внимания,
куда выходят ее окна. Да и неважно это было. А  то,  что  у  меня  нет  ее
телефона, это не страшно... Может быть, когда-нибудь она сама позвонит?!
     И я продолжил путь.



                                    26

     Я раньше и не думал, что ощущение  исполненного  долга  может  как-то
влиять на настроение. Для меня это понятие было скорее книжным, чем-то  из
рассказов про  Павлика  Морозова.  Да  и  к  самому  слову  "долг"  всегда
напрашивалась саркастическая  интонация,  конечно,  если  речь  не  шла  о
денежном долге. Но денежных долгов я всегда старался избегать. И  вот,  на
тридцять пятом году жизни, первый  раз  слово  "долг"  прозвучало  в  моих
мыслях, как обычное полноценное понятие. Мало того, при этом слове на душе
стало спокойно. Наступило какое-то удовлетворение или  самоудовлетворение.
Я подумал о себе хорошо. И все из-за этого  ощущения  исполненного  долга,
замаскированного под совсем другой долг - денежный.
     Вероятно поэтому  утро  наступило  для  меня  необычайно  рано.  И  я
слонялся по своей однокомнатной квартире, переполненный  энергией,  но  не
знающий как и на что ее потратить.
     За окном наступало утро - было еще темно,  но  горящие  окна  в  доме
напротив как бы ускоряли наступление позднего зимнего рассвета.
     Начинался новый день.
     И мне хотелось чего-то нового. Новой жизни? Новых ощущений? Не  знаю.
Скорее - новых иллюзий.
     На  моих  глазах  светало.  Природа  поднимала  занавес,  за  которым
начинался новый день. И то, что я в это утро оказался свидетелем  поднятия
этого занавеса тоже  добавило  мне  уверенности  в  том,  что  день  будет
действительно новый, и что именно в этот день что-то новое  начнется  и  в
моей жизни.
     Безоблачное небо отливало мягкой голубизной. Невидимое из моего  окна
солнце опустило свои нежно-желтые лучи на искрящийся снег.  В  окнах  дома
напротив уже потушили свет. Я посмотрел на  часы  -  было  без  пятнадцати
десять.
     Но день не оправдал моих ожиданий. А вечером позвонила Лена-Вика.
     - Уже выздоровела? - спросил я ее.
     - Да. А ты скучал без меня?
     - Мне было очень одиноко... - признался я.
     - Да?! - прозвучал в трубке возглас приятного удивления и я услышал в
этом возгласе довольную улыбку. - Могу приехать. Как ты?
     Мне было бы легче услышать от нее привычное "через  час  буду!",  чем
этот вопрос, требующий моего подтверждения.
     - Конечно, приезжай! - сказал я.
     - У тебя какой-то странный голос сегодня, - произнесла она задумчиво,
и тут же добавила уже более живо: - Через час буду.
     И положила трубку.
     А я сел за кухонный стол и стал ее ждать. И пока ждал - накапливалось
во мне желание увидеть ее, крепко обнять. Я был сердит на нее,  сердит  за
свое долгое одиночество. Но не прошло и десяти минут после ее  телефонного
звонка, как я ее простил. Простил за то, что  я  все-таки  был  ей  нужен.
Может она приблизительно тоже самое думала и обо мне, думала, что она  мне
нужна. И поэтому вспоминала обо мне. Но эта периодичность, этот невидимый,
но существовавший в наших отношениях график,  повинуясь  которому  она  то
появлялась,  то  исчезала,  это  было   то,   что   внушало   опасения   в
недолговечности и хрупкости наших отношений. Ее двойная жизнь, двойное имя
наталкивали меня на мысль о том, что я чего-то недополучаю от нее и  когда
ее обнимаю, и когда целую, и когда с ней сплю.  "Ну  и  что?  -  возражала
другая мысль. - Девиз "Все или ничего" ни к чему хорошему не приведет. Те,
кто хотят всего обычно ничего не получают." Я ведь тоже  не  был  готов  к
полному посвящению себя другому человеку, даже женщине.
     Мои мысли прервал дверной звонок и я подскочил, подбежал к  двери.  Я
даже не ожидал от себя той радостности, с которой я распахнул дверь, чтобы
быстрее увидеть ее.
     Я обнимал ее на пороге, целовал. А она, смеясь, вырывалась.
     - Да дай мне раздеться! Я же не на минутку пришла!
     Она смеялась и казалась по-настоящему счастливой.
     Наконец я отпустил ее. Она сняла  черную  длинную  куртку  с  меховой
окантовкой по  краю  капюшона  и  осталась  в  черных  брюках  и  свитерке
изумрудного цвета. Повесила куртку на  крючок  и  сама,  все  еще  смеясь,
набросилась на меня.
     - Скучал? Скучал? Да?
     Потом,  когда  страсти,  пробужденные  моим  недавним   одиночеством,
улеглись, она достала из своей сумки бутылку Шампанского и кулек  с  едой.
Уже на кухне она выпотрошила его на стол  и  я  ощутил  голод.  Питался  я
последние две недели кое-как, в основном бутербродами с вареной  колбасой.
Даже жаренную картошку своей ленью мне удалось превратить в  деликатес.  А
на столе теперь лежала палка  салями,  длинная  французская  булка,  пачка
масла, какое-то турецкое печенье...
     - Это прям как гуманитарная помощь! - сказал я. - Спасибо!
     Она все еще улыбалась.
     - Зачем ты мне голодный нужен?
     - А зачем я тебе сытый?
     - А-а-а! - рассмеялась она. - Я тебе потом скажу!  Когда  наешся!  Ты
когда последний раз ел?
     - Ел - две недели назад, а перекусывал - сегодня утром,  -  признался
я.
     - Ладно, доставай ножи, вилки. Картошка у тебя есть?
     - Пару килограмм есть...
     - Ясно, - голосом распорядителя  сказала  она.  -  Значит  сегодня  -
праздник, а за картошкой завтра пойдешь! Шампанское положи  в  холодильник
на верхнюю полку. Там у тебя есть место?
     - Там масса места! - я открыл холодильник и показал Лене  его  пустые
внутренности.
     - Ну ты и живешь! - она покачала головой.
     Уже через полчаса ужин был готов. Ощущение праздника было  закреплено
сервировкой стола. Я достал два хрустальных бокала.
     -  Сюда  бы  еще  букетик  цветов,  -  мечтательно  произнесла  Лена,
осматривая созданный ею живой натюрморт.
     Я виновато опустил голову.
     - Да брось ты, - она махнула рукой. - Это я так, мечтаю... Кстати  ты
мне действительно ни разу цветов не подарил.
     - Но я ведь никогда не знаю, когда ты придешь...
     Ужин начали с Шампанского.
     - За что? - спросил я, подняв бокал.
     - За нас! - легко произнесла тост Лена. - За то, чтобы у нас все было
хорошо, чтобы мы не болели!
     Вареная картошка, тонкие янтарные  кружки  салями,  свежая  хрустящая
булка с маслом. Праздник живота  смешался  с  праздником  души,  атмосфера
физической, бурной радости заполнила мою маленькую квартиру.
     - Твой кассетник работает? - спросила Лена.
     - Наверно, я его давно не включал...
     Она вытащила из своей сумки кассету и протянула ее мне.
     - На, поставь!
     Я сходил в комнату, поставил кассету  и  вернулся.  Музыка  зазвучала
только через пару минут. Но когда она зазвучала,  я  остановил  в  воздухе
вилку с кусочком  колбасы,  чуть-чуть  не  донеся  ее  до  рта.  Удивленно
посмотрел на Лену. А она улыбнулась и как-то игриво развела руками.
     - Это Корелли... Если тебе не нравится, там  на  другой  стороне  рэп
есть, "Кар мэн" и Буланова...
     - Нет, нравится. Просто не думал, что ты классику любишь.
     - А я не знаю - люблю я ее или нет. Хочется иногда послушать.  Чистая
музыка, как лекарство. Успокаивает, когда психую...
     - А часто психуешь?
     - Нет, - она пожала плечиками. - Иногда бывает. Со  всеми  бывает.  У
тебя тоже сегодня, когда звонила, был голос психованый. А?
     Я кивнул.
     - А чего? - спросила она.
     - Я вчера ходил долг относить... Понимаешь, одного знакомого убили, а
я у него как-то одалживал и вот вчера  пошел,  отдал  деньги  его  жене...
Видно нервничал потом, знаешь, идти туда боялся...
     Лена понимающе кивнула.
     - Мою подружку месяц назад убили. Пьяный  один  позвал  к  себе...  И
задушил.  А  я  у  нее  книжки  брала  читать,  у  ее   предков   классная
библиотека... Но я назад не понесу... Пусть уже у меня остаются.  Страшно,
ей только восемнадцать отпраздновали. Предки такой стол накрыли...
     - Давай о чем-нибудь другом! - попросил я.
     Она кивнула. На ее лицо опять вернулась улыбка.
     - Наливай! - скомандовала она.
     Шампанское подходило к концу, но у меня в  запасе  была  еще  бутылка
венгерской сливовицы и это внушало уверенность в том, что с  исчезновением
Шампанского праздник не пойдет на убыль.
     - За что? - спросил я, снова подняв бокал.
     - За нас! - снова сказала Лена.
     - Этот тост уже был.
     - Хорошее должно повторяться, - она посмотрела мне в  глаза  и  снова
улыбнулась, только улыбка в этот раз получилась у нее какой-то  твердой  и
самоуверенной.
     Спать мы легли далеко заполночь, а заснули, наверно, только под утро.
Моя энергия, так будоражившая меня с самого утра, наконец нашла выход.  Но
и у нее оказалось не меньше энергии, а может даже и  больше,  потому,  что
под утро, когда руки мои устали от обьятий и ласк и  дрема  уже  опутывала
сознание, ее руки все еще гладили меня, а губы мягко прикасались к плечам,
к шее. И я лежал неподвижно, как побежденный ею.



                               27. ДЕКАБРЬ

     За окном лежал декабрь, лежал укрытый хрустящим снегом. Его  морозное
дыхание врывалось в раскрытую форточку и наполняло  воздух  моей  квартиры
свежестью.
     Уже третий день Лена хозяйничала у меня и нам  обоим  это  нравилось,
но,  наверно,  по  разному.  Только  время  от  времени  приходила  мысль,
огорчавшая меня, мысль о том,  что  такие  блаженные,  счастливые  моменты
наших отношений уже  не  раз  прерывались  и  я  снова  оставался  один  в
квартире, еще наполненной ее дыханием. И все еще чувствуя ее  дыхание,  но
не видя ее я начинал копить  в  своей  душе  одиночество,  начинал  как-то
заискивающе смотреть на молчащий телефонный аппарат, будто  ждал  от  него
помощи. Я  старался  прогонять  эти  мысли,  я  не  давал  им  возможности
испортить мой праздник, хотя праздник этот был не только моим. Это был НАШ
праздник. Я наблюдал за Леной и  понимал,  что  ей  наши  несколькодневные
иллюзии совместной жизни нравятся не меньше, чем мне. Я по несколько раз в
день ставил кассету с  музыкой  Корелли.  Нет,  Лена  не  психовала  и  не
нуждалась  в  успокоительном  воздействии  этой  музыки.  Просто  нежность
скрипок очень подходила той атмосфере,  в  которой  мы  наслаждались  друг
другом. Под такую музыку было легче  отбиваться  от  назойливых  мыслей  о
временности и скоротечности этих счастливых моментов. Я уже понимал,  чего
хочу. А хотел я банального постоянства. Для непрерывного ощущения  счастья
я нуждался в совместимости и совместности  с  женщиной.  И  то,  и  другое
присутствовало в наших с Леной отношениях и только неизвестный мне  график
ее жизни нарушал идиллию. Но, возможно, только я стремился к этой идиллии.
Может быть, она относилась к нашим длительным свиданиям, как к  наркотику,
помогавшему ей жить в остальные, неизвестные мне моменты ее жизни.
     Я не хотел, я боялся просить ее о большем. Мне просто надо было найти
себе занятие, которое отвлекало бы меня от ее временного отсутствия.  Лишь
бы ее отсутствие было действительно временным!
     - На ужин будет картошка-фри! - радостно объявила она.
     И посмотрела в окно.
     - Зима, а крестьяне не торжествуют! - прозвучал ее звонкий  голос  из
кухни. - Эй, ты слышишь меня?
     - Да, - ответил я.
     - Когда мы в школе учили Некрасова, я думала, что крестьяне при  царе
неплохо жили. Зимой они отдыхали. Зима, крестьяне торжествуют...
     Я пришел на кухню.
     - Дались тебе эти крестьяне! - усмехнулся.
     - А чего, представляешь - домик в селе, из трубы на  крыше  -  дымок,
внутри тепло и мы пьем чай с клубничным вареньем...
     - У самовара я и моя Маша, - пропел я и вздохнул.
     Зазвонил телефон и я даже удивился - Лена здесь,  кто  же  еще  может
звонить? Может Дима?
     - Алло, добрый день, Толю можно? - попросил женский голос.
     - Это Толя, - сказал я.
     - Извините, что я вас беспокою... Это Марина, помните вы  заходили...
Жена Кости...
     - Да-да, - сказал я.
     - Вы понимаете... мне очень неудобно вас просить... но просто  больше
некого... Вы не могли бы сегодня подойти ко мне к шести?
     - Думаю, что могу, - осторожно ответил я. - А чем я могу помочь?..
     Марина замялась, я слышал в трубке ее дыхание и терпеливо ждал - она,
видимо, подбирала слова. Я вспомнил  наш  с  ней  разговор  на  ее  кухне,
вспомнил ее длинные паузы, превращавшие иногда каждое сказанное ей слово в
отдельное предложение.
     - Мне очень надо сегодня уйти по одному делу... на два часа... и не с
кем Мишу оставить...
     - А-а! - вырвался у меня возглас удивления.
     - Вы сможете? - услышал я из трубки ее голос,  наполненный  тревожным
ожиданием.
     - Да, да, - сказал я, кивая. - В шесть...
     - Спасибо большое... - облегченно выдохнула она.
     Я положил трубку, но так и остался  стоять  у  телефона,  озадаченный
этой просьбой.
     - Кто это? - спросила Лена, кивнув на телефон.
     - Марина, помнишь я тебе рассказывал, как я деньги относил...
     - А что она хочет?
     - Просит с ее ребенком два часа посидеть...
     - Тебя? - удивилась Лена. - А ты что, пеленать умеешь?
     Она рассмеялась.
     А мне было не смешно.
     - Справишся! - Лена похлопала меня по плечу. - Ребенку-то сколько?
     Я пожал плечами.
     - Несколько месяцев, вроде...
     - А ты детский крик переносишь? - с улыбкой спросила Лена.
     - Не знаю, еще не переносил, - попробовал отшутиться я, но улыбнуться
в ответ не смог.
     Я был озадачен этой просьбой, да и сам звонок Марины ворвался  в  наш
временный совместный мир как-то агрессивно. Он что-то разрушил, не  только
тишину. Он заставил вспомнить о Косте, о всей этой истории.  И  мои  мысли
заметались по недавнему прошлому, словно пытаясь отыскать  там  что-то.  Я
вдруг, на какое-то мгновение забыл о Лене, но тут же спохватился  и  чтобы
было легче сопротивляться внезапно  нагрянувшему  прошлому,  я  подошел  к
Лене. Я смотрел ей в лицо, стараясь таким  образом  убрать  все  из  свoей
головы, все кроме ее образа.
     - Что с тобой? - испуганно спросила она. - У тебя руки дрожат!
     - А ты обними меня! - попросил я, не будучи в  силах  улыбнуться,  но
стараясь говорить как можно мягче,  как  можно  нежнее,  чтобы  сам  голос
заменил мою улыбку.
     Несколько минут мы стояли обнявшись. Я вдыхал запах ее волос,  шептал
как заклинание: "Я люблю тебя! Я люблю тебя!" И не думал о  значении  этих
слов. Я как бы сам себя успокаивал,  но  чуть  позже,  может  быть,  через
полчаса, я понял, что Лена для меня - как музыка Корелли  для  нее  самой.
Она - мое успокоительное и одновременно мое спокойствие. А слова "Я  люблю
тебя!" были самой высшей степенью выражения благодарности. Это как миллион
обычных "спасибо", сконцентрировавших весь свой заряд, всю свою энергию  в
одной короткой фразе, фразе-заклинании. Я не придумал это, я просто  понял
значение этой фразы, обычно, как мне теперь казалось,  используемой  ни  к
месту, в ситуациях, требующих более простых и обыденных выражений.
     Я был счастлив и уже мог спокойно улыбаться, только Лена,  которую  я
все еще прижимал к своей груди, пока не видела моей улыбки.



                                28. ВЕЧЕР

     Было уже темно, когда я подошел к  дому  Марины.  Дверь  она  открыла
буквально в момент моего звонка - я еще не успел опустить руку. Словно она
дежурила под дверью.
     - Хорошо, что  вы  все-таки  пришли,  -  сказала  она.  -  Проходите,
раздевайтесь... Мне через пять минут  надо  выйти...  Куртку  можете  сюда
повесить, в ней не холодно на улице? Вот тапочки...
     Я переобулся.
     - Я быстро кофе сделаю... Пойдемте пока на кухню. Я так рада, что  вы
смогли... Я так устала, а сегодня мне надо обязательно пойти... Я  сначала
думала кого-нибудь из старых подруг позвать с  Мишей  посидеть,  но  я  их
после похорон не видела и испугалась, что начнутся воспоминания,  слезы...
- Было видно, что Марина действительно спешит, и говорила она,  словно  не
слушая себя, быстро и невнятно.
     Она была одета в джинсы и джинсовую куртку, из-под которой выглядывал
зеленый свитерок. Только сейчас я заметил, что у нее карие глаза. И еще  в
воздухе присутствовал сладковатый запах духов, и даже аромат кофе, когда я
уже держал в руке маленькую керамическую чашечку,  оказался  слабее  этого
запаха.
     - В семь часов покормите малыша, бутылочка вот здесь,  на  батарее...
проголодаетесь,  пожалуйста,  не   стесняйтесь,   все,   что   найдете   в
холодильнике... К восьми  я  вернусь.  Да,  если  он  заплачет,  там,  под
кроваткой одноразовые пеленки, очень легко, на пачке  нарисовано,  как  их
надо менять.
     Еще она успела провести меня в комнату и показать мирно  сопящего  во
сне малыша.
     - А если он будет еще спать в семь? - осторожно спросил я.
     - Он проснется, - уверенно сказала Марина. -  Маленькие  дети  -  как
павловские собаки. Один раз приучил их к расписанию и они уже сами за  ним
следят... До свидания...
     Хлопнула дверь и я остался  в  тишине  чужой  квартиры.  В  такой  же
двухкомнатной квартире я когда-то жил с  родителями,  только  мы  жили  на
последнем, пятом этаже. Но все остальное  было  таким  же  -  две  смежные
комнаты, коробочка-туалет, коробочка-ванна с потемневшей  из-за  влажности
побелкой  на  низком  потолке,  и  кухня  с  одним  окошком,  под  которым
традиционно  стоял  главный  предмет  обстановки  -  кухонный   столик   с
пластиковой  столешницей,  на  которой  были  рассыпаны  гением  какого-то
незамысловатого  дизайнера  бледносалатовые  кленовые  листья.  Столешницу
обрамляла дюралевая окантовка, под нее обычно забивались хлебные крошки  и
прочая кухонная пыль.
     Но эта квартира была намного ухоженней той  нашей,  и  потолки  здесь
были  белые,  и  фанерованные  двери  отливали  белой  глянцевой  масляной
краской. Дверь во вторую  комнату  была  прикрыта,  но  я  знал,  что  там
спальня. Во всех таких квартирах спальня находилась во второй  непроходной
комнате.
     Я осмотрелся. Сел на диван. Посмотрел на детскую кроватку,  купленную
"на вырост", на  маленький,  занимающий  наверно  только  треть  кроватки,
сверток с ребенком, которого зовут Миша. Ребенок спал.  И  я  на  какое-то
мгновение ощутил в душе мир и успокоенность, будто я находился дома и  все
у меня было в порядке, все у меня было так  же,  как  у  миллионов  других
людей - и ребенок этот был мой, и телевизор "Электрон",  занимающий  целый
угол возле балконной двери, и хрустальные  вазы  в  немецком  серванте,  и
непрочитанный трехтомник про трех мушкетеров, и такая же непрочитанная, но
красиво изданная двухмиллионным тиражом "советская  библия"  -  двухтомник
Пушкина. Но мгновение это прошло и я уже снова сидел в  чужой,  незнакомой
мне квартире и смотрел на  стоящий  на  телевизоре  будильник.  До  восьми
оставалось еще час пятьдесят. Интересно, Лена уже  начала  готовить  ужин?
Она  обещала  сегодня  картошку-фри.  Жизнь  не  очень-то  разнообразна  -
когда-то, лет двенадцать назад, у меня уже была  подружка,  любившая  меня
кормить картошкой-фри. Но это было так давно, что и лица этой  подружки  я
не помнил.
     Я встал с  дивана,  прошелся  по  комнате.  Заметил  на  полированной
поверхности телевизора слой пыли, не очень  толстый,  но  достаточный  для
того, чтобы на нем рисовать пальцем. И  я  вывел  круглыми  буквами  возле
тикающего будильника: "Добрый вечер". Прошелся на кухню,  нашел  на  полке
над плитой пачку индийского чая и поставил чайник на огонь.
     Подумал, что "освоение" чужой квартиры должно начинаться с  кухни.  И
действительно, на кухне я себя чувствовал лучше.  Может  потому,  что  уже
сидел здесь однажды, когда пришел отдавать доллары? И сейчас я сел  на  то
же самое место, справа от  окна.  Чайник  зашипел  и  этот  домашний  звук
приятно вплелся в тишину, обуютив и смягчив ее. А  за  окном  безветренный
декабрьский вечер слушал  звонкое  тарахтенье  трамваев.  В  темноте  были
рассыпаны же