на раскаленном стекле.
   На мгновение водворилась мертвая тишина.  Наши  глаза  были  прикованы  к
пятну на стене. Первым оправился я:
   - Простите, что я  взялся  за  это  дело,  но  анализ,  как  заявил  этот
господин, был очень срочным...
   - Срочным? - произнес Шварц, как бы проснувшись. - Ах, да, срочным...
   - Кролика только что убили, господин Шварц...-пролепетал белокурый немец.
   - Да, только что. Кровь была еще теплой, и нужно было  срочно  определить
концентрацию водородных ионов...
   - Да, да. Черт возьми! А я-то думал... Этот негодяй Ганс мне сказал... Фу
ты, какая глупость!..
   Шварц подошел к столу  и  стал  носовым  платком  обтирать  электрическую
лампочку. Затем, совсем успокоившись, он улыбнулся и, как всегда, добродушно
и весело глянул сначала на меня, а после на немца:
   - Черт бы меня побрал! А ведь я, кажется, погорячился.  Это  все  негодяй
Ганс. Это ему следует задать трепку. Впрочем, не сердитесь на меня, Мюрдаль.
И вы, Фрелих. Ведь вам, наверно, в детстве влетало ни за что ни про  что  от
отца, который приходил домой не в духе. Поверьте, я хочу для  вас  хорошего.
Пойдемте, Фрелих... Я сам извинюсь перед доктором  Грабером  за  испорченный
образец. Мы его повторим завтра. Простите меня, Мюрдаль, еще  раз.  Ложитесь
отдыхать. Уже поздно. Спокойной ночи.
   Шварц приветственно помахал рукой и вместе с Фрелихом, с которым я так  и
не познакомился, вышел из лаборатории. Фрелих продолжал прижимать  ладонь  к
разбитым губам Мне показалось, он посмотрел на меня с удивлением.
   Оставшись один, я еще несколько минут стоял перед столом, залитым кровью.
В голове все перемешалось. Я слышал дикую брань  доктора  Шварца,  робкий  и
удивленный голос Фрелиха, автоматически повторял  про  себя:  "Изольда-два",
"Изольда-два"..." Затем я погасил свет и ушел в спальню. Мне  совершенно  не
хотелось спать. Лежа на спине, я уставился в темноту и продолжал думать  обо
всем случившемся. Неужели виной всему плохое настроение Шварца?  Или,  может
быть, что-нибудь другое? Почему он так яростно набросился на Фрелиха? Почему
он вдруг так внезапно остыл? Что ему наговорил Ганс?
 
   Я повернулся на другой  бок.  В  пустыне  поднимался  ветер,  и  песчинки
яростно ударяли в окно. В соседней комнате в трубе вытяжного  шкафа  завывал
порывистый  ветер...  Ветер  крепчал  с  каждой  минутой,  и   вскоре   окна
лаборатории задрожали и  зазвенели.  Песок  шипел  на  все  лады,  стараясь,
качалось, процарапать себе щель в стенах, ворваться в дом и засыпать все.  Я
приподнялся на локтях и посмотрел в окно. Тьма была кромешная. Песчаная пыль
плотной пеленой заволокла небо. Начинался ураган, песчаная  буря.  Во  время
таких бурь в воздух взвиваются тысячи тонн песка. Песчаные смерчи носятся по
пустыне, вовлекают в движение новые  горы  песка,  превращая  день  в  ночь,
ночь-в ад...
   Вдруг среди свиста и шипения до моего слуха донеслись  какие-то  странные
звуки... Это было похоже на царапанье, скрежет,  потрескивание...  С  каждой
секундой оно слышалось все более и более явственно.  Я  встал  с  постели  и
подошел к окну. Царапанье звучало теперь совсем близко. Я приник  к  стеклу,
вглядываясь в беспросветную темноту и  ожидая  увидеть  нечто  непонятное  и
таинственное, что вызывало у меня одновременно  и  страх  и  любопытство.  Я
ждал, что вот-вот из потоков бешено несущегося песка вынырнет и  прильнет  к
стеклу с той  стороны  чье-то  страшное  лицо...  И  вдруг  я  осознал,  что
скрипение и царапанье исходит не снаружи,  а  изнутри,  что  звук  рождается
здесь, в лаборатории, в соседней комнате!
   Я бросился к двери и широко ее  распахнул,  В  этот  момент  скрежет  был
особенно громким. Как будто  кто-то  пытается  в  темноте  вставить  ключ  в
замочную скважину!
   Я пошарил по стене и повернул выключатель.  Спектрофотометрическая  сразу
наполнилась светом. Здесь все было так же, как час назад. Но  странный  звук
слышался совершенно отчетливо. Откуда он шел? Я медленно пошел между столами
и приборами, приблизился к вытяжному шкафу и наконец оказался перед  большой
металлической дверью, которая закрывала понижающий трансформатор.  На  серой
чугунной двери был нарисован белый череп и две кости, перечеркнутые  красной
молнией. По-немецки было написано: "Внимание! Высокое напряжение!"
   Да,  звуки   слышались   отсюда!   Кто-то   пытался   открыть   дверь   с
противоположной стороны. Но кто? Разве там не трансформатор?
   Так я стоял довольно долго, растерянно глядя на изображение черепа,  пока
скрежет  металла  внезапно  не   прекратился.   Замок   щелкнул,   и   дверь
приоткрылась.
   Вначале я увидел только темную щель. А затем в  щель  просунулась  голова
человека. Я чуть было не вскрикнул, узнав Мориса Пуассона.
   Паши глаза встретились, и он сделал мне знак, чтобы  я  погасил  свет.  Я
щелкнул выключателем и на ощупь вернулся к двери.  Я  не  видел  Мориса,  но
слышал, как тяжело он дышит. Затем он прошептал:
   - У вас никого нет?
   - Пет.
   - Поверьте мне, я честный человек, и я не могу здесь больше оставаться.
   - Что вы хотите делать?
   - Бежать.
   - Куда?
   - Бежать отсюда во Францию. Рассказать всем вс„...
   - А разве отсюда нельзя уйти просто так?
   - Нет.
   - Как же вы собираетесь бежать?
   - Это мое дело. У меня нет времени на объяснения. Который час?
   Я глянул на светящийся циферблат ручных часов:
   - Без четверти два.
   - Через семь минут они будут далеко...
   - Кто?
   - Часовые. Вот что. Возьмите этот ключ. Он позволит вам  кое-что  узнать.
Только не ходите по правой галерее. Идите прямо. Поднимитесь  по  ступенькам
вверх и откройте такую же дверь, как эта. Я думаю, на мое место  они  найдут
человека не раньше чем через месяц. За это время вы успеете все узнать.
   - Чем я могу вам помочь?
   - Три вещи: очки, бу-тылку воды и стакан спирта. Спирт я выпью сейчас.
   - У меня нет очков против пыли. У меня рабочие очки. Кстати, почему вы не
входите в комнату?
   - Подождите. Так просто войти к вам нельзя. Давайте очки. Сейчас мне  без
них не обойтись. Песок.
   Я вернулся в свою комнату и взял со стола свои очки. Затем  ощупью  нашел
бутылку с завинчивающейся крышкой и наполнил ее водой. Пуассон выпил  стакан
спирта и запил водой из бутылки.
   - Так. Кажется, все. А сейчас берите меня на спину и несите  до  наружной
двери. Если там все спокойно, я выйду.
   - На спину? Вас?-изумился я.
   - Да. Вы понесете меня. Иначе они узнают, что я у вас. Поворачивайтесь.
   Он обхватил меня за шею, я взвалил его на спину и понес к выходу.
   Когда я открыл наружную дверь, облако песка яростно набросилось  на  нас.
Несколько секунд мы вслушивались в воющий ветер. Морис тронул меня за плечо.
   - Пора. Прощайте. Не забывайте, что вы-француз и человек. Заприте дверь в
трансформаторный ящик. Прощайте. Скоро и вам все станет понятным...
   Он наклонился и нырнул в стонущую темноту.
   Я возвратился в лабораторию, зажег свет и запер  дверь  трансформаторного
ящика.
   В эту страшную ночь я не мог уснуть. Только под утро я  забылся  тяжелым,
переполненным кошмаром сном. Меня разбудил яростный телефонный звонок.
   - Мюрдаль, вы спите как мертвец!-услышал я резкий голос  фрау  Айнциг.  -
Почему вы еще не на работе? Вы не спите по ночам и, как лунатик, бродите  по
лаборатории, но это ваше дело. А на работу извольте подниматься вовремя.
 
   - Боже, а сколько сейчас времени?
   - Сейчас две минуты десятого.
   - Да, но ведь такая темень ..
   - Хотя это в мои обязанности и не входит, могу вам сообщить, что на дворе
ураган,-ответила она язвительным тоном и повесила трубку.
   Я быстро оделся и пошел умываться.
 
   5. КРЫСА
   Странное появление Пуассона в моей лаборатории и его  бегство  вызвали  в
моей душе смятение. Все произошло так неожиданно, что в  течение  нескольких
дней я не мог прийти в себя, постоянно вспоминая все детали этого события.
   С его бегством в институте ничего не изменилось.  Ни  док-тор  Шварц,  ни
фрау  Айнциг,  ни  часовые  не  показывали  вида,   что   произошло   что-то
необычайное. Все было как всегда.
   Я  по-прежнему  получал  на  анализ  большое  количество  органических  и
неорганических веществ от Шварца.  Не  стало  только  "грязных"  препаратов,
которые мне приносил Морис.
   С его исчезновением я потерял единственного собеседника,  с  которым  мог
вести неофициальные разговоры.
   Не видел я больше и Фрелиха, а доктор Шварц стал обращаться со мной более
сухо и более официально. Он перестал  разговаривать  со  мной  о  вещах,  не
имевших отношения к работе.  Часто,  изучая  результаты  моих  анализов,  он
становился раздражительным и придирчивым. Были случаи, когда  он  приказывал
мне переделывать или повторять анализы. Я заметил, что во всех этих  случаях
анализируемые вещества представляли  собой  густые  смолообразпые  жидкости,
несколько мутноватые на просвет. Эти вещества  имели  огромный  молекулярный
вес, иногда более миллиона, и сложную молекулярную структуру,  в  которой  я
обнаруживал  при  помощи   инфракрасного   спектрофотометра   сахаридные   и
фос-фатные группы и азотистые основания. В этих веществах я  не  обнаруживал
кремния, и именно это  обстоятельство,  как  мне  казалось,  делало  доктора
Шварца раздражительным и нервозным. Однажды я осмелился спросить Шварца, что
это за странные вещества. Не поворачивая головы в мою сторону  и  пристально
всматриваясь в выписанные в столбик данные, он ответил:
   - РНК.
   После  этого  я  принялся  припоминать  все,  что  мне  было  известно  о
рибонуклеиновых кислотах из курса органической химии. К сожалению,  известно
мне  было  немногое.  Эти  кислоты  являются   специфическим   биологическим
продуктом, и о них в обычных учебниках  органической  химии  говорится  лишь
вскользь. Я почти ничего не  нашел  о  них  и  в  той  небольшой  справочной
литературе и  в  журнальных  статьях,  которые  были  в  моем  распоряжении.
Рибонуклеиновые кислоты - основные химические вещества,  входящие  в  состав
ядер живых клеток. Их особенно много в быстро  размножающихся  клетках  и  в
клетках головного мозга. Вот и все, что я вспомнил. Однако  мне  было  точно
известно,  что  в  состав  рибонуклеиновых  кислот  кремний  не  входит,   и
нервозность Шварца была совершенно непонятна.
   К концу зимы у меня стало особенно много работы. Теперь почти все анализы
касались либо рибонуклеиновых кислот, либо веществ, им аналогичных.  Кремний
полностью исчез из списков элементов. Шварц из самодовольного и добродушного
ученого превратился в злобного следователя. Он  не  разговаривал,  а  рычал.
Просматривая мои записи, он яростно  бросал  листки  в  сторону  и  бормотал
непристойные ругательства.  Совершенно  меня  не  стесняясь,  он  вскакивал,
выбегал в  соседнюю  комнату,  где  работал  итальянец  Джованни,  и,  путая
немецкие,  итальянские  и  французские  слова,   обрушивался   на   него   с
проклятиями. Мне стало ясно, что итальянец-синтетик, который должен  был  во
что бы то ни стало втолкнуть в рибонуклеиновую  кислоту  кремний.  Он  делал
огромное количество синтезов,  всякий  раз  меняя  температуру,  давление  в
автоклавах и колбах, соотношение реагирующих веществ. Сакко кричал, что он в
точности выполнял все указания синьора профессора, но  он  не  виноват,  что
кремний не присоединяется к молекуле рибонуклеиновой кислоты.
   Однажды, когда Шварц накинулся на Джованни с очередным потоком ругани,  я
не выдержал и вмешался.
   - Вы не смеете так обращаться с человеком! Вы обвиняете его в том, что он
не может по вашей прихоти переделать законы природы!-закричал я, когда Шварц
замахнулся на синтетика кулаком.
   Шварц на мгновение остолбенел, а затем прыгнул ко мне:
   - Ах, и ты здесь, французская свинья? Вон! У меня потемнело в  глазах  от
ярости, но я сдержался и не двинулся с места. Сквозь зубы я процедил:
   -  Вы  не  химик,  а  дрянь  безмозглая,  если  проведенный   под   вашим
руководством синтез не дает желаемых результатов.
   Доктор Шварц побледнел как полотно, глаза его  почти  вылезли  из  орбит.
Задыхающийся от ярости, он готов был разорвать меня в клочья.  В  это  время
Джованни подошел к доктору сзади. Глаза итальянца блеснули ненавистью. Шварц
был высоким широкоплечим мужчиной, сильнее каждого из нас, но  против  двоих
он вряд ли посмел бы  выступить.  Он  замахнулся,  чтобы  ударить  меня,  по
итальянец схватил его за руку.
   - Одну секунду, синьор, - прошипел он. Несколько  мгновений  Шварц  стоял
между нами, оглядывая то одного, то другого. Затем он проговорил:
   - Запомните хорошенько этот день. Запомните навсегда. А сейчас убирайтесь
вон!
   После этой бурной сцены я медленно возвращался в свою лабораторию.
   За время жизни в пустыне я не раз совершал прогулки по песчаному морю.  Я
привык к монотонному пейзажу. Я знал здесь все  до  мелочи.  С  первого  дня
пребывания в институте все здесь  было  неизменным  и  застывшим,  и  только
черный дым валил из  трубы  южной  лаборатории  то  сильнее,  то  слабее,  а
поверхность песка в зависимости от ветра то  покрывалась  мелкой  рябью,  то
морщилась рядами застывших волн. Песок в лучах солнца был кремового цвета, а
в особенно жаркие дни  приобретал  слегка  голубоватый  оттенок,  как  будто
покрывался тончайшей блестящей пленкой, в которой  отражалось  небо.  И  все
кругом было засыпано песком,  на  котором  кое-где  виднелись  редкие  следы
людей, следы, которые быстро исчезали.
   Во мне все кипело от злости. Я проклинал то себя, то Шварца, то весь  мир
- главным образом потому, что я ничего не понимал. Я не понимал до  сих  пор
смысла работы института Грабера. Я не  понимал,  почему  бесится  Шварц,  не
находя кремния в рибонуклеиновой кислоте. Я не понимал, почему отсюда  бежал
Пауссон. Я не понимал, почему лаборатория прячется в  пустыне.  В  общем,  я
ничего не понимал, и это приводило меня в отчаяние.
   "Кремний, кремний, кремний", - сверлило в голове, пока я медленно  шел  к
своему бараку, ступая по раскаленному песку. Вот он, кремний. Окись  кремния
в огромном количестве, разбросанная по необъятным пустыням Африки. Его здесь
сколько угодно. Но он живет  своей,  самостоятельной  жизнью.  Есть  строгие
законы, где он может быть, а где его быть не должно. Это  элемент  со  своим
характером, как и всякий химический элемент. В  соответствии  со  структурой
своей электронной оболочки он определенным образом ведет себя  в  химических
реакциях. Он охотно присоединяется к одним веществам и не  присоединяется  к
другим. И разве в этом виноват Джованни? Но  почему  кремний?  Если  Грабера
интересуют  органические  соединения  кремния  вообще,  то  почему  ему  так
необходимо втиснуть атомы кремния в молекулу биохимического продукта?
   Подойдя к лаборатории, я вдруг остановился как вкопанный.
   Перед дверью в свой барак я с удивлением увидел валявшуюся возле ступенек
дохлую крысу.
   Появление ее было столь неожиданным, что я  не  поверил  своим  глазам  и
легонько ударил серый комок носком ботинка. Каково же  было  мое  изумление,
когда я почувствовал, что коснулся чего-то твердого, как камень.
   Я огляделся вокруг. Одна пара часовых стояла далеко, с северной  стороны,
а вторая была почти рядом со мной. В соответствии с принятым  порядком,  они
стояли неподвижно и смотрели в мою сторону.
   С  минуту  поколебавшись,  я  наклонился  над  крысой  и  стал  тщательно
завязывать шнурок на ботинке. Через несколько  секунд  я  выпрямился,  держа
крысу в руках, и вошел в лабораторию.
   Вначале я подумал, что животное высохло на солнце. Такая мысль пришла мне
в голову потому, что, едва я тронул ее длинный  хвост,  он  легко  сломался,
словно тонкая сухая ветка. Однако тело ее не имело  того  сморщенного  вида,
какой бывает у высушенных животных. Труп больше  напоминал  чучело,  набитое
чем-то очень твердым. Шерсть крысы была жесткой, как щетина.
   "Кто мог подбросить у моей двери такое чучело?"-подумал я.
   Я не мог не заметить крысу  во  время  прежних  прогулок.  Она  появилась
именно сегодня утром, пока я находился у Шварца. Может быть, в течение этого
часа кто-нибудь подходил к моей двери? Но  тогда  на  песке  были  бы  видны
следы. Значит... Но не могло же чучело крысы появиться здесь само собой? Так
ничего и не придумав, я взял скальпель и попробовал воткнуть острие в брюшко
крысы. Но это оказалось так же невозможно, как если бы я  пожелал  проткнуть
камень. Кончик ножа беспомощно царапал по поверхности,  сдирая  тонкий  слой
шерсти. Попытка отрезать лапку окончилась тем, что она просто отломалась.  Я
осмотрел место облома и обнаружил, что оно блестит, как полированное дерево.
Убедившись, что разрезать это чучело или труп мне не удастся, я положил  его
на тяжелую плиту, на которой обычно сжигал препараты для анализа золы,  взял
молоток и ударил изо всех сил. Труп раскололся на несколько крупных  кусков.
Поверхности раскола имели блестящий стеклообразный вид, с узорами, в которых
нетрудно было угадать сечения внутренних органов животного. В  недоумении  я
вертел обломки в руках. Если даже предположить,  что  эту  крысу  специально
сделали из камня и натянули на нее  шкурку,  то  зачем  было  так  тщательно
воспроизводить ее внутреннюю структуру?
   Нет, это не каменная модель крысы.  Это  настоящая  крыса,  которая  была
живой, но по какой-то непонятной причине превратилась в каменную. И мне было
неясно только одно: окаменела она после того, как  подбежала  к  двери  моей
лаборатории, или же...
   После недолгих размышлений я выбрал из обломков небольшой кусок и побежал
к спектрографу. Вспыхнуло яркое пламя дуги. На спектрограмме  я  увидел  то,
что  ожидал:  среди  огромного  множества  различных  линий,  принадлежавших
главным образом железу, выделялись жирные черные линии, по которым  нетрудно
было узнать кремний.
   Крыса действительно была каменная.
   Это открытие вдруг совершенно по-новому осветило смысл всей моей  работы.
Я понял, почему кремний так назойливо выявлялся в моих  анализах.  Я  смутно
догадывался, что грязь, которую мне приносил Пуассон, по-видимому,  являлась
результатом сжигания или измельчения  таких  же  каменных  животных,  как  и
найденная мною крыса. По-новому выглядел намек  Мориса  на  то,  что  доктор
Грабер собирается сыграть с биохимией какую-то шутку. Мне  стало  ясно,  что
кремний немцы пытаются втолкнуть в живой организм. Но  зачем?  Ведь  не  для
того же, чтобы изготавливать каменные чучела? А для чего?
   Наступили сумерки, а я продолжал сидеть, погруженный в  размышления.  Чем
больше я думал, тем больше терялся в догадках.
   От напряжения мутилось в голове. Я чувствовал, что если в ближайшее время
не пойму смысла всего этого, то сойду с ума. Теперь я не  мог  обратиться  с
прямым вопросом к Шварцу. Свою находку я должен держать в тайне. Нужно  было
искать какие-то другие пути для решения загадки. И  тут  я  вспомнил.  Ключ!
Ключ, который мне передал Пуассон в ночь побега!
   Я спрятал его тогда под тяжелой рельсой, на  которой  стоял  спектрограф.
Сейчас я  нашел  его  и,  как  величайшую  драгоценность,  сжал  в  руке.  Я
решительно  подошел  к  двери  серого  ящика,  на  котором   был   изображен
человеческий череп между двумя костями, перечеркнутый красной молнией.
   Нет, так нельзя. Это не  простая  прогулка.  Это  опасная  экспедиция,  к
которой нужно долго и тщательно  готовиться.  За  каждым  моим  движением  в
лаборатории следят там, у Грабера. Фрау Айнциг знает все о каждом моем шаге.
Прежде чем отправиться в путешествие для  выяснения  тайны,  я  должен  себя
обезопасить.
   Я отошел от серой двери и снова положил ключ под рельсу. Я убрал  осколки
крысы в банку и спрятал в шкаф с химической посудой. Затем я лег спать.
   В эту ночь мне снились неподвижные каменные идолы со сложенными на  груди
руками.
 
   6. "ОАЗИС АЛЫХ ПАЛЬМ"
   То, что фрау Айнциг с телефонной станции следила за  каждым  моим  шагом,