  ждал..,  неведомое
волновало его. Он усмехался сладострастно. Порой  он  посматривал  на  юнгу,
стоявшего на лестнице, ласкал обезьянку, которая уже выздоровела; иногда  он
поднимал глаза на брам-стеньгу. Бастард  из  Э  стоял  неподвижно  на  своих
тонких ногах, вытянув шею, созданную для виселицы. Птица с пушистыми перьями
чертила вдали сложные круги. По временам она ныряла в море резким броском  и
быстро вылетала с рыбой в клюве, чтобы снова закружиться по своей орбите.
   Бастард из Э на бран-стеньге, казалось, не видел ее. Он поглядывал вдаль,
на подвижную точку, на белую линию.  Она  извивалась  на  волнах  в  кратких
бликах солнца. Понемногу она приближалась, принимая форму  судна...  Бастард
из Э был задумчив. Его сердце громко билось.  Он  еще  не  смел  верить.  Но
вскоре ясно обрисовался фарфоровый корпус.  Фарфоровые  мачты  засверкали  в
лазури. И Бастард закричал:
   - Джонка! Джонка!
   Тотчас же команда бросила снасти и руль. Люди  в  беспорядке  вбегали  на
палубу. Поль Жор блуждал  в  поисках  истины.  Дьяк  Аналют,  взяв  окуляры,
наставил их вдаль. Маленький юнга в углу вопрошал марсового.
   Вскоре уже невооруженным  глазом  были  различимы  верхушки  белых  мачт.
Человек в вороньем гнезде, ослепленный волнением, сидел неподвижно.  Бастард
из Э время от времени выкрикивал  подробности.  Отец  Капиль  рыдал  в  свою
густую бороду. Меланхолический Ксалюс уронил слезу. Николай Хютт  на  каждом
шагу спотыкался от умиления.
   Суда быстро сближались. Джонка, чудо белизны, показала свою ослепительную
поверхность.  Белые  снасти  добросовестно  делили  на  части  белые  мачты.
Округлые паруса.., напоминали тело созревшей женщины...
   Теперь они видели и палубу. Миниатюрные человечки бегали по ней.  В  этот
момент на Джонке спустили  на  гафеле  желтый  с  черными  фигурами  флаг  и
выкинули флаг-хризантему  в  красных  орнаментах.  Джонка  остановилась.  Ее
ослабевшие паруса застонали.
   Через  три  минуты  прежний  флаг  спустили  и  подняли  черный  флаг   с
человеческими  фигурами.  Заинтересованные  моряки  неподвижно   стояли   на
шканцах.
   Из фарфорового корпуса с грохотом пушек вылетело длинное  красное  пламя.
Ядро,  разбив  главную  мачту,  ударилось  о  корму:  белое  ядро,  ядро  из
фарфора...

Глава 11

НАГОТА

   Поль Жор собрал команду у оружейного склада и все  по  очереди  побросали
сабли и пищали; двое матросов втащили все это внутрь, и  капитан  сам  запер
дверь.
   На юте кулеврина была направлена  на  Джонку.  Капитан  опустил  жерло  и
покрыл его просмоленной парусиной. Потом он залил водой пороховую  камеру  и
кинул свой меч в океан.
   Ни одного выстрела, ни одного взмаха топором.  Ни  за  что  на  свете  не
рискнут они убить Ла. Надо взять Джонку без боя.
   Убрав все паруса, матросы ушли  с  палубы.  И  "Святая  Эстелла",  немая,
разоруженная, кинулась на Джонку.
   Трагическое величие воодушевляло экипаж. Люди ждали неподвижно, спокойно.
Над ними градом сыпались фарфоровые ядра. Падали мачты,  снасти.  Одно  ядро
пробило бакборт. Иссеченная палуба сломалась. Поль  Жор  ясно  увидел  очень
высоко большую вещую птицу, парившую над каравеллой.
   Они приближались к Джонке. Момент настал. Матросы прыгнули на  палубу,  и
Бастард из Э бросил абордажные крючья, но они скользили по фарфору и  падали
в воду. Без устали Бастард кидал их вновь и вновь, ругаясь, как дьявол. Люди
раздражались. Солнце в зените накаляло страсти. И Бастард, чувствуя, что пот
струится по его шее, начал клясться именем Солнца.
   Пришлось подойти борт к борту, "Святая Эстелла" была ниже, и белые  пушки
нависали  над  ее  палубой.  Матросы  старались  влезть  на   них.   Ксалюс,
вооруженный молотком зеленого  свинца,  без  устали  колотил  по  фарфоровым
пастям.
   Поль Жор блуждал по каравелле без сил и без желаний. Во рту он чувствовал
вкус святотатства. Он с грустным безразличием глядел, как его люди ползут по
фарфоровым бортам, по белизне. Он испытывал невыразимое равнодушие  к  этому
сражению, такому близкому, такому чуждому его мечте. Один китаец упал в море
и плыл у грузовой линии. Раненый дьеппец плыл за  ним.  Они  встретились,  и
дьеппец здоровой рукой схватил дитя Джонки за горло и в  волнах,  окрашенных
солнцем  и  кровью,  в  воде,  готовой  поглотатить  их  обоих,  он,  исходя
ругательствами, задушил его...  Другой  дьеппец  лежал  верхом  на  пушке  с
грудью, пронзенной тонким китайским кинжалом... Час  был  полон  болезненной
сладости...  Поль  Жор  рассматривал  подробности   форштевня:   на   уровне
человеческого роста иероглифы образовывали надпись. Он подозвал  Аналюта,  и
дьяк громко прочел:
   "Сюда никогда не ступят ногой Люди с большими глазами и большой бородой".
   Несколько китайцев, вооруженные карликовыми саблями,  еще  защищали  свои
укрепления. Они спрятались за массивными брусьями. Один из них  уцепился  за
вант и потрясал чем-то вроде  узкой  алебарды.  Но  большинство  скрылось  с
момента абордажа: ибо, ловкие и отважные в управлении  пушками,  они  питали
отвращение и презрение к холодному оружию, слишком ручному, слишком явному.
   Между тем часть матросов ухитрилась влезть на пушки.  Оттуда  была  видна
палуба Джонки. Ряд сложных келий с  выгнутыми  крышами  тянулся  во  всю  ее
длину. Люк Сартис, который был членом братства плотников, говорил, что они с
секретами и выстроены по магическим планам. Все же матросы отважились и один
за другим спрыгнули на фарфоровую палубу. Последний китаец  упорно  потрясал
смешной розовой саблей. Ксалюс воткнул в него  кинжал:  лезвие  со  странной
легкостью вошло в мягкое тело, человек упал, не застонав. Они выкинули  труп
за борт. Толстый, короткий, тот всплыл на поверхность.
   Теперь палуба была пуста. Все китайцы скрылись в кельи, и  матросы,  видя
эту пустоту, заколебались от страха и суеверия. Они сдерживали  дыхание,  но
не слышали ничего, кроме хрипов нескольких человек..,  белых  или  желтых?..
Они не решались ступать по этой белизне.  Какое-то  почтение  сковывало  их.
Томас Хог сел первый: остальные,  усталые  и  печальные,  уселись  рядом  на
корточках. Украдкой  они  поглядывали  на  "Святую  Эстеллу".  Она  казалась
маленькой и неказистой. Вся изувеченная белыми ядрами, которые виднелись еще
кое-где, в оправе мачт и бортов; почти без палубы, с  поникшими  снастями  и
мачтами, она плыла рядом с Джонкой, как жалкая шлюпка. Они немного стыдились
ее. Какой-то человек, в слезах, оставшийся на  палубе,  дрожа  ползал  среди
раненых. Это был Рагоз. Флаг с лилиями кровоточил на гафеле. Бочки  попадали
в море, загрязняя его алкоголем и дегтем. Они плавали между обломками мачт и
трупом толстого китайца, вздутого, смешного, с оплывшими чертами лица.
   Одинокие  на  белой  палубе,  они  были  охвачены  какими-то  чарами.  Их
недоверчивые взгляды рассматривали вещи под разными  углами.  Снасти  Джонки
шумели, напоминая песни колдуний в лунные ночи,  когда  нечисть  стучится  в
сердца.  Отсветы  линялых  парусов  растекались  по  лицам,  бледнили  щеки.
Некоторые ежились, чтобы уменьшиться перед тайной.  Они  взглянули  друг  на
друга и тотчас же преисполнились стыда. Море вокруг было чисто и  прекрасно,
как вероломная  женщина.  Дельфины,  плененные  белизной,  резвились  вокруг
Джонки, мимоходом лаская  своими  тупыми  мордами  распухшее  лицо  мертвого
китайца.
   Как только приставили лестницу, капитан поднялся по ней. Он выбрал  самых
сильных людей, и стал во главе без оружия.  Все  вместе  они  направились  к
корме. Они не могли отвести  глаз  от  чарующей  белизны  вокруг.  Поль  Жор
тревожно умолк. Матросы следовали за ним на некотором  расстоянии,  соблюдая
необходимые предосторожности. Шаги  их  рождали  долгое  эхо.  Некоторые  из
удальства пытались взмахнуть саблей. Но тотчас же руки слабели и  опускались
вдоль тела.
   В этот момент на корме появилась женщина Джонки.  Сначала  показалась  ее
голова, вся золотая. Матросы  стояли  неподвижно.  И  только  Николай  Хютт,
раненный в ногу, неуклюже переступал с ноги на ногу. Некоторые опустились на
колени. Ла вышла на палубу совсем обнаженная.

Глава 12

РУКИ, ВЫХОЛЕННЫЕ НЕГОЙ И ПЕЧАЛЬЮ

   По знаку ей набросили на плечи вуаль цвета улиток. Она  приняла  материю,
обвила ею стан и краем прикрыла грудь. Тогда Поль Жор приблизился  к  ней  и
поцеловал ее ноги. Дьяк Аналют стоял слева, держа  книгу  в  ржав