ет  только
смерти. Ну что же, не мне их судить.
   Видимо,  все   готовилось  еще   с  пятницы.   Поездки   Гретинского
туда-сюда, эти бутылки в  наташины окна, которые, не  сомневаюсь, бросал
он  же  по  согласованию  с  Наташей,  чтобы  подвести  меня  к  мысли о
необходимости  решительных  действий,  шитье  одинаковых  платьев  себе,
армированной куртки мне...  Пели они вместе, чтобы заполучить как  можно
больше свидетелей  появления у  Наташи двойника.  Полагаю, что  убийство
Смолича ими было назначено как  раз на воскресенье, поскольку они  знали
о его привычке ужинать в "Голубом Дунае" и не сомневались в том, что  он
останется верен себе и на этот  раз. Со мной Наташа назначила встречу  в
ресторане, видимо,  на всякий  случай. Чтобы  и я  своими глазами увидел
двойника.  В  меня   они,  конечно  же,   стрелять  не  собирались,   но
предусмотрительная   Наташа   решила   оградить   меня   от    возможных
случайностей.  Выстрел  Гретинского  в  меня  был, конечно же, частичной
импровизацией. Коль скоро получилось так,  что я вел Смолича, о  чем они
заранее знать, естественно не  могли, то меня было  необходимо повалить,
чтобы я,  во-первых, не  мешал стрельбе  по Смоличу  и, во-вторых, чтобы
сдуру  не  наделал  каких-нибудь   глупостей.  Например,  не   попытался
защитить своего  подопечного. Разумно.  Кто меня  знает?   Мог ведь  и я
пострелять.
   Еще  Наташа  очень  мудро  прихватила  диктофон.  Здесь  она  просто
умница.  А может, ее Ходош надоумил.
   Так  или   иначе,  даже   если  я   чего-то  не   понял  и    что-то
реконструировал неверно, мне, в целом, безразлично. Я простил и  Наташу,
и Гретинского. Ну не буду же я в самом деле повторно заводить  следствие
против Гретинского и, косвенно, против Наташи?

                                ***

  15 мая, 14.07

  Когда пришел  Пельш, Кононов  был уже  не рад,  что родился на свет.
Общаться  с  людьми,  страдая  дьявольской  головной болью - развлечение
специфическое.  Создавалось   такое  впечатление,   будто  его   кабинет
временно переместили из  Управления в отделение  военно-полевой хирургии
и все  об этом  хорошо осведомлены.  Но все-таки  видеть Пельша ему было
приятно.  Сережа, к счастью, был на процедурах - "электрохварезах",  как
он на сельский манер выражался,  и Кононов по крайней мере  был избавлен
от необходимости куда-то выходить и делать многозначительные знаки.
   - Ну  что, раненый  герой, -  бодро начал  Пельш, -  у меня для тебя
есть три новости. Одна никакая, другая - хорошая, а третья...
   Пельш сделал интригующую паузу.
   - А третья - очень хорошая. С какой начнем?
   - С никакой, - устало сказал Кононов.
   - Я, как ты и просил, вернул Нещерету и его "жучок", и радиотрубку.
   Да, я  действительно его  об этом  просил еще  в ночь  с пятницы  на
субботу,  предчувствуя,  что  в  субботу  мне  будет  не до этого.  Даже
попросил Пельша купить майору  новых батареек. Новость, как  справедливо
отметил сам Пельш, была никакая.
   - Спасибо. Давай дальше.
   - О'кей.  Во-первых, мы  с мистером  Аваладзе капитально поколдовали
над той  дискетой, что  мы с  тобой стащили  из дома  моды. Нам  удалось
восстановить  большую  часть  информации.  Того,  что  мы там выудили, с
лихвой  хватит  на  то,  чтобы  упечь  человек  пять.  Там  огромная   и
подробнейшая  база  данных  по   торговле  антиквариатом,  которую   вел
покойный  господин   Смолич  в   соавторстве  с   господином  Сапегиным.
Во-вторых, там есть ориентировочные  даты отправки партий с  этим добром
за рубеж. В частности, ближайшая отправка как раз завтра...
   Пельш  торжествовал.  Чувствовалось,  что  он  мнит  себя   Шерлоком
Холмсом, Пинкертоном, следователем  Мегрэ и Агатой  Кристи одновременно.
Чувствовалось, что  он горд  собой и  считает, что  провел время не зря.
На лице его читалось что-то  вроде "все бандиты будут пойманы  и преданы
суду, а я  получу еще одну  звездочку. Да здравствует  старший лейтенант
Пельш!"  Но  Кононов  не  мог  лишить  себя  удовольствия сказать Пельшу
правду.
   -  А  хочешь  я  угадаю  дату  ближайшей  отправки? - Прервал Пельша
Кононов.
   - Ну? - Недоверчиво произнес Пельш.
   - Завтра в двенадцать часов из дома моды. Ну что, угадал?
   -  Ну  ты  зануда,  Володя...   я-то  думал,  это  будет  для   тебя
сюрпризом...  - Пельш был слегка разочарован.
   - Ладно, Игорек, ты, безусловно, гений компьютерного дела. Ты  самый
большой  гений  из  всех.  Я  не  спорю.  Гони третью новость, - добавил
Кононов, выждав, когда буря страстей уляжется в душе Пельша.
   -  Ты  будешь  свидетелем.  Свадьба  через  три  недели. На этот раз
совершенно точно.
   -  Еще  одна  порция  моих  поздравлений.  Эта новость действительно
лучше  первой.  Только  скажи  мне,  раз  ты такой умный, как называется
мужчина, которому повезло в любви?
   Пельш развел руками, бессильный дать ответ.
   - Хо-ло-стяк, вот как  называется такой человек. Хотя  свидетелем я,
конечно, буду. А теперь, Игорек, моя  новость.  Одна, и притом не  знаю:
плохая или хорошая...

                                ***

  16 мая, 9.23

  "Товарищ полковник, я клянусь своими погонами, что в среду это  дело
будет закончено." Так я говорил Булавину в субботу, говорил по  большому
счету наобум, еще не зная,  насколько же я прав. Сегодня  среда. Сегодня
дело будет закончено.
   Погрузка  назначена  на  полдень.  Операция  Шумеева тоже начнется в
полдень.  Но  я  не  буду  лежать  здесь,  как  идиот,  есть  свой обед,
трепаться  с  симпатичным  уркой  по  имени  Сережа и медленно доходить.
Вдруг они упустят Сапегина?  Вдруг Сапегин решится отомстить  Наташе или
Гретинскому? Вдруг произойдет  еще что-то?   Сегодня мое дело  полностью
закончится, и я  не буду валяться  здесь. Это никуда  не годится. Еще  в
понедельник вечером я  решил, что должен  быть там, возле  дома моды. Но
только сегодня, в среду,  мне стало окончательно ясно,  насколько велика
моя решимость сбежать из больницы и покончить со всем раз и навсегда.
   Голова  почти  не  болела.  В  боку  покалывало,  но несмотря на это
ходить  я  мог  довольно-таки  бодро.  При  мне, правда, не было ни моих
документов, ни оружия,  ни денег. Но  не даром ведь  на свете существуют
такие друзья, как Пельш.
   Ровно без пятнадцати минут десять я вышел на улицу покурить.
   Ровно без пяти минут десять подъехала пельшовская "копейка".
   - А ты сегодня выглядишь вполне недурно, - сказал Пельш,  придирчиво
изучая мою физиономию.
   - Недурно, недурно. Давай, -  сказал я в том смысле,  что "поехали".
Не  скрою,  первый  раз  за  две  недели  я  испытывал сильное волнение.
Все-таки сегодня нечто вроде праздника.
   Заехали ко  мне. Дома  было убрано.  Наверное, постаралась Елизавета
Михайловна. Я переоделся.
   На кухонном столе  меня ждало блюдо,  накрытое салфеткой и  записка:
"Володя! Рис, печеные каштаны и стопка перцовки - тебе. Извини, сакэ  не
нашлось.  Целую".  Почерк,  разумеется,  принадлежал  Наташе. Значит, не
Елизавета Михайловна.
   - Очень символично, - сказал Пельш, подглядывая в записку через  мое
плечо. - Рацион самурая перед битвой. Надо будет Ленку приучить.
   В  его  словах  я,  вопреки  своим  ожиданиям,  не  уловил и слабого
оттенка иронии.
   - Ну что же, прошу к столу, - сказал я, делая пригласительный  жест.
- Перцовкой делиться не буду. Ты за рулем.
   -  И  правильно,  -  согласился  Пельш.  -  Это  тебе  сейчас  нужно
возгонять боевой дух, а я уж как-нибудь в машинке пересижу.
   Пельш не  был трусом,  в чем  я имел  возможность убедиться во время
нашего ночного проникновения в дом моды, но, как человек без двух  минут
женатый,  в  бой,  разумеется,  не  рвался.  С  другой стороны, а почему
обязательно  бой?  Ну,  окружат  их,  ну  предложат  сдаться...  Они   и
сдадутся.

                                ***

  16 мая, 11.39

  Пельш по моей просьбе притормозил  в двух кварталах от дома  моды, в
том  самом  месте,  где  мы  оставляли  машину  в  ночь  с  десятого  на
одиннадцатое.
   Больше   всего   меня   интересовало,   где   Шумеев   и  его  люди.
Естественно, большая часть из  них в штатском на  разномастных недорогих
машинах,  кто-то,  возможно,  на  крышах  близлежащих  домов, кто-то - в
подворотнях.  Но  где-то  ведь  должны  быть  и  молодцы с автоматами из
группы захвата.  Скорее всего,  те же  самые, которые  десять дней назад
так браво арестовали Гретинского.
   Табельного оружия у меня при  себе, естественно не было. Но  кое-что
у нас  с Пельшом  все-таки имелось:  четыре похожих  как братья-близнецы
пистолета с глушителями, наши трофеи после ночной заварухи в доме  моды.
Один  я  оставил  ему,  а   тремя  обременил  свой  демисезонный   плащ,
прихваченный  из  дому.  Не  могу  сказать, чтобы мне было исключительно
комфортно, но как сказано в описании германского  двадцатикилограммового
гранатомета  "Панцерфауст-3",  "солдат  на   поле  боя  чувствует   себя
увереннее с тяжелым и мощным оружием".
   Ровно  без  пяти  минут  двенадцать  подошел  Золотарев.  С  ним   я
договорился  еще  позавчера  -  не  помешает  ни лишний ствол, ни лишний
свидетель. Хотя какой он свидетель  - теперь, официально, это его  дело.
Да и вообще, мальчику пора начать выслуживаться.
   - Пора, - коротко сказал я.
   - Слушай,  может я  с вами  прогуляюсь? -  Вопреки своим собственным
недавним словам предложил Пельш.
   - Нет, ты будь в машине. Когда мы пойдем, сосчитай до шестидесяти  и
подъедь к дому моды. А там видно будет.
   Мы  с  Золотаревым  пошли.  Пристально  вглядываясь  в  прохожих,  в
машины, в подворотни, я  пытался понять, где же  люди Шумеева.  В  конце
концов, кое-кого я  знаю в лицо,  а тех, кого  не знаю, смогу,  пожалуй,
узнать  по  характерному   охотничьему  блеску  в   глазах.  Но   никого
подозрительного я  так и  не увидел.   Интересно, что  задумал Шумеев? И
где он  сам? Должен  ведь, по  идее, руководить  операцией лично. Может,
смотрит сейчас на меня в бинокль  и зверски ругается, что я вообще  сюда
сунулся?
   В  проходном  дворе,   из  которого  открывался   неплохой  вид   на
огороженную невысоким сетчатым заборчиком  площадку за домом моды,  мы с
Золотаревым облюбовали  лавочку и  сели покурить.   Расцветающая  сирень
неплохо прикрывала  двух чудаков  в плащах,  не мешая  им (то  есть нам)
вести пристальное наблюдение.
   На моих часах было две минуты первого.
   Когда в моих  пальцах уже начал  дымиться фильтр, на  площадку, чадя
дизельным   угаром,   въехала,    наконец,   долгожданная   "Мазда"    -
основательная синяя фура  со все той  же женщиной на  все том же  быке и
надписью "ЕВРОТУР".
   - Они, - прошептал я.
   Золотарев молча кивнул.
   Из кабины "Мазды" выскочили двое. В  одном из них я без труда  узнал
Сапегина.  Хорошо.  Распахнулись  задние   дверцы  и  оттуда  на   землю
спрыгнули еще трое, в одинаковых пиджаках и кирпично-красных  галстуках.
У одного из них в ухе блеснула серьга. Костик. Совсем хорошо.

                                ***

  16 мая, 14.12

  Прошло два  часа. Сигареты  подходили к  концу. Из  дома моды в фуру
один  за  другим  перетаскивались  ящики.  Ящики были небольшие, их было
много,  люди  Сапегина  двигались  лениво  и  мы  с Золотаревым порядком
заскучали.   Никаких  признаков  присутствия  Шумеева  я  не  обнаружил.
Потихоньку заболела голова. Пельш,  наверное, страстно клял меня  и свою
нелегкую судьбу. В общем, все шло не совсем так, как я представлял  себе
в начале.
   - Что делать  будем, Вячеслав Петрович?  - Я, кажется,  первый раз в
жизни назвал Золотарева по имени-отчеству.
   - А что делать,  Владимир Андреевич? Пусть уж  погрузятся полностью.
Кто его знает, где у них контрабанда.
   Здраво.  Разумеется,  я  понимал  это  и  без  него.  Но  ждать было
невыносимо.
   В это время Костик поднялся с очередным ящиком в фургон, но  больше,
к моему удивлению, оттуда не появлялся. Следующий охранник тоже исчез  в
фургоне. И третий тоже. Через  пару минут запрыгнули в кабину  Сапегин и
водитель.
   - Слушай меня, Вячеслав Петрович,  - сказал я, свинчивая под  плащом
глушитель с  одного из  пистолетов. -  Я не  знаю, что  там себе  думает
Шумеев, и думает ли  он вообще что-то, но  нам пора.  Приготовь  оружие.
Когда "Мазда" тронется  с места, мы  быстро-быстро побежим. Ты  забежишь
сзади, я - спереди.   Главное, чтобы никто из  нее не вышел. Без  нашего
ведома.
   "Мазда"  уже  медленно  разворачивалась,  когда  я появился в десяти
метрах перед ней, направив пистолеты на водителя и Сапегина.
   - Стой,  милиция! -  Прокричал я  изо всех  сил. И,  чтобы мои слова
звучали убедительнее, три раза выстрелил  в воздух из того пистолета,  с
которого был свинчен глушитель.
   "Мазда",  к  моему  удивлению,  послушно  остановилась.  Ха,  боятся
давить родную милицию.
   Я пошел  прямо на  нее, не  опуская пистолетов.  В трех  шагах перед
кабиной я остановился.
   - Руки за голову, выйти из машины! - Приказал я.
   Недавние  упражнения  в  вооруженных  разбирательствах придавали мне
уверенности. Мне казалось, что все должно пройти как по маслу.
   Двери кабины с обеих сторон открылись. Никто, однако, не выходил.
   Я   услышал,   как   лязгнули   задние   створки  грузового  отсека.
Одновременно до меня донесся срывающийся крик Золотарева:
   - Никому не двигаться, бросить оружие!
   Понятно: охранники,  почувствовав неладное,  достали пушки  и теперь
Золотарев один против троих.
   Я  мгновенно  оказался  перед  открытой  дверью  кабины  со  стороны
Сапегина.  Мне  в  грудь  глядел  черный  зрачок сапегинского пистолета.
"Магнум", кошмар лос-анджелесской полиции.  Мои стволы, в свою  очередь,
были наведены на Сапегина.
   - Бросай, Боря, свою волыну, - спокойно сказал я.
   Лицо Сапегина, перекошенное  злобой, походило на  африканскую маску.
В  оскаленных  зубах  дымилась  тонкая  сигарка.  Темные  фраерские очки
завершали композицию.
   - Ты бросай, легавый, -  ответил он, отрицательно качнув головой.  -
Все равно ведь стрелять не будешь.
   А  Наташа  говорила:  "Этот  трус,  это  ничтожество..." Что-то твое
ничтожество готово ухлопать меня, глазом не моргнув. Не буду я больше  с
тобой разговаривать, Сапегин, надоел ты мне.
   Не задумываясь, я выстрелил  ему в лицо из  обоих стволов и упал  на
левый,  здоровый  бок.  В  правый  отдало  так,  что потемнело в глазах,
дыхание сперло,  а по  ушам ударил  грохот разряженного  в пустое  место
"Магнума".
   Я нашел в себе силы быстро  подняться и сразу же бросился на  помощь
Золотареву. Тот, как  только услышал стрельбу,  наверное решил, что  мое
дело - хана, и я столкнулся  с ним у синего борта фургона,  через четыре
шага  от  того  места,  где  пуля  "Магнума" выбила в асфальте крохотный
лунный кратер.
   - Ты как?
   Золотарев с перепугу быстро перешел на "ты".
   - Никак! - Прорычал я. - Что с теми троими?
   "Те  трое"  стремительно  давали  деру.  Идиоты,  их-то  дело  почти
сторона,  таким  обычно  лепят  для  острастки  по два года условно.  Ну
разве Костику  светит что-то  вроде соучастия  в убийстве,  но по-любому
простор для действий адвокатов практически не ограничен.
   Что-то  синее  и  мигающее  показалось  слева.  Пельшовская  тачка с
мигалкой. Где он только ее стибрил?
   - Володя, я уже устал ждать! - Крикнул Пельш. - Говори, чего  делать
надо!
   - Слава, вызовите  сюда какую угодно  милицию и ловите  Костика, это
такой тип с серьгой, -  приказал я Золотареву, подталкивая его  к машине
Пельша.
   - А ты?
   - А я осмотрю  трофеи, - сказал я,  потому что все равно  бегать уже
не мог. И, признаться, совершенно не хотел. В основном я хотел спать.
   Я полез в полумрак фургона.

                                ***

  16 мая, 14.44

  В  ящиках,  которые  грузили  люди  Сапегина,  ничего не было. Оно и
понятно -  их паковали  сотрудники дома  моды и  там действительно  было
шмотье, шмотье и еще раз шмотье. Плюс осветительная аппаратура и  прочая
ерунда. Но вот у задней стенки фургона нашлось-таки кое-что  интересное.
Четыре таких же  ящика, как и  прочие, с фирменными  наклейками все того
же дома  моды "Натали",  но внутри  каждого вместо  вечерних туалетов  -
аккуратный  контейнер  в  стружках.  А  внутри  контейнеров - статуэтки,
раковины, сутра, написанная  на листке с  дерева, засушенном... И  далее
по  списку.  Каждый  предмет  любовно  упакован  на  свой  лад.  Как они
собирались  протащить  все  это  через  границу?  Наверняка свои люди на
таможне. За все заплачено.
   За моей спиной кто-то постучал в стенку фургона.
   - К тебе можно, Володя?
   Я обернулся. Ну да, Булавин собственной персоной.
   - Добрый день, Глеб Георгиевич.
   Булавин вошел в фургон  и заглянул внутрь только  что развороченного
мной контейнера.
   - Красота, - сказал он, вертя в руках расписную раковину.
   - Глеб Георгиевич, - начал я, устало опускаясь на один из ящиков.  -
Хоть раз в жизни объясните мне, что происходит.
   - Что происходит? Ничего особенного, Володя. Оперативная группа  под
руководством  майора   Шумеева  при   содействии  младшего   следователя
Золотарева двадцать  минут назад  задержала преступную  шайку в  составе
пяти  человек,  занимающуюся  нелегальной  торговлей антиквариатом. Тебя
здесь нет и никогда не было. За провал дела Рубиной я предлагаю тебе  на
выбор:  либо уволиться из Управления...
   - Уволиться?! - Не выдержал я. - А вот это?
   Я  потряс  перед  его  носом  кассетой  с  копией записи разговора в
ресторане.
   - Что бы там ни было,  Володя, - спокойно сказал Булавин, -  ты меня
не  дослушал.  Так  вот,  либо  уволиться  из Управления, предварительно
приняв от Золотарева и благополучно завалив дело Смолича... Мы ведь  оба
догадываемся,  кто  палил  в  него  и  в тебя той ночью... Либо получить
погоны майора, но  тогда уж извини,  дорогой, придется тебе  кое-кого по
этому делу осудить и посадить. Потому что даже Золотареву может  хватить
ума раскопать "сестричку" Воробьевой. Ты понимаешь меня, Володя?
   - Понимаю, Глеб Георгиевич. Я беру дело Смолича.
   Как не  понять тебя,  дядька с  рожей грибника?  Да, говорит  он, ты
большой молодец и очень хорошо  вычислил Смолича. Ты сдал нам  Сапегина.
Но  ведь  Смолича  кто-то  убил?  А  кто будет отвечать за его убийство?
То-то. Выходит, косвенно отвечать должен я.
   - Молодец. Кстати,  что ты вытворил  с Сапегиным и  его водителем? К
ним прикоснуться страшно - валяются, как мертвые, а крови нет.
   Я  не  без  гордости  вытащил  и  разложил  перед Булавиным все свои
пистолеты - чего тут таиться?
   -  Вот  этот  ствол,  Глеб  Георгиевич,  -  я  указал на пистолет со
свинченным глушителем,  - был  просто заряжен  холостыми. Вот  этот, - я
ткнул пальцем во  второй, - боевыми,  но мне его,  слава Богу, доставать
не пришлось.
   - А этот? - Заинтересованно буркнул Булавин.
   - Тоже холостыми, но в  глушителе был один кустарный газовый  заряд.
Его-то и получили Сапегин с водителем.
   -  Так  значит,  они  живы.  То  есть найдется, кому сесть на скамью
подсудимых, - как мне показалось, с тенью сожаления буркнул Булавин.
   Я не мог больше скрывать  своих подозрений и, прямо глянув  Булавину
в глаза, отчеканил:
   - Товарищ полковник, у вас есть что-то общее с Сапегиным.
   Булавин помолчал, не отводя взгляда. Наконец сказал:
   - Володя, я мог бы накрыть  тебя матом. Я мог бы рассмеяться  тебе в
лицо и покрутить  пальцем у виска.  Но ты умный  человек и ты  все равно
мне  не  поверил  бы.  Кроме  этого,  я совершенно искренне уважаю тебя.
Поэтому я скажу тебе правду. И  именно потому что ты умный человек,  мои
слова никогда не  пойдут дальше твоих  ушей. С Сапегиным  наше ведомство
имело  довольно  тесные  деловые  контакты.  Буровская  школа  - хорошая
школа.  Сапегин иногда подставлял нам своих конкурентов в сфере  теневой
экономики, а  мы за  это делали  так, чтобы  он не  имел проблем в своем
бизнесе.  Мы  кое-кого  сажали,