речу.
   - Папа, - сказала она моему бывшему патрону, - позволь тебе  предста-
вить...
   Господин Жером Фу, он же Сен–Ромен, в те времена, когда  его  еще  не
называли господином Лефранком, учил меня никогда не торопиться  с  отве-
том. Он говорил, что человек, оказавшийся в  затруднительном  положении,
должен посчитать до пяти, прежде чем открыть рот. По возникшей  паузе  я
понял, что он следует собственному совету.
   - Я был с ним знаком под другой фамилией, - спокойно  сказал  он  Же-
невьеве.
   Он еще раз оглядел меня с головы до ног, продолжая, как и  я,  искать
предлог, чтобы расстаться. Внезапно его взгляд замер. Словно чем–то  за-
интригованный и как бы отказываясь что–либо понимать, отец Женевьевы по-
качал головой.
   - Я бы выбрал другой галстук, - сказал он.
   И, взяв под руку ошарашенную Женевьеву, направился с ней к двери.
   В тот вечер в компании бразильца  я  основательно  напился  и,  когда
взошло солнце, признался другу, что намерен покончить с собой из–за нес-
частной любви.
   Бразилец с восторгом поддержал мое намерение и заверил, что не  пере-
живет меня.
   Мы пожелали друг другу удачи и встречи в лучшем  мире.  Вернувшись  к
себе, я заснул, так и не выполнив свое намерение.
   Утром меня разбудил телефонный звонок. Не успев припомнить  вчерашние
события и принятое в связи с ними решение, я услышал от  администратора,
что меня немедленно желает видеть господин Лефранк. Я поспешно вскочил с
постели, кое–как причесался, накинул халат и стал ждать,  медленно  счи-
тая:
   - Раз, два, три, четыре...
   Я загадал нечетное число. В дверь трижды постучали, что вопреки  всем
ожиданиям сулило мне некоторую надежду. Мой бывший патрон начал с  того,
что стал поливать меня необычайно изощренными  оскорблениями,  но  когда
перешел к делу, его красноречие заклинило. В этот  момент  я  сообразил,
что Женевьева, которой теперь было все известно, не разлюбила меня.  Ко-
роче, передо мной предстал растерянный Лефранк, который, чтобы  прикрыть
свое отступление, еще продолжал отдавать распоряжения.
   - Ты отправишься путешествовать. Ты пробудешь  за  пределами  Франции
год...
   Хочешь денег?
   Следуя его совету, я посчитал до  пяти,  после  чего  любезно  открыл
дверь, приглашая гостя покинуть помещение.
   - Поскольку вы смеете усомниться в чистоте моих намерений...
   Он не дал мне продолжить, возобновив свои обвинения и  чередуя  их  с
воспоминаниями о прошлом. Я невозмутимо ждал, когда разъяренный, но  уже
обессиленный бык станет доступным для удара.
   - Только дураки способны упрекать меня за ошибки молодости, - заметил
я ему, едва он смолк.
   Эта его собственная цитата положила конец борьбе. Враг  был  укрощен.
Он не признал поражения, не раскрыл мне объятия, но теперь я знал, что у
этого сильного человека есть слабое место - его дочь, а она любила меня,
и скоро моя победа будет окончательной. Еще мгновение  -  и  мне  ничего
другого не останется, как почувствовать  неуместное  умиление.  И  когда
зверь с увлажненным взором прошепчет: "Обещай сделать мою дочь  счастли-
вой", я вложу свою руку в его и стану испытывать к господину Жерому  са-
мую нелепую симпатию.
   Но тут послышались поспешные шаги и в открытую дверь влетела женщина,
которая устремилась в мои объятия. Это была Лелиа.
   - Я успела вовремя, - произнесла она с рыданиями в голосе.
   Позднее я узнал, что, протрезвев, бразилец вспомнил о моей угрозе. Не
сомневаясь, что всему виной Лелиа, он поспешил предупредить  ее  о  моем
замысле.
   Репетировавшая со своим профессором "Тоску" и лучше  других  сознавая
свою вину, она примчалась мне на помощь и, еще не остыв  от  драматургии
Сарду, решила разыграть сцену, которой не хватало только музыки Пуччини.
К сожалению, эту сцену наблюдал еще один зритель.
   Лелиа не сразу заметила господина Лефранка, но когда  после  поцелуев
подняла залитые слезами глаза и увидела его, это ничуть ее  не  удивило.
Ей и в голову не могло прийти, какая искусная интрига свела всех  персо-
нажей нашей драмы в этом номере.
   - Это он, - сказала она, указав на меня моему  сопернику,  -  это  он
нуждается во мне!
   И, дабы не осталось ни малейших сомнений, добавила, прижимая  меня  к
своему сердцу:
   - Прости меня! Я не знала, что ты так меня любишь!
 
 
   6
 
 
   Глава шестая
 
   Сей последний эпизод, во время которого Судьба обрекла меня на  пытку
несбыточной надеждой, прибегнув к изощренности, не  оставившей  сомнений
относительно ее намерений, лишь укрепил меня в принятом  накануне  реше-
нии.
   Лефранк ушел, не произнеся ни слова. Вся  еще  трепещущая  от  своего
поступка, Лелиа вернулась к репетиции, полагая, что финальная сцена  уже
сыграна. Я же остался один, сознавая, что опустившийся занавес отнюдь не
положил конец моим испытаниям. Лефранк несомненно расскажет Лелии о моем
романе с Женевьевой, а Женевьеве станет известна моя связь с Лелией.  Но
не эти неизбежные последствия драмы подталкивали меня уйти  окончательно
со сцены. Я решил это сделать по той причине, что мой  прежний  союзник,
Случай, изменил мне самым недостойным образом,  словно  после  серии  из
двадцати девяти успешных ставок шарик единственный раз в истории игр вы-
пал снова на Красное, чтобы окончательно добить проигравшего.
   Игроки более склонны к самоубийству,  чем  другие  смертные  с  менее
изощренным воображением, которые, пережив катастрофу в битве с  преврат-
ностями судьбы, возвращаются, смирившись,  на  пепелище,  к  своему  му-
равьиному существованию.
   Игрок же, преисполнившись гордыни в результате столь же грандиозного,
как и удача, невезения, чувствует себя античным героем и совершенно  ес-
тественно начинает подумывать о достойном древнегреческой трагедии фина-
ле. С тех пор как любовь заставила меня оттолкнуть невидимую и направля-
ющую руку Судьбы, все случившееся со мною было отмечено печатью неизбеж-
ности, и с этим не имело никакого смысла бороться.
   У меня не возникло сомнений по поводу выбора средств, к которым  надо
прибегнуть, и я не собирался испрашивать совета  богов,  уже  доказавших
свою злопамятность. Положив в карман  револьвер,  с  которым  больше  не
расставался, я почувствовал некоторое облегчение. С печальной  безмятеж-
ностью прогуливался я по Парижу до самого вечера,  прощаясь  с  любимыми
местами и снисходительно улыбаясь веселому оживлению прохожих.
   Когда наступила ночь, я приготовился  написать  Женевьеве  прощальное
письмо. Но, подумав, что больше не увижу свою  любимую,  с  негодованием
восстал против своей слабости. Раз я решил умереть, раз исключил себя из
общества живущих людей, к чему было подчиняться  общепринятым  условнос-
тям? Кто мог помешать мне поступить по своему усмотрению, отправиться  к
Лефранку, взломав, коли потребуется, дверь, и заставить Женевьеву выслу-
шать меня, уверить ее в своей любви? В моей искренности она сможет  убе-
диться на другой день, когда газеты сообщат о моей смерти.
   К тому же я надеялся, что не застану дома Лефранка, который, как  го-
ворила мне Женевьева, каждый вечер отправлялся в редакцию своей  газеты.
Женевьева скорее всего была дома.  Не  требовалось  прибегать  к  помощи
сверхъестественных сил, чтобы представить себе то, что произошло в тече-
ние дня: Лефранк наверняка поделился с дочерью теми сведениями,  которые
узнал от Лелии, и его разоблачения вряд ли могли побудить Женевьеву отп-
равиться в город ужинать или пойти в театр. Это предположение лишь укре-
пилось, когда я пришел на маленькую улочку в районе Пасси, где в глубине
находился особняк, в котором жила Женевьева. За шторами ее виднелись по-
лоски света. Ее комната на первом этаже выходила в темный тупик, куда  я
и направился. Приблизившись к окну, из которого падал свет, я с радостью
увидел, что оно приоткрыто. Неужели Судьба решила оказать мне  последнюю
милость, подобную глотку рома приговоренному перед казнью?
   Я тихо позвал ее, но, не получив ответа, миновал  ограду,  отделявшую
меня от освещенного окна, и тихо постучал по стеклу. Потом,  убедившись,
что никто за мной не следит, я подтянулся на руках и оказался один перед
приготовленной ко сну и оставшейся нетронутой постелью. Растроганный ви-
дом этой постели и знакомым запахом духов, я застыл на месте,  пока  над
моей головой не послышался шорох.
   Я вышел в коридор с лестницей в глубине и двинулся вперед, на удивле-
ние легко ориентируясь в доме, где до сих пор ни разу не бывал. Я шел  с
непринужденностью человека, которому нечего терять. Но как только у меня
под ногами скрипнула ступенька, я подумал, что может появиться  слуга  и
поднять тревогу. Вынув для храбрости револьвер, который, впрочем,  соби-
рался использовать лишь против самого себя, я по привычке считал  ступе-
ни. Их оказалось восемнадцать. Прежде я бы остался  доволен  комбинацией
из двух цифр, сумма которых составила девятку, не раз благоприятствовав-
шую мне, но сегодня я отверг подобное поощрение  со  стороны  обманчивой
арифметики.
   Достигнув площадки второго этажа, я очутился  перед  двумя  закрытыми
дверями, столь похожими друг на друга, что почувствовал вновь готовность
уступить своей обычной нерешительности. Я искал средство, способное ока-
зать давление на мою волю, но, не смея прибегнуть  к  отвергнутому  мною
методу, решил привлечь внимание Женевьевы легким покашливанием.  На  мой
кашель, прозвучавший подобно грому,  в  соседней  комнате  ответил  стук
сдвинутого с места кресла. Чуть тише, дабы не испугать Женевьеву, я каш-
лянул снова. На этот раз послышались шаги, затем одна из  дверей  откры-
лась и появилось обеспокоенное лицо господина Лефранка.
   Одним прыжком я оказался рядом с ним. Угрожая револьвером и не  заме-
чая полного несоответствия между моими воинственными жестами и  словами,
я постарался его успокоить.
   - Вам нечего волноваться, - сказал я ему тихо. - Где Женевьева?
   - Жалкий подонок, - прохрипел он. - Я доберусь до тебя.
   - Можете со мной расправиться хоть сейчас, - ответил я, протянув  ему
револьвер. - Вы окажете мне огромную услугу.
   Он отступил, и я вошел следом за ним в комнату, которая  служила  ему
кабинетом.
   Его искаженное страхом и гневом лицо выглядело довольно забавным. Яв-
но ожидая подвоха, он не решался протянуть руку за вожделенным револьве-
ром.
   - Скажите только, где Женевьева. Я не желаю ей зла.
   - Положи револьвер, тогда скажу.
   Я слишком хорошо знал этого человека, чтобы поверить ему на слово.  И
тем не менее положил револьвер на отделявший нас друг от друга стол.
   - Вам, видно, очень хочется завладеть этим предметом?
   - Я не трону его, - ответил он.
   - Разве вам можно верить?
   - Даю свое честное слово.
   - В таком случае перед вами доказательство моей доброй воли, - сказал
я, не обращая внимание на его бесстыдный ответ.
   Едва я отошел от стола, как он схватил оружие и направил его на меня.
   - Стой, иначе я выстрелю.
   Его бесчестность, которая, разумеется, не  была  для  меня  новостью,
вызвала с моей стороны только смех. Презрение к жизни придавало мне нео-
быкновенную самоуверенность. "Неужто это и есть храбрость?" - подумал я,
радуясь превосходству над стоявшим напротив негодяем. Повернувшись к не-
му спиной, я направился к двери.
   - Я сам найду Женевьеву, - сказал я ему.
   Он снова крикнул: "Стой!" - и схватил телефонную трубку.
   Я понял, что он собирается вызвать полицию. Этого я не предусмотрел и
осудил себя за такое легкомыслие.
   - На этот раз тебя запрут на больший срок.
   Он не успел окончить фразу, как я набросился на него,  стараясь  выр-
вать револьвер. Раздались два выстрела, и я упал, уверенный, что  ранен,
и удивленный тем, что не испытываю боли.
   Поднявшись и освободив ногу от телефонного провода, ставшего,  по–ви-
димому, причиной моего падения, я обнаружил, что в доме  царила  мертвая
тишина. Таким же мертвым было тело господина Жерома,  лежавшего  у  моих
ног с револьвером в руке.
   Последнее обстоятельство сразу поразило меня. Ничто в комнате не  го-
ворило о нашей короткой схватке за исключением сброшенного на пол  теле-
фона, который я поставил на место. "Разве теперь  кому–нибудь  придет  в
голову, что господин Лефранк не покончил с собой? Если мне удастся  выб-
раться из дома так же незаметно, как я вошел, никто не узнает, что я был
тут".
   Такая мысль молнией пронеслась в моей голове в ту самую минуту, когда
я решил было забрать оружие из руки,  сумевшей  так  прекрасно  им  вос-
пользоваться.
   "А если будет признано самоубийство, есть ли у меня теперь  основания
покончить с собой? Когда Женевьева перестанет быть  безутешной  сиротой,
кому–то придется ее утешить. А кто лучше меня сумеет  дать  ей  счастье,
препятствием которому был только ее отец?" Не успел я  всецело  отдаться
порожденному этим размышлением абсурдному оптимизму, как меня остановила
другая мысль.
   "Ты бросаешь тут оружие, которым сам собирался  воспользоваться  этой
ночью. Ты, стало быть, идешь безоружным навстречу своей судьбе,  которую
легко предвидеть?
   Инстинкт самосохранения тебя обманывает, друг мой. Никто  не  поверит
тому, что господин Лефранк покончил с собой!" Я оглянулся. А  почему  не
поверит? Когда я влез в окно, дождя не было. Здесь не найдут  моих  сле-
дов. Руки в перчатках не оставили отпечатков пальцев...
   "Но, - услышал я другой голос, - даже если допустить, что все обстоя-
тельства играют в твою пользу, остается ответить на главный вопрос. Муж-
чина не убивает себя просто так. Почему господин Лефранк покончил с  со-
бой?" Представив себя следователем, я повторил вопрос: "Почему он покон-
чил с собой?"
   - и, несмотря на все усилия своего воображения, не смог найти ответа.
   - Никто и не найдет ответа! Версию самоубийства не станут даже  расс-
матривать.
   Через несколько часов твое имя будет в списке подозреваемых. Ты жених
его дочери, любовник его возлюбленной - все против тебя. Завтра  вечером
ты окажешься в тюрьме, если не возьмешь этот револьвер  и  если  сам  не
воспользуешься им до рассвета.
   Я направился к телу, чтобы забрать свое оружие, такими медленными ша-
гами, словно давал себе время для другого решения.
   "Осторожно! Если ты возьмешь револьвер, преступление  станет  очевид-
ным. А если оставишь, версия самоубийства имеет шансы пройти. Дело будет
закрыто. Ты женишься на Женевьеве. Девочке  достанется  порядочное  нас-
ледство. Ты умрешь старым и почитаемым человеком..." "Как бы ты ни  пос-
тупил, тебя завтра же арестуют, если будешь еще живой".
   "Вспомни, что говорил этот достойнейший господин Жером: "Нужно  уметь
рисковать, малыш..." "Вспомни, что с тобой случилось, когда  ты  впервые
применил на практике его совет. Забери револьвер!" "Не трогай его!  Воз-
можно, Судьба устроила тебе испытание.  Не  отвергай  сей  поразительный
шанс".
   "Один шанс из тридцати шести, как в рулетке? Забери револьвер, и  все
будет кончено".
   Так я метался между надеждой на счастье и готовностью к  смерти.  Ни-
когда еще я так не нуждался в провидении, никогда еще совет богов не был
бы мне так полезен. Но я утратил веру. Теперь мною управлял  только  ра-
зум. А разум твердил, что чудес не бывает, что все игроки так или  иначе
проигрывают, что Красное никогда не выпадало тридцать раз подряд  и  что
мне надо бросить партию.
   Я взял револьвер и ушел из дома, не замеченный ни одной живой душой.
   По дороге в отель я постарался как можно спокойнее обдумать происшед-
шее событие. До того момента как господин Лефранк  невольно  расправился
сам с собой, у меня не было необходимости  спешить  с  самоубийством.  Я
имел возможность отложить до завтра, послезавтра, на  неделю,  на  месяц
исполнение приговора, который сам  себе  вынес.  Теперь,  дабы  избежать
ареста, который лишил бы меня желанной свободы, мне  следовало  действо-
вать быстро. Я освободился от нерешительности, чьей игрушкой  оказывался
так часто. Среди всех прочих возможных дней нынешний  должен  был  стать
моим последним днем. Мне больше не надо было опасаться затруднений с вы-
бором.
   - Бедняжка Судьба, - говорил я. - придется тебе тоже  сделать  выбор.
Ты больше ничего не можешь предпринять против меня.
   Бывают мгновения, когда в самую тяжелую минуту, при самых трагических
обстоятельствах, вы начинаете смеяться. Мне было почти весело,  когда  я
вошел в отель, где проживал много месяцев, и на пышную архитектуру кото-
рого до сих пор не  обращал  никакого  внимания.  "Завтра  эти  акантные
листья будут по–прежнему обрамлять фасад коринфского шапито. Я вижу их в
последний раз. Я их больше никогда не увижу. Прощайте, акантные листья!"
Напевая, я подошел к ночному портье. Узнав меня, тот  протянул  ключ  от
номера.
   - Вы забыли о свидании, - сказал он тоном добродушного упрека.
   - Каком свидании?
   Подмигнув, он кивнул в сторону читального зала.
   - Там вас дожидается дама.
   Я было подумал, что это Лелиа, прибежавшая  снова  просить  прощения,
которое я ей дал с тем большей легкостью, что ее измена ничуть  меня  не
волновала. Но передо мной была Женевьева. Не говоря ни слова, она броси-
лась в мои объятия. Я был настолько растерян, что истолковал ее  рыдания
как знак того, что она уже в курсе печального события в их доме.
   - Что мы будем делать? - спросила она, немного успокоившись.
   Чтобы не отвечать на столь затруднительный вопрос, я спросил ее о том
же в свою очередь.
   - Я знаю все, - сказала она, вздохнув.
   Сие требовало разъяснений. И я их получил. Все, что ей было известно,
касалось моих прежних отношений с ее отцом.
   - Я ему ответила, что твое прошлое меня не касается, что я тебя  люб-
лю, несмотря ни на что... Вчера вечером он заколебался. Сказал, что  по-
думает. И сегодня рано ушел из дома.
   Я не ошибся. Визит господина Лефранка свидетельствовал о том, что  он
готов капитулировать. И если бы не появилась Лелиа...
   - Вернувшись, он был в дикой ярости. Заявил, что ты чудовище и спосо-
бен на бог знает какие гнусности. Он даже произнес ужасную вещь...
   Она остановилась. Я боялся, что она заговорит о Лелии, о сцене,  сви-
детелем которой стал ее отец.
   - Он мне сказал, - произнесла она шепотом, - "Сталкиваясь с  подобным
существом, невольно думаешь об убийстве".
   - И ничего не добавил?
   Она покачала головой, и я наконец понял, что господин Лефранк  ничего
не рассказал о сцене, в которой его постыдная роль не сводилась только к
роли отца, что и принудило его промолчать о причине своей ярости.  Таким
образом, ничего не произошло такого, чего бы не предвидел мой разум.
   - Он весь день пробыл дома, чтобы помешать  мне  уйти,  -  продолжала
она. - Вечером мы снова поссорились. Он потребовал, чтобы  я  поклялась,
что никогда тебя не увижу. Я отказалась.  Тогда  он  стал  грозить  мне,
что...
   Рыдания возобновились. Образ разъяренного Лефранка невольно вызвал  в
моей памяти образ другого Лефранка, который, наконец успокоившись,  оди-
ноко лежал в своем пустом доме.
   - Как тебе удалось улизнуть? - спросил я.
   - Я сказала, что иду спать, и выбралась через окно своей комнаты. Мне
не следовало так поступать, но я любой ценой хотела увидеть тебя.
   Слушая ее, я уже видел, как прорисовываются невидимые петли той сети,
которую Судьба сплела вокруг меня. Если бы я знал, что  Женевьеве  неиз-
вестна моя измена, что она меня еще любит, что  готова  восстать  против
воли отца, я бы так не отчаивался, не пошел бы с ней попрощаться. Но  не
все еще было потеряно.
   Если бы она меня меньше любила, она бы осталась у себя, я  бы  с  ней
там увиделся, не пошел наверх, где...
   - Я тоже хотел тебя увидеть любой ценой, - сказал я, вздохнув.
   - Я испытываю угрызения совести, - продолжала она. - Я опасаюсь,  что
он прибегнет к насилию над собой.
   - Он тебе чем–то грозил?
   - Он грозил себя убить. Таковы были его последние  слова,  которые  я
услышала, уходя от него: "Если из–за тебя жизнь для меня станет  невыно-
симой, моя смерть