ых  пятнах,
полную латинских и китайских букв. И он смотрел на Ла, готовый переводить ее
слова, если только она говорит губами, как западные женщины.
   Она стояла неподвижно перед большими белыми людьми. Она была маленькая, с
тончайшей талией. Между  пухлыми  щеками,  бледно-розовыми,  как  мадрепоры,
маленький белый рот, оттенка соли, дышал утонченной мудростью. Высокая башня
волос возвышалась над крошечным лбом. В ушах висели идолы в виде  обнаженных
детей различного пола, сделанные из яшмы. Глаза ее были темны.
   Она заговорила. Она говорила о могуществе, доброте и величии мандарина Бу
Лей Сана. Она перечислила дары и высказала пожелания. Голосом,  одновременно
и покорным и властным, как у инфанты, она просила  пощады  желтым  людям,  у
которых длинные усы и узкие груди.
   Время от времени она поднимала правую руку к мачтам, как  бы  удостоверяя
их белизну. Когда она делала это движение, капитан заметил вокруг  ее  кисти
лиловую полосу. Это мог быть след слишком богатого браслета..,  или  слишком
тесной цепи... И капитан вдруг задумался. Он вспомнил о  письмах  Воде  и  о
том, как она была прикована длинной золотой цепью.
   Ла распустила волосы, пряди разлетелись вокруг головы. Они рассыпались по
плечам, мягкими кольцами, как языки. И по мере того, как  они  распускались,
из  них  выпадали  треугольные  гребни,  окрашенные  охрой   и   золотом   и
лакированные, булавки без острия с фигурками. Пряди спускались до пояса,  до
бедер и становились все краснее и краснее. На концах их украшали подвешенные
бусы, очень красные, как рубины. Из  середины  Ла  вынула  маленькие  черные
ножницы и отрезала под корень самую длинную прядь. Потом,  произнося  слова,
она протянула ее капитану Полю Жору своими руками, праздными и печальными.
   Поль Жор принял дар. Он уверил Ла в  своей  дружбе  и  в  кротости  людей
Франции. Но снова, когда она протягивала к нему  руки,  он  заметил  на  них
бурый след.
   Ла обернулась и трижды ударила рукой об  руку,  как  делают  охотники  за
хохлатыми куропатками.
   И тотчас же рядом  появился  мандарин.  Он  величественно  поднимался  по
ступеням. За ним, один за другим все китайские матросы  вышли  на  палубу  и
выстроились вокруг Ла. В глазах западных людей они были все  на  одно  лицо:
почти одинакового роста, одинаково веселые и усатые, с  круглыми  лицами,  с
косами по простонародному обычаю, с тощими ногами в  широких  панталонах,  с
телами, болтающимися под курткой, как тростник в листве.  Все  же  некоторые
казались моложе: это видно было по небритым бородкам и по тому, что щеки  их
еще не совсем побелели. У других скулы  были  немного  нарумянены.  У  иных,
самых ученых, были ошейники белой кожи, инкрустированные иероглифами.
   Мандарин Бу Лей Сан отличался  от  матросов  более  ярким  цветом  желтой
одежды. Может быть, он был немного выше, с более круглыми плечами. Он владел
искусством  улыбок  и  поклонов.  Складка  мудрости  прорезала  лоб.  Глаза,
расширенные созерцанием и мыслью,  были  лишены  ресниц.  Губы  были  чисты,
борода острая, была цвета дубовой коры. На левой щеке была нарисована  цапля
на трех ногах, эмблема мандаринов рода Тай  Окай,  которые  прежде  питались
исключительно птицами. Маленькая сфера  с  начертанными  на  ней  материками
висела на груди, на черном шелковом шнурке, трижды обернутом вокруг шеи. И у
него были белые печальные руки,  выхоленные  праздностью  и  скукой,  десять
длинных пальцев украшали десять длинных ногтей.
   Он заговорил жеманно голосом, привыкшим к монологам.  Он  стоял  довольно
далеко от Ла, с правой стороны, и время от времени глядел на нее,  в  паузы,
потому ли, что искал одобрения, или  потому,  что  она  была  прекрасна.  Ла
молчала, стараясь не смотреть на мандарина, и Бу Лей Сан продолжал:
   - ..Я собрал тысячу мер риса и тысячу снопов лотосов. Мои  сундуки  полны
зерен цубаки, абрасина и  азерадака.  Деревья  в  моих  садах  ломились  под
тяжестью апельсинов и померанцев. Я воздвигал дворцы для себя  и  храмы  для
Будды. Я рыл каналы и строил корабли. Я прочел все книги философов и написал
комментарии к ним. Я знал  любовь...  (тут  он  повернулся  к  Ла  и  умолк,
указывая на нее пухлым пальцем). Все мои владения и все мои богатства, и всю
мою любовь я приношу Белому Капитану, высокому, как мачта, и  сильному,  как
слон.
   Во время этой  речи,  которую  они  не  понимали,  несмотря  на  Аналюта,
дьеппские моряки разглядывали  детей  Китая.  Томас  Хог  говорил,  что  они
рождены при свете луны в странах без солнца. Салюр уверял,  что  они  пахнут
испорченным имбирем. Другие находили их сальными, налитыми жидким жиром, как
каплуны. Позади Грелюш и Жоан говорили шепотом и не отрываясь глядели на Ла.
Грелюш считал, что у нее раскрашена кожа и сгорал от желания  коснуться  ее,
чтобы убедиться в этом. А маленький юнга тщетно пытался  отговорить  его  от
этого.
   Грелюш не хотел  отказываться  от  своей  мысли.  Он  проскользнул  между
матросами в первый ряд и остановился возле Поля Жора, который снова  смотрел
на руки Ла. Он осторожно обошел его и приблизился к Ла. Она все  еще  стояла
перед китайцами. И только неподвижный Некто стоял за ней со  скрещенными  на
груди руками, с косой на шее. Понемногу Грелюш перешел на  сторону  Ла,  все
больше и больше убеждаясь в том, что она накрашена смесью  золотой  пудры  и
сока растений, которой раскрашивают статую Святых. Желание заблестело в  его
карих глазах, цвета горького ореха. Он подошел еще  ближе  и  вдруг,  подняв
руку, коснулся груди Ла. И тотчас же  его  рука  упала  наземь,  отрубленная
ножом с рукояткой слоновой кости неподвижного Некто. Так и не узнали, сделал
ли ему знак мандарин. И снова Некто скрестил руки на груди,  где  на  желтой
материи отпечаталась красная  кровь.  На  фарфоре  палубы  отрубленная  рука
исходила кровью. Кто-то поднял ее и равнодушно  швырнул  в  море.  Несколько
капель крови брызнули на шею Ла и застыли как бусы.
   Бу Лей Сан сделал жест и тотчас  же  два  китайца  в  перевязях  схватили
неподвижного и увели его в трюм. Остальные китайцы по двое ушли под  палубу.
Великая неловкость  повисла  над  этой  сценой.  Несколько  дьеппцев  рычали
ругательства  в  адрес  коварных  желтокожих.  Другие   хранили   враждебное
молчание.  Грелюш,  бледный,  как  пустой  флакон,  неловко  подымал  кверху
обрубок, глядя на рану. Его увели.
   Мандарин, дрожа, подбирал извинения; фальшивым голосом он говорил слова о
наказании и мести. Но чувствовалось, что он неискренен  от  губ  до  глубины
сердца. Поль Жор пытался успокоить его, так как рассчитывал сделать из  него
лоцмана по китайским морям. Он не смел еще прямо сказать о своем  намерении,
но он настаивал на коммерческих целях путешествия, на торговле  в  китайских
портах.
   Вскоре два китайца вернулись по  кормовой  лестнице;  они  несли  длинную
лакированную  шкатулку,  запечатанную  сургучами,  с  ручками  из   голубого
фарфора. Они поставили ее перед Полем Жором и отперли ее бронзовым ключом. И
они вынимали из нее гладкие и узорчатые ткани, парчовые и шелковые  материи,
украшенные камнями в форме шаров, треугольников, вышитые топкие полотна. Два
других  китайца  подошли  сзади,  неся  корзину   из   бамбуковых   волокон,
наполненную слоновыми бивнями и статуэтками из дерева тальму  и  из  розовой
глины. За ними появились еще китайцы, идущие торжественным шагом. На  медном
подносе они несли первое издание классических книг 952  года,  гравированное
на деревянной доске. Потом из сундука потянулись редкости: тонкие  пряности,
предметы обихода, странные драгоценности, игральные  карты,  пачки  бумажных
денег разных времен.
   И по мере того, как их проносили, мандарин Бу Лей Сан давал объяснения. И
беспрестанно  трогал  ткани,  металлы  и  яшму  своими  руками,   белыми   и
печальными, выхоленными праздностью и скукой.
   Наконец, появились два последних китайца. Они несли большой  лакированный
поднос. На подносе лежал Некто с руками, связанными на груди тонкой  золотой
цепью, с лицом бледным как рисовое зерно, с кинжалом,  вонзенным  в  сердце,
безволосый и еще более неподвижный, чем прежде...

Глава 13

РЕСНИЦЫ

   "Святая Эстелла" не в состоянии была поднять паруса. Решили,  что  Джонка
возьмет ее на буксир. На  каравелле  оставили  двух  человек:  дядю  Капиля,
Бастарда из Э. Для компании оставили им обезьяну, остальной дьеппский экипаж
устроился на Джонке. По  молчаливому  соглашению,  поделили  палубу:  нос  -
белым, корму - желтым.
   Несколько  матросов  блуждали  по  фарфоровой  палубе.  Они  разглядывали
красивые снасти из тонкого фаянса, ощупывали богатое убранство  мачт.  Тупой
стороной ножа они скребли поверхности перекладин, чтобы угадать,  в  чем  их
секрет. Они радовались новизне. И только  Жоан,  маленький  юнга  с  верхней
палубы, с сожалением глядел на раненую "Святую Эстеллу".
   Поль Жор вместе с Аналютом заняли каюту на носу.
   Через некоторое время Аналют вышел и направился на корму. Он вошел в одну
из китайский келий. Он пробыл внутри несколько минут. Он вышел оттуда,  неся
в руках желтый веер. За ним шла  Ла.  Она  была  одета.  Тотчас  же  матросы
попрятались за бочки и лари. И только маленький юнга остался стоять  посреди
палубы. У него была царапина вдоль щеки, на голове была белая шапочка, как у
девочки. Он казался бледнее, чем обычно, в слабом отсвете  фарфора.  Ла  шла
медленно. Ее тонкое  лицо  освещалось  широкой  желтой  улыбкой.  Порой  она
глядела на свои руки без колец, потом целомудренно прятала их в рукава.  Она
была царственна и миниатюрна, ей трудно было следовать за  дьяком  Аналютом,
который хорошо знал языки, но плохо сердца.
   Ла, проходя мимо  юнги,  остановилась  на  мгновение.  Она  заметила  его
крайнюю бледность и желтизну глаз. И на мгновение она улыбнулась ему.
   Она прошла... Она вошла в каюту на носу. А Аналют запер за ней двери.
   Она хотела преклонить колени перед Полем  Жором.  Но  капитан  тотчас  же
поднялся и удержал ее. Он указал ей на табурет, покрытый  шкурой  котика,  и
сказал:
   - Привет тебе, душа! Ла ответила:
   - Моя душа приветствует твою душу.
   Они стали разговаривать при помощи дьяка. Поль  Жор  говорил  о  женщинах
Европы, полнокровных, с  волосами  на  теле.  Он  восхищался  крошечной  Ла,
золотистой и гладкой, с четкими формами и чистой кожей: он представлял  себе
ее тело, без изъянов, ровного прекрасного оттенка, как рисунок, тело  ровное
и  скользкое  как  десять  тысяч  раз  обкуренная  трубка,  тело   сущее   и
вневременное.
   Он  вспоминал:  однажды,  в  Марокко,  магометанка  научила  его  поцелую
Садли-Кама. Ее нос был расплющен, лоб отшлифован  прикосновениями  и  у  нее
были длинные чувственные уши и легкие ресницы.
   Ресницы Ла обрамляли благородные зрачки, доступные лишь глазам избранных.
Они менялись по мере того, как Поль Жор  описывал  обычаи  Дьеппского  края,
нравы белых девушек, сражения короля Карла и его полководцев...
   Ла говорила:
   - Я играла подле лотосов, около рисового поля. Ну Нам, сын  Кана,  держал
меня за руку. Голубая река текла между желтыми  берегами.  Солнце  провинции
Тси-Синь заходило над индиговым прудом. Я  чувствовала,  как  рука  Ну  Нама
поднимается по моей руке, над кистью, над локтем, над  плечом,  над  всем...
Мне казалось, что лотосы застонут или пруд затопит мир... Тогда его  поцелуй
укусил мои губы. На другой день Бу Лей  Сан  дал  моей  матери  четырнадцать
таэлей и я уехала вместе с ним в город Кин-Чеу...
   Оба умолкли. Снаружи слышались  голоса  Томаса  Хоги  и  Салюра,  который
плевал без перерыва.
   Порой Ла, казалось, думала о тайных поступках. И Поль Жор, не  отрываясь,
смотрел на крошечные руки, которые написали на бумаге странные слова.
   И вдруг он сказал:
   - Я увидел в море фарфоровые бутылки. И в них были  правильно  написанные
письма и любовные вздохи.
   Вместо ответа Ла улыбнулась.
   Потом она рассказала. Мандарин Бу Лей Сан увез с  собой  десять  бутылок,
которые делают в  Лан-Тсу  неутешные  вдовы.  В  них  изысканный  ликер.  Ла
вкладывала свои чувства в пустую бутылку и потом, в безлунную  ночь,  кидала
бутылку в море...

Глава 14

ПОЦЕЛУЙ ПРИ ЗЕЛЕНЫХ МУХАХ

   Однажды мандарин Бу Лей Сан пожелал посетить "Святую Эстеллу".  Поль  Жор
сопровождал его. Маленький юнга сказал, что на каравелле, по вечерам, в  тот
час, когда встает звезда святого Якова, виднеются таинственные сияния в виде
мохнатых зверей, красные, как румяна, или зеленые, как бутылка, перебегающие
с реи на рею в порывах ветра, или перепрыгивающие с мачты на мачту. Спросили
Бастарда из Э, но тот ничего  необычного  не  видел.  Правда,  Бастард  имел
обыкновение пить настойки и в особенности кислый Трипольский Лагби, и потому
его слова не всегда были достойны доверия.
   Мандарин, Поль Жор и Ла уселись в лодку. Томас Хог сидел у руля. В  лодке
оказалась течь. Ла, сидя  в  середине,  притворно  кричала,  глядя  на  свои
промоченные ноги, и по мере того, как поднималась вода,  она  подвигалась  к
носу, где сидел мандарин. Поль Жор сидел на корме. Вскоре Ла очутилась рядом
с Бу Лей Саном и  касалась  его  своей  обнаженной  рукой;  испуганная,  она
полузакрыв глаза, смотрела на капитана. В этот момент Поль Жор передал весла
Томасу Хогу и наклонился над водой. Он позорно  покраснел  и  несколько  раз
ополоснул лицо соленой водой.
   Бу Лей Сан равнодушно глядел на каравеллу. Он, казалось, не чувствовал ни
малейшего  интереса  к  чуждым  ему  вещам,  но  зато  записывал  на  бумаге
подробности, не имеющие значения. Так он заметил, что один из вантов сплетен
из пяти тросов, и что одна из досок палубы  прогнила.  Но  он  не  кинул  ни
единого взгляда на кулеврину и не удостоил вниманием Трактат Орезма, что  не
понравилось капитану.
   Ла шла  впереди,  легкая  и  немного  насмешливая.  На  ней  было  платье
жемчужного шелка, длинное и свободное в талии. И капитан, идя сзади,  тщетно
старался угадать под материей округлость ее бедер или линию  ноги.  Ла  была
слишком ровна, без расширения в бедрах, без округлости  грудей.  Порой,  она
оборачивалась, и, пока она смеялась, Поль Жор смотрел на  бесстрастность  ее
кожи, на золото ее груди. И  вдруг  он  вспоминал,  как  линия  этой  груди,
спускаясь, изменялась, вспоминал неровную линию, разделяющую верхний мир  от
нижнего, и еще ниже, бесполезный символ рождения и выпуклость живота,  более
чистую, чем орбиты планет.
   И потом он думал о  поведении  Ла  в  лодке,  когда  она,  закрыв  глаза,
склонялась на плечо мандарина...
   Теперь она говорила о каравелле. Она трогала все предметы руками и  томно
проводила ими по канатам и перекладинам. Или же, опустив  руки  вдоль  тела,
она останавливалась на мгновение  и  бледнела...  Потом  она  шла  дальше  с
лукавой улыбкой, как девственница.
   У камбуза мандарин пожелал погладить петухов. Их оставалось два. У одного
были синие перья, и он умел петь. Другой,  с  белыми  перьями,  был  мрачен.
Мандарин улыбнулся, как Будда, гладя их по крыльям и гребешкам.
   Теперь они шли над складами. Запах дегтя  и  обмана  поднимался  от  них.
Бочки солонины валялись на палубе среди ящиков с сухарями и  бочонков  рома.
Повар спал на подстилке, широко раскинув ноги, скрестив руки, лицом к  небу.
Капли рома на бороде сверкали, как карбункулы. Жирная краснота покрывала его
нос, и зеленые мухи кружились над его глазами, очерчивая круги параболы.
   Мандарин с отвращением отвернулся от этого зрелища и прошел вперед. Но Ла
медлила, разглядывая сцену со  странным  удовольствием.  Смысл  вещей  часто
ускользает от мужского ума, но затрагивает инстинкт  женщин.  Ла  побледнела
еще больше. Жестокая  неподвижность  овладела  ею.  Вдруг  она  пошатнулась,
оперлась на Поля Жора, и с определенными муками, поцеловала его.  Потом,  не
говоря ни слова, она пошла дальше.
   В этот момент обезьяна, подпрыгивая, выбежала навстречу шествию.  Бу  Лей
Сан, остановившись/глядел на  нее.  У  нее  были  короткие  острые  уши.  Ее
обнаженный живот показывал два прелестных розовых соска. Она то  съеживалась
и морщила брови, очищая непослушный орех,  то  прыгала,  грызя  зернышки,  и
чесала зад миндальной скорлупкой.
   Капитан подозвал ее:
   - Маон, дай лапу!
   Маон  подошла,  испуская  пронзительные  крики.  Она  была  раздражена  и
бормотала трагические замечания,  подобно  тем,  какие  произносил  Ахилл  у
порога палатки, когда у него похитили Бризеиду. Потом внезапным  жестом  она
отшвырнула  последнюю  скорлупку,  внимательно  осмотрела   свои   бедра   и
меланхолически начала поливать возле главной мачты.
   Они проходили мимо капитанской каюты. Бу Лей Сан пожелал посетить ее.
   У каюты был заброшенный вид.  От  тяжелого  запаха,  сложного  и  сухого,
першило в  горле.  Повсюду  валялись  вещи,  компасы,  секстанты,  карыти  и
требники. Жестяная кружка, служившая лампой, опрокинулась, и  воск  пролился
на стол и на пол. Рожок для костей  валялся  в  углу,  рядом  с  тростью  из
кизила.
   Но Бу Лей Сан не видел всего этого. Пораженный, он глядел  на  фарфоровую
бутылку, стоящую на тумбе, на фарфоровую бутылку, которую он прекрасно знал.
Он потрогал ручку с подозрительным и все же восхищенным видом, и его  чуткий
нос обнюхал горлышко. Он позвал Ла.  Она  подошла  и  тотчас  же,  при  виде
фарфоровой бутылки, все поняла.
   Поль Жор бормотал какое-то объяснение.
   Но Ла ласкалась к мандарину. Она угадывала его  скрытый  гнев  и  боялась
его, несмотря на присутствие Поля Жора и европейцев. Она  чувствовала  между
собой и мандарином неразрывные узы. Одно ее слово, и Поль Жор уничтожил бы и
мандарина, и китайцев, и их Джонку. Но это слово она никогда не  произнесет.
Она чувствовала себя связанной с Джонкой слишком уважаемыми обычаями. Темный
закон, закон крови, без ее ведома правил ее душой.
   Она взяла руку Бу Лей Сана и поднесла ее к губам.
   Она нежно взглянула на него и прижалась к нему. Потом опустила  голову  и
притворилась печальной.
   Они вернулись на джонку в лодке, в которой была течь.
   Мандарин и Ла удалились на корму. Поль  Жор  медлил  на  верхней  палубе,
мечтая о поцелуях.
   Бу Лей Сан последовал за Ла в ее каюту. Не говоря ни слова,  она  уселась
на   циновку,   с   расширенными   глазами,   занимая    свое    воображение
дипломатическими подробностями. Она ждала.
   Мандарин бросился в подушки, украшенные  драконами.  Он  был  огромен  от
негодования и полон расчетов. Он заботился о своем дыхании и о  цвете  своих
щек. Складка ума, пересекавшая лоб, покраснела. Он  ждал,  чтобы  она  снова
стала бледной. Он положил руку на сердце, выждал, пока биение стало  ровным.
Тогда важным голосом он сказал:
   - Кто дал фарфоровую бутылку белому капитану.
   - Ла кинула бутылку в море.
   Потом оба умолкли, ибо желтая раса - самая утонченная  из  всех.  Она  не
удостаивает пояснять свою мысль, она умеет намеком передать  ее.  Этих  слов
было достаточно для Бу Лей Сана и для Ла, чтобы понять - ей, что  он  угадал
истину, ему - что любовь хитра.
   Ла подошла к мандарину, изобретательная и сладострастная. Она легла перед
ним и целовала его колени. Сердце мужчины смягчается быстрее,  чем  воск  на
огне. Голое мандарина стал менее суров. Ла  вспоминала  сладостные  утра  во
дворце Кин-Чеу и океанские ночи на фарфоровых ложах. Она взяла его голову  в
свои руки, такие крошечные, что они едва прикрывали его  уши,  и  заговорила
медленнее. Понемногу их  тела,  теплые,  томные,  слились.  Никакой  шум  не
долетал извне, кроме кашля капитана, который изнывал на палубе от  лихорадки
и ревности. Одежды расстегнулись  сами  собой.  Ожерелье  лакированных  бус,
которые Ла носила вокруг грудей, упало, и его падение на фарфор издало  звук
человеческого вздоха. Может быть, действительно, человеческий вздох вырвался
из сжатого горла. Или,  может  быть,  это  был  легкий  крик  смерти,  какой
испускают в час решимости женщины,  которым  подходит  та  роль,