м  и  найденым.  Что  же  было  делать?
Где-то еще лежали восемь фотографий три на четыре, которые я  сделал  года
три назад в несбывшейся надежде пойти на  водительские  курсы  и  получить
права.
     Выпив растворимого кофе и запихнув фотографии обратно  в  коробку,  я
направился к ближайшей фотомастерской.
     Старик-фотограф замучал меня претензиями к моему подбородку.
     - Вы хотите быть красивым или для чего вы фотографируетесь? - наконец
вырвалось у него, когда я пробурчал что-то недовольное.
     Наконец, щелкнув аппаратом на треноге, он попросил прийти за снимками
через три дня.
     - Извините! - взмолился  я.  -  Мне  они  нужны  завтра.  Обязательно
завтра.
     Он пожал плечами.
     - Очень нужны?
     - Да.
     - Ну  приходите  завтра  после  обеда.  Но  что-нибудь  принесите  за
срочность. Я ж деньгами не прошу - кому они сейчас надо?!
     Не возвращаясь домой, я пошел на трамвайную остановку. Решил  поехать
в центр и пошляться. Именно пошляться,  как  я,  в  принципе,  шлялся  всю
жизнь. Без особенной цели, не спеша, заходя в кафе и разыскивая в  очереди
знакомых.
     Когда я уже был на Крещатике, я  понял  подсознательную  цель  своего
сегодняшнего шляния - мне нужно было "подготовить советы"  для  Кости.  То
есть, сообщить ему в каких местах и в какое время дня его  будущий  клиент
бывает. Стало быть, надо было решить, в каких кафе чаще всего бываю я.  Но
в то же время, определить эти кафе и потом ходить по ним, ожидая  выстрела
в спину или в затылок, было занятием не из приятных. Психомазохистом я  не
был. Надо было придумать для себя что-то более гуманное.
     Я поднялся на Большую Житомирскую и опустился в кафе-подвальчик возле
хлебного. Там было сумрачно и безлюдно.
     Взял кофе и стал думать.
     После третьей чашки мысли выстроились  в  боевой  порядок  и  штурмом
взяли поставленную задачу. Я даже сам загордился ими, словно они  никакого
отношения к моей голове не имели. Все гениальное просто - это было еще раз
доказано. Я знал, что надо было делать и наступившее  в  результате  этого
облегчение даже ослабило действие кофеина на организм. Я расслабился.
     Мне оставалось теперь только выбрать  кафе  в  котором  я  хочу  быть
убитым, и время для этого эффектного события. Конечно, убивать в публичном
месте - дело трудное. И исчезнуть потом, уйти незамеченным -  тоже  задача
не из легких, но это уже не мои проблемы.  Он  профессионал  -  пусть  это
докажет. Хотя, если  его-таки  схватят  и  выяснят,  что  он  просто  убил
любовника чьей-то жены - моя  посмертная  репутация  сильно  пострадает  и
смерть моя станет более анекдотичной,  чем  трагической.  Нет,  надо  было
создать ему все условия, чтобы он  ушел  незамеченным.  Чтобы  никогда  не
нашли моего убийцу и никогда не раскрыли причину преступления.  Но  как  -
нужна еще одна чашка кофе.
     И я снова подошел к стойке.
     - Снова двойную? - спросила "кофейница" Валя.
     - Нет, простую.
     Я снова пил кофе, только в этот раз положил туда  два  кубика  сахара
вместо обычного одного. И снова  думал,  точнее  перебирал  в  мыслях  все
знакомые мне кофейни, выбирая ту, в которой вечером перед закрытием бывает
поменьше посетителей. В этом подвальчике,  в  принципе,  под  вечер  редко
бывает больше двух-трех кофеманов, но здесь такие крутые  ступеньки,  что,
убегая, можно себе шею свернуть.
     Я поймал себя на мысли, что кроме всего  прочего  еще  и  о  здоровье
этого Кости забочусь, хоть и не видел его ни  разу  и  не  уверен,  что  в
последний момент успею его увидеть.



                                    6

     Старик-фотограф меня не подвел. И  фотография  вышла  ничего,  просто
портрет любимого актера. С  едва  прочитываемой  и  из-за  этого  какой-то
загадочной улыбочкой и умным прищуром, в котором было что-то ленинское.
     За  окном  шел  вечерний  дождь.  Я  сидел  на  кухне  и  наслаждался
одиночеством. Пил чай из шиповника. Думал о сюрпризе,  который  я  готовлю
для своей жены. И совсем не  думал  о  том,  что  наши  отношения  или  их
отсутствие перешли на новую ступень - она не ночевала дома прошлой ночью и
только утром забежала, чтобы взять что-то или переодеться. Это  было  рано
утром - я еще спал и больше слышал ее приход, чем видел.
     В ее отсутствии  сейчас  было  что-то  райское,  что-то  гуманное  по
отношению ко мне. И этот вечерний дождь не был бы  таким  сентиментальным,
будь она рядом или в  комнате.  Есть  же  люди,  чье  отсутствие  вызывает
радость  или  даже  провоцирует  ощущение  счастья.  Плохо,  когда   таким
человеком оказывается жена.
     Раздавшийся телефонный звонок не спугнул уютную атмосферу вечера.
     Звонил Костя.
     Узнав, что все готово, попросил следующим утром  положить  конверт  с
фотографией и "наводками" в абонентский ящик номер триста тридцать один  в
двадцать  пятом  отделении  связи,  которое  находилось  в  самом   начале
Владимирской, почти у Андреевской церкви.
     После  телефонного  разговора  я  почувствовал   сильную   усталость,
свалившуюся на меня внезапно  и  неожиданно.  Захотелось  спать.  Вечерний
дождь зазвучал убаюкивающе. Но  перед  тем,  как  идти  спать  я  все-таки
заставил себя взять календарик и листок бумаги. По  календарику  я  выбрал
день своего будущего убийства - следующий четверг. К этому  дню  недели  я
имел особые чувства. Когда-то в четверг я познакомился с одной девушкой  и
тут же пригласил ее  в  кафе.  Дело  было  на  Подоле  и  после  этого  на
протяжении счастливого года или чуть дольше мы с  ней  называли  это  кафе
"четверговским". Оно распологалось в трех минутах ходьбы  от  Контрактовой
площади. Как раз по трамвайной линии, ведущей к речному  порту.  Кафе,  не
имевшее и до сих пор не имеющее названия, сумрачное, с плохим освещением и
двумя  небольшими  залами.  Конечно,  можно   было   бы   выбрать   "место
преступления" и посимпатичней, да и поприличнее. Но я остановил свой выбор
на этом кафе.
     На листке бумаги я написал  "четверг  12  октября  18:00  кофейня  по
ул.Братской возле остановки тридцать первого трамвая  в  сторону  Почтовой
площади". Положив фото и записку в  конверт,  я  с  чувством  исполненного
долга лег спать.



                                7. ВТОРНИК

     Утром я нашел на нужной  почте  комнату  с  абоннентскими  ящиками  и
бросил конверт в триста тридцать первый из них.
     Жить мне оставалось два с половиной дня и надо было  решить,  как  их
прожить, ведь оставшееся время моей жизни было уже  настолько  ограничено,
что при небольшом усилии  исчислялось  в  точном  колличестве  секунд,  не
говоря уже о минутах и часах.
     После почты возвращаться домой не хотелось. Погода стояла  хорошая  -
наступила, видимо ненадолго, "золотая  осенняя  пора",  желтые  и  красные
листья, устойчивая бодрящая прохлада и  отсутствие  ветра  при  совершенно
голубом небе. Если бы в раю наступала осень, она была бы именно такой.
     По  Андреевскому  спуску  я  медленно  пошел  на  Подол.  Галереи   и
магазинчики только открывались. Самые громкие звуки на спуске порождали  в
этот момент мои  туфли,  ударяясь  о  булыжник  мостовой  своими  дешевыми
пластиковыми подошвами.
     Не думая особенно о конкретном своем пути, я оказался в конце  концов
на Братской в том самом "четверговском" кафе. Благо  оно  уже  работало  и
какой-то парень студенческого вида, забившись в  угол,  пил  свой  первый,
должно быть, на сегодня кофе. Я тоже взял половинку и уселся за  столик  в
другом углу. И вот тут уже  задумался  об  оставшихся  у  меня  для  жизни
минутах и часах. Захотелось взять лист бумаги и ручку и  составить  точный
график или план дел и встреч. И чтобы не так, как обычно,  чтобы  хотя  бы
половину из этого плана вычеркнуть в знак исполнения. Но бумаги у  меня  с
собой не было. Правда, в кармане пиджака лежала ручка.
     Я посмотрел на парня, увидел у его дипломат.
     - Извините, - обратился я. - У вас не будет листка бумаги?
     Молча он достал из дипломата общую тетрадь и выдрал мне двойной лист.
     Я уже положил листок перед собой, собираясь с мыслями, а он  все  еще
копался в своем дипломате среди книг и тетрадей.
     "Вторник 10 октября." - написал я.
     Потом глянул на часы. Половина одиннадцатого.
     Что  я  могу  сделать  сегодня?  Сейчас?  Утро  казалось  бесполезным
временем. Да и подумав о знакомых и друзьях, которых хотелось бы  увидеть,
я вдруг понял, что желание мое рождено сентиментальностью момента. Не было
ничего важного в этих возможных встречах. Попрощаться? Но  какой  смысл  -
ведь я не должен знать о своей гибели! А  встретиться  как  обычно,  чтобы
поболтать  ни  о  чем  -  такие  встречи  даже  мне  уже  надоели.  Может,
встретиться с  Ниной,  с  женщиной,  которую  я  полуоставил  перед  своей
свадьбой. Мы, правда, уже тогда были больше друзья, чем  влюбленные,  хотя
это нам не мешало  вести  себя  иногда,  как  ведут  любовники.  Это  была
какая-то затихшая и затухшая страсть, которую  ни  она,  ни  я  не  хотели
забыть. И вероятно потому, что мы  помнили  о  ней  -  она  и  просыпалась
иногда, бросая нас в  объятия  к  друг  другу.  После  этого  мы  спокойно
обсуждали за чаем ненормальность наших отношений и обещали  попробовать  в
дальнейшем только дружить. Но все повторялось снова и  снова.  И  в  конце
концов мы уже не виделись, а только перезванивались, но все реже  и  реже.
Потом я видел ее случайно в обнимку с красивым  и  самоуверенным  мужиком.
Они выходили из венгерского кафе "Бон-Бон". Я тогда понял, что  эта  часть
моей жизни окончилась. И сразу возникло какое-то успокоение. Я  успокоился
за нее. И перестал звонить ей, думая, что ей сейчас это не надо. Она  тоже
больше не звонила.
     "Позвонить Нине." - написал я на листке и отпил еще кофе.
     Листок раздражал меня своей белизной, своей незаполненностью. Все мои
желания, вся моя внезапно возникшая бережливость  к  оставшемуся  в  жизни
времени потеряла всякий смысл. Какие встречи? Какие звонки?  Я  никому  не
был нужен и мне никто  не  был  нужен  тоже.  Это  стало  вдруг  настолько
очевидным,  что  мурашки  пробежались  по  спине.  Эта  очевидность   моей
никчемности и ненужности в этом мире привела меня и к более  положительным
мыслям - мыслям о том, что принятое мною решение  о  собственном  убийстве
было единственно верным. Я взял еще кофе и уже  хладнокровнее  смотрел  на
ситуацию. И вычеркнул с листка этот ненужный Нине  звонок.  Теперь  я  был
полностью свободен и мог посвятить оставшееся время только себе  и  никому
больше.
     Парень, сидевший в противоположном углу, поднялся и вышел и я остался
в кафе один. Барменша ушла в подсобку. Из-за темного интерьера в кафе было
сумрачно. А на улице светило бесполезное в это время  года  солнце.  Хотя,
конечно, миллионы граждан радовались  ему.  Граждане  привыкли  радоваться
бесполезным вещам. Я тоже.
     Вечером в четверг я сяду поближе к выходу. Так будет удобнее.



                                 8. СРЕДА

     В среду утром за окном комнаты  плескался  туман.  Я,  поднявшись  на
ноги, сразу же подошел к окну. Потом оглянулся, понял, что жена  снова  не
ночевала дома. Это объяснило мое бодрое  самочувствие.  Предстояло  как-то
заполнить этот последний полный день моей  жизни.  Бродить  по  туману  не
хотелось, хотя туман, должно быть, был делом сугубо утренним.
     На кухне я поставил чайник на плиту и уселся за стол.
     - Вот  и  жизнь  кончается,  -  подумал  я  и  почувствовал  в  своей
внутренней интонации какую-то подделанную старость. Словно с каждым  днем,
приближавшим меня к избранному четвергу, я делался  все  более  неизлечимо
больным.
     Пить чай с  туманом  за  окном  -  в  этом  было  что-то  от  дорогой
скандинавской лечебницы для неизлечимо больных,  или  это  как-то  Бергман
прорезался в ассоциациях.
     Снег в этом году выпадет без меня.
     А вдруг именно грядущая зима будет бесснежной, а я этого не увижу?
     Не велика потеря, впрочем. Это только сэкономит городу бюджет, обычно
затрачиваемый на уборку снега.
     Мысли мелочились в  моей  голове.  Ничего  высокого,  ничего  истинно
философского. Словно и сам я всегда был мелким,  неглубоким  человеком.  И
теперь уж вправду единственное, что могло меня возвысить если уж не в моих
собственных  глазах,  то  в  чужих,  это  насильственная  смерть.   Звучит
глуповато.  Видимо  хороший  сон  и  мирное  пробуждение   с   последующим
созерцанием первобытно чистого  тумана  пробуждают  глупость  или  же  про
крайней мере вызывают банальнейшие мысли.
     Неплохо бы в последний день написать несколько  писем  давно  забытым
знакомым. Что-нибудь о планах на будущее.  Это  и  отвлечет  от  мыслей  о
четверге, и привнесет трагизма в день пятничный.
     Не допив чай, я сходил в комнату за ручкой и бумагой.
     "Дорогая Таня, -  писал  я  в  Москву  молодой  разведенной  женщине,
отдыхавшей когда-то в нашей компании в  Крыму,  после  чего  мы  пару  раз
обменялись теплыми письмами.  -  Извини,  что  долго  не  писал.  Жизнь  в
последние два года потихоньку  разваливалась  и  вот  наконец  развалилась
окончательно. Теперь у меня нет ни работы, ни семьи. Я вышел на  стартовый
"ноль" и передо мной опять все пути открыты. Молодым везде у нас дорога. О
будущем начну думать через пару дней, а пока грущу  о  прошлом.  Но  грущу
неискренне, а скорее из-за глубоко засевших в генах православных традиций.
Даже не грущу, а скорблю. Это слово  больше  подходит.  Думаю,  что  когда
отскорблю, отгрущу и отплачу, то есть после  девяти  и  сорока  дней  (или
часов) начну собираться в Москву. Был бы очень рад увидеться, вспомнить  о
былом, о друзьях-товарищах.  Будет  время  и  желание  -  пиши.  Адрес  на
конверте. Целую."
     Письмо написалось удивительно легко, на одном дыхании. Думал было еще
с  десяток  накропать,  пока  туман  и  так  легко  пишется,  но   вовремя
остановился.
     Телефон зазвонил. Пришлось вернуться в комнату.
     Звонила жена. Сухим голосом предупредила, что  заедет  на  машине  со
своим коллегой, чтобы забрать свои вещи.
     - А машина у коллеги красного цвета? - спросил ее я.
     Она повесила трубку.
     Не желая в свой последний день встречаться с женой и ее "коллегой"  я
быстро оделся и вышел на улицу.
     Туман все еще заменял  воздух.  Медленно  проезжали  мимо  по  дороге
осторожные машины, нащупывая путь желтыми фарами. Люди проходили мимо тоже
как-то странно, возникая словно из ничего и тут же растворяясь в  туманном
молоке. Среда начиналась мистически, словно из этого тумана вот-вот должен
был возникнуть другой, новый мир, в котором  всем  будет  хорошо,  и  куда
смогут уйти все те, кто не прижился и не устроился в старом мире.
     Я брел в сторону центра. Хотелось пройти как можно более долгий  путь
в тумане. Дойти до Подола, до Братской. Может и не было никакого смысла  в
этом, но, помня Челюскинцев и время героев,  и  живя  в  этом,  совершенно
противоположном  времени,  хотелось  иногда  совершать  невидимые  другими
имитации нормальной героической жизни. И вот в последнюю среду своей жизни
я шел в тумане из одного конца города в другой. Шел, чтобы дойти и взять в
награду за переход чашечку кофе. Тоже одну из своих последних.
     Переход длился два часа с лишним. И, честно говоря, уже зайдя в  кафе
и подойдя к стойке, я не почувствовал никакого торжества момента. Движение
в тумане лишает человека ощущения пространства,  а  значит  лишает  его  и
возможности оценить пройденный путь. Так оно и было.
     Тусклый свет горел в кафе, а на улице было серо. Я уселся в  угол  за
свой любимый  столик.  Похоже,  что  я  был  сегодня  первым  посетителем.
"Кофейница" невидимо сидела за  высокой  венгерской  кофеваркой  и  читала
книгу. Отвлеклась она только на мгновение, чтобы сделать мне кофе. И снова
уселась.
     В кафе вошла девушка в кожанной  кепочке  и  коротковатой  темносерой
куртке, похожей на летную куртку  старого  образца.  В  руке  у  нее  была
большая папка для рисунков, а за плечом кожанный рюкзачек. Взяв кофе,  она
уселась по другую сторону прохода.
     Мне  очень  захотелось  поговорить  с  ней,  познакомиться.   Но   ее
сосредоточенность на своих мыслях остановила меня.
     Я допил кофе и вышел из кафе. Пошел  бродить  дальше.  В  туман.  Мои
ощущения   тумана,   конечно,   не   были   такими   наивно-радостными   и
трогательными, как у Ежика-В-Тумане. Но все-таки  бродить  было  легко,  и
мысли бродили в  голове  разные.  Похоже  было,  что  мой  последний  день
окажется самым скучным в жизни, но это меня уже не огорчало.



                                9. ЧЕТВЕРГ

     К вечеру среды туман немного рассеялся или же, слившись  с  темнотой,
стал менее заметным. Когда я вернулся домой - настроение  приподнялось.  Я
заметил отсутствие множества мелких предметов и  деталей  быта,  унесенных
бывшей женой. Она  словно  убрала  после  себя  -  и  будильник  на  одной
батарейке исчез, и всякие шкатулочки, щетки для  волос.  Вообщем  квартира
показалась мне чуть роднее, чем была до этого. Я легко  прошелся  по  ней,
глубоко вдохнул воздуха.
     В ночь на четверг мне снились цветные сны. Я не запомнил ни одного из
них, но ощущение цветности было настолько сильным, что даже проснувшись, я
все еще хотел закрыть глаза и продолжать смотреть их, эти незапоминающиеся
сны.
     Но надо было думать о другом. Надо было готовиться к вечеру.
     Я принял ванну, побрился.  Погладился.  Я  собирался  так  тщательно,
будто должен был быть свидетелем на свадьбе. Приготовив одежду на вечер, я
засел за утренний кофе.
     Вечер пришел незаметно.
     Вообще 4 часа дня можно было называть  "вечером"  только  осенью  или
зимой.
     Оставалось два часа жизни, и не  было  необходимости  спешить,  чтобы
закончить какие-то дела. Не было дел, ни законченных, ни других. Все  было
завершено или же не нуждалось в завершении. И чувствовал я себя чуть ли не
возвышенно - я наконец мог  поверить  в  себя,  в  свою  способность  быть
решительным  и  хладнокровным.  Может  быть,  ради  этого  и   не   стоило
организовывать трагический моноспектакль, но ведь задумал  я  его  не  для
проверки своих способностей, а то, что способности все-таки  "проверились"
меня только радовало.
     В карман куртки перед тем, как выйти, я положил  паспорт,  написанное
письмо. Постоял в коридоре, размышляя, что еще взять с собой,  чтобы  тем,
кто будет выворачивать карманы у покойника, было бы что вытащить и принять
за ключ к разгадке преступления. Но в голову ничего не приходило.
     На прощанье я хлопнул дверью и тут же почувствовал неловкость жеста.
     Видно, все-таки я нервничал.
     На улице было сумрачно и прохладно.
     Выйдя на Контрактовой площади из метро,  я  остановился  у  памятника
Сковороде. Посмотрел на сидящие вокруг него на лавочках парочки -  что  за
странное место для зачинающихся романов и коротких лавсторий?  Может,  дух
первого украинского буддиста Сковороды все  еще  витал  над  этим  местом,
привлекая сюда молодежь. Дух даже не  столько  буддиста,  сколько  первого
отечественного хиппи,  прошедшего  пешком  всю  Украину  и  ее  российские
окрестности. Вот он, официально неосознанный идеал  для  новой  украинской
молодежи. Поднять бы его образ над массами молодых трудящихся и  пошли  бы
миллионы пешком по Украине и ее российским окрестностям!
     Но время шло и мне захотелось успеть выпить кофе. Благородная мысль -
для  некурящего  нет  смысла  выкуривать  последнюю   сигарету,   но   для
завсегдатая кофеен последняя двойная половинка кофе - это святое!
     Меня обогнал трамвай, разливая по  сумрачной  Братской  улице  желтый
жидкий цвет, который тут же впитывался в асфальт. Он повернул к  Днепру  и
снова стало темно. Только  одиноко  горящие  окна  домов  выставляли  свой
слабый свет на улицу.
     Оставался еще один квартал и полчаса времени.
     Я замедлил шаг.