бенком на руках.  Сейчас,  после  того,  что  произошло,  она,
должно быть, выглядит еще более уставшей.
     Иногда мне казалось, что я просто нашел где-то эти бумаги  и  у  меня
вдруг возникало желание отнести их по адресу, указанному на конверте. Я не
помнил тот момент, когда я обыскивал костины карманы, но я знал, что я это
сделал. И все равно появлялось это странное ощущение, будто это  произошло
не со мной, будто я просто шел по улице и нашел у обочины чей-то бумажник.
И теперь надо вернуть его хозяину, можно бросить в почтовый ящик...
     И снова перед глазами оказывалась фотография уставшей молодой женщины
с грудным младенцем на руках. Я пил чай и смотрел на нее, на эту  женщину.
Думал  о  ней.  Во  всей  этой  истории  она  была  единственной   невинно
пострадавшей. Был,  конечно,  еще  и  ребенок,  но  пока  он  поймет,  что
пострадал, пройдет немало лет. О Косте  же  я  думал  гораздо  меньше.  Та
работа, которую он выбрал, привела бы его раньше или позже на тот свет.  В
этих рассуждениях можно было идти и дальше, и  тогда  вышло  бы,  что  его
ранняя смерть спасла много жизней.  Но  это  был  блеф,  его  смерть  лишь
обеспечила других специалистов этой проффессии дополнительными заказами.
     Я замешал из муки клейстер и, законопатив  щели  в  рамах  паралоном,
заклеивал их вырезанными  из  газет  полосами.  Через  полчаса  дело  было
сделано. Сквозняк исчез, хотя теплее не стало. Но на  все  надо  время,  и
особенно на  то,  чтобы  батареи  в  моей  квартире  начали  действительно
нагревать воздух.
     Я пил чай. За окном длился зимний вечер, морозный и скрытный.
     Утром дети будут радостно играть в снежки, а взрослые будут  вызывать
милицию, чтобы  приехала  машина  и  убрала  замерзшего  ночью  пьяного  с
автобусной остановки. И короткий зимний день поспешит дальше.
     Я сидел за кухонным столом, пил чай и пережидал зиму,  как  лодочники
пережидают ледоход перед тем, как переплыть реку.
     О чем, интересно, сейчас думает костина жена, или  вернее  сказать  -
вдова? Она, может, тоже смотрит в окно?  А  рядом  спит  ребенок,  слишком
маленький, чтобы запомнить отца. Ему, наверно, тепло, он хорошо укутан.  А
ей - холодно. Холодно и одиноко...
     Может, я когда-нибудь познакомлюсь с ней. Как  бы  случайно.  У  меня
ведь есть ее  адрес  и  фотография.  Познакомлюсь  и  попробую  чем-нибудь
помочь. Только чем?
     А что сейчас делает моя жена? Где она? С кем?
     Нет, на самом  деле  меня  это  больше  не  интересовало.  Моей  жене
наверняка не было одиноко.
     Утомленность легла на плечи, как тяжелое пальто.
     Граница зимнего вечера и зимней ночи неразличима.
     Захотелось тепла и я лег спать.



                                    22

     Прошло несколько дней. Квартира моя нагрелась и теперь, возвращаясь с
пятнадцатиградусного мороза домой, я приходил в тепло и уют. Эта  огромная
разница температур по обе стороны окна держала меня большей частью внутри.
Но внутри было скучно, жизнь ограничивалась питьем чая и чтением  все  тех
же газет бесплатных объявлений. Дни наполнялись ожиданием,  но  ожидать  я
мог только одного - звонка Лены. Последний раз мы виделись  больше  недели
назад. Обычно она звонила ближе к вечеру, но в этот раз звонок раздался  в
полдень. Она сказала, что сильно простудилась и лежит дома. Выздоровеет  -
перезвонит.
     Я  еще  не  успел  как  следует   огорчиться   своему   затянувшемуся
одиночеству, как снова зазвонил телефон.
     Звонил Дима.
     - Приезжай вечерком. Погреемся, - сказал он.
     Около восьми мы с ним закрылись в его киоске. Дима  накрыл  привычный
стол, включил кассетник и разлил по стопкам лимонную водку.
     В киоске было тепло - под стенкой стоял раскрасневшийся электрокамин.
     - Знаешь, что с Костей случилось? - после второй стопки спросил Дима.
     - В "ведомостях" читал.
     - Он теперь твой должник, - сказал Дима. - Работу он не сделал...
     Я махнул рукой.
     - Что  теперь  говорить?  Его  уже  нет...  -  я  говорил  осторожно,
прислушиваясь к собственным интонациям, боялся  услышать  в  своем  голосе
фальш. - И не надо уже ничего...
     Дима напряженно посмотрел мне в глаза, облизал языком  толстые  губы,
словно они пересохли. Я на мгновение  испугался  его  взгляда.  Показалось
вдруг, что Дима что-то знает. С испугу я налил себе внеочередную стопку  и
выпил ее в четверть глотка.
     Дима полез во внутренний карман  своей  джинсовой  куртки.  Его  рука
долго возилась там, так долго, что я устал от  собственной  нервозности  и
решил - будь, что будет! Припрет он меня к стенке вопросом -  отнекиваться
не буду.
     Наконец он вытащил из кармана руку и я увидел  на  его  ладони  пачку
долларов. Он положил доллары на стол и снова напряженно  уставился  мне  в
глаза.
     - Мы с Костей работали на доверии. У меня он вперед  денег  не  брал.
Если хочешь - я могу поговорить с другим человеком...
     - Не надо! - оборвал я Диму. - Уже не надо!
     Он с пониманием кивнул. Потом вздохнул. Выпил.
     - Ты с ним дружил? - осторожно спросил я.
     - Какая сейчас дружба? Дружбы больше  нет.  Есть  деловые  отношения.
Косте можно было верить. Нормальный был  парень.  Но  что  поделаешь,  это
жизнь... Кто-нибудь придет и на его место.
     "Кто-нибудь придет и на его место?!" -  повторил  я  мысленно  димины
слова. Повторил и подумал: а что именно он имел в виду? Смысл  этой  фразы
раздваивался и даже растраивался, и все  это  явно  без  участия  лимонной
водки. Просто богатство языка, "великого и могучего".
     И тут я себе показался до противного трезвым. И снова налил, и  себе,
и Диме. Хотя он уже был достаточно осоловевшим.
     Доллары все еще лежали на столе, но лежали  они  скорее  у  него  под
рукой, чем у меня. Мне было бы спокойнее, если  б  их  тут  не  было.  Они
приковывали к себе мое внимание, мне все  труднее  было  оторвать  от  них
взгляд. Дима заметил это и в его прищуренных, уставших то ли от света,  то
ли от водки глазах я заметил искорки смеха.  Он  вытащил  из-под  прилавка
стограммовый стаканчик,  перелил  туда  водку  из  стопки,  потом  добавил
доверху из бутылки. Посмотрел на меня с горькой усмешкой  и,  кивнув:  мол
"поехали!",  выпил.  Потом  взял  толстыми  короткими   пальцами   зеленую
двадцатку, скатал ее в шарик и занюхал им.
     Я никак на это не отреагировал. Может он и не ждал  никакой  реакции.
Он был просто пьяным. А я ему завидовал, он был так далеко от  реальности,
что мне его было не догнать. Тем более, что ночевать я хотел дома.



                                    23

     Позднее зимнее утро. У меня не болела  голова.  Я  вообще  чувствовал
себя  удивительно  свежим.  Но  при  этом  вчерашний  разговор   с   Димой
вспоминался с большим трудом, лишь отрывочно. И не  только  разговор  -  в
кармане куртки  я  нашел  пачку  долларов  и  отдельно  -  смятую  зеленую
двадцатку. Это были те самые "настольные" баксы, но как они попали  в  мой
карман я не помнил. Скорее всего Дима сам их сунул мне, но как я мог этого
не заметить? Ведь он был намного пьянее меня!
     В узорчатой морозной рамке кухонного окна шел пушистый снег.
     Я завтракал. Тикали настенные часы.  Хрустел  на  зубах  бутерброд  с
вареной колбасой. Закипал чайник.
     На душе было спокойно. Дима ничего не знал, да и  откуда  он  мог  бы
что-то узнать? Теперь  можно  было  бы  поговорить  с  ним  без  боязни  и
нервозности, расспросить подробнее про Костю и его жену. Хотя  Костя  меня
уже не интересовал. Но его жена, уставшее лицо которой часто  смотрело  на
меня с маленькой фотографии, постоянно присутствовала в мыслях. Иногда мне
казалось, что я ее уже знаю, что мы уже  встречались.  И  именно  в  такие
моменты, когда фантазии вытесняли на какое-то время ощущение реальности, я
чувствовал себя удивительно сaмоуверенно и счастливо. Откуда приходили эти
фантазии?
     Холод уменьшает предметы, сжимает  объемы  -  это  я  помнил  еще  из
школьной физики. Теперь мне казалось, что это правило  распространяется  и
на то, что не имеет физического объема. Зима  укорачивает,  сжимает  день.
Эта же зима сжимает, уменьшает мой мир, заставляя меня большую  часть  дня
проводить дома, в тепле. Но теперь я живу один и вот  тут  мне  становится
очевидно, что  ощущение  одиночества  зимой  усиливается.  Одиночество  не
подчиняется правилам физики.
     Одиночество становится воздухом, которым я дышу.
     Это оно распоряжается моими снами, иногда подсовывая один  и  тот  же
сон несколько раз подряд, превращая ночной отдых в нравоучительные  уроки.
В этих снах, как в многосерийных фильмах, есть свои герои и свои сюжеты, и
есть одна героиня, красивая, воздушная, зеленоглазая и белокурая. И в снах
я наблюдаю ее с большим интересом, но как только сон  оканчивается  -  для
меня наступает радостное освобождение, освобождение сознания  от  сна.  Не
потому, что  я  предпочитаю  снам  реальность.  Нет.  Я  предпочитаю  снам
собственные фантазии с реальными, а  не  мультипликационными  действующими
лицами.
     Если жизнь -  это  действительно  борьба  с  одиночеством,  то  такие
фантазии - одно из самых дешевых и надежных лекарств.
     Я пил чай и думал о женщине, перед которой я был в огромном долгу.  Я
думал о женщине, о которой я совершенно ничего не знал. Даже ее  имя  было
мне неизвестно.
     Ближе к вечеру я приехал на Подол, полный решимости узнать у Димы как
можно больше о семье, которая благодаря моей недавней депрессии  перестала
существовать. Все еще шел пушистый снег. Он летел медленно и плавно. Мороз
был неощутим и спешить не  хотелось.  Сказочная  рождественская  атмосфера
мира и покоя.  И  людей  на  небольшом  пространстве  между  двумя  рядами
магазинчиков и киосков было больше обычного.
     Приблизившись к Диминому магазинчику, я в растерянности  остановился.
Передо мной, на моих глазах снежные  хлопья  покрывали  черный  обгоревший
каркас. Мимо проходили люди, бросая  на  сгоревший  магазинчик  любопытные
взгляды.
     Я стоял неподвижно.
     Рядом остановилась  низенькая  сгорбленная  старушка  в  темнозеленом
пальто с черным каракулевым воротником.
     - Утром сгорело, - сказала она. - Я все видела. Один парень бутылку с
бензином внутрь бросил, а второй курил, а потом сигарету туда! И сразу как
вспыхнет! Продавец выскочил и спиной на снег - у него куртка загорелась...
     Мой мир опять сжался, уменьшился до предела. Где искать теперь Диму -
я не знал. Ни адреса его, ни телефона у меня не было.
     Стоять и смотреть, как снег скрывает следы пожара, мне быстро надоело
и я пошел на Братскую.
     Просто захотелось увидеть знакомые лица.
     В кафе было тихо. За моим столиком сидела пожилая пара. Они  молча  и
обреченно пили водку. Я подумал, что у  них,  видимо,  произошло  какое-то
несчастье - уж очень прилично они были одеты.
     "Кофейница", увидев меня, приветливо улыбнулась.
     Со ста граммами "Кеглевича" я просидел там до закрытия.



                                    24

     Шли дни. Никто  не  звонил.  За  окном  с  удивительным  постоянством
пролетали вниз к земле снежные перья. Бесконечный белый поток.
     Когда мой взгляд останавливался на окне,  этот  снегопад  завораживал
меня. Мои мысли словно боялись этого снега. В такие моменты они  прятались
и я оставался один на один со снегом, но не как  человек,  а  как  простой
животный обладатель глаз - волк или заяц. Что-то замирало у меня внутри  и
я мог стоять напротив окна по десять-пятнадцать минут,  пока  какой-нибудь
посторонний звук не отключал  мое  внимание  от  снега.  И  тогда  во  мне
просыпался или скорее - проявлялся обычный человек. И этот  человек  хотел
выпить чая - он ставил на  газовую  плиту  чайник.  Этот  человек  начинал
думать и его мысли определяли его настроение.  Обычно  он  думал  о  своем
одиночестве, потом о тех,  кто  мог  бы  спасти,  вытащить  его  из  этого
одиночества, но не делал этого. Потом просто о женщинах, потому  что,  как
казалось человеку, борьба с одиночеством мужчин всегда была  их  священной
обязанностью. В какой-то момент он тяжело вздыхал.  Из  его  рта  вылетало
слово "чушь"! Потом в голове ненадолго наступало затишье. И вот  украдкой,
осторожно, медленно появлялся просто мысленный образ женщины. Он знал, чей
это образ. Он не был против его появления. Может быть, он даже был чуточку
рад. Об этой женщине он думал медленно. А иногда даже не думал,  а  просто
подолгу удерживал в себе ее образ.
     А снег  летел.  И  одиночество  накапливалось  гораздо  быстрее,  чем
когда-то  в  детстве  накапливалась  мелочь   в   подаренной   мне   отцом
свинье-копилке. Вспомнилось, как я разбил эту копилку и мы вместе с  отцом
считали мой капитал.  Потом  мать  громко  и  как-то  грубовато  по-мужски
хохотала потому, что накопленных мною монеток не хватило бы и на  половину
новой копилки.
     Мысли сами собой перешли на возвращенные Димой доллары. Я достал  их,
положил на стол. И тут же почувствовал желание помыть руки.  Желание  было
физического свойства, словно это не я хотел помыть  руки,  а  руки  хотели
быть чистыми. Это внезапное ощущение раздвоенности вызвало у меня  улыбку.
Я сам себе показался страшно смешным и забавным.  И  желание  помыть  руки
после денег, а тут еще и после долларов, было хрестоматийным и банальным -
словно я только что прочитал какой-нибудь до тошноты  заполненный  моралью
рассказик из "Литературной газеты" многолетней давности.
     Постепенно успокоившись, и все-таки помыв руки, я продолжил думать об
этих долларах. После долгих попыток определить не то, чтобы свое отношение
к ним, а скорее отношение между мной и ими, я вдруг нашел то  единственное
слово, которое все расставило по своим местам. Я понял, что эти доллары  -
ЧУЖИЕ! Что они просто мне не принадлежат. Сразу  физическое  напряжение  в
отношении к ним исчезло. Пропало ощущение неприятного зуда в пальцах.  Что
с   того,   что   они   -   "грязные"?   Все   деньги   "грязные",   кроме
свежеотпечатанных. Все деньги проходят через руки  и  карманы  мошенников,
преступников, взяточников. Это судьба любого платежного средства.
     Теперь, когда я уже знал, что эти деньги чужие, я знал и  того,  кому
они принадлежат. И возврат этих денег был лишь  вопросом  времени  и  моей
решительности.
     А снег все шел. И я уже не  думал  о  деньгах.  Я  думал  о  женщине,
которой они принадлежат, хотя она этого пока и  не  знает.  Ее  фотография
снова лежала передо мной. Рядом остывала недопитая чашка чая.
     Вместе со снегом на город опускался вечер.



                                    25

     Еще два дня прошли, сопровождаясь одиночеством и снегопадом.
     И за эти два дня я окончательно  дозрел  для  того,  чтобы  исполнить
свой, пусть самим же собой и придуманный, но все-таки долг.
     Я положил возвращенные мне Димой доллары в конверт. Туда  же  добавил
полтинник из костиного бумажника. Переписал на этот конверт  костин  адрес
и, потянув еще время, вышел из дому около полудня. На Борщаговскую я решил
пойти пешком. По моему представлению на это могло  уйти  от  силы  полтора
часа.
     Свежий морозный воздух бодрил кожу лица.
     Я шел неспеша и это  в  моем  сознании  как-то  не  вязалось  с  моей
утренней решительностью. По дороге мне попался гастроном с  кафетерием.  Я
увидел за стеклянной витриной людей, пьющих  кофе,  и  очень  обрадовался.
Зашел, стал в короткую очередь.
     И кофе я пил медленно. Кофе был  горький,  пережаренный.  Его  вообще
можно было и не пить. Но я по-мазохистски тянул время.
     И уже когда нашел и дом, и подъезд -  промелькнула  надежда,  что  за
покрашенной синей краской фанерной дверью никого  не  будет.  Я  нажал  на
кнопку звонка.
     - Ну, - подумал, - минутку постою и пойду...
     Но за дверью послышались шаги и я замер в напряженном ожидании.
     На  меня  долго  смотрели  в  дверной  глазок.  Потом  женский  голос
осторожно спросил:
     - Вы к кому?
     К этому вопросу я был не готов.  Я  посмотрел  на  дверной  глазок  и
почему-то подумал, что эти глазки всегда искажают лицо человека.
     - ...Я - знакомый Кости... - неуверенно произнес я.
     Дверь приоткрылась. На меня смотрело  знакомое  по  фотографии  лицо,
только было оно свежим - никакого следа от той фотографической  усталости.
И волосы были длиннее, чем на фотографии. Волосы были красивые, каштановым
шелком они опускались  на  плечи.  На  ней  была  длинная  черная  юбка  и
бледно-красная шерстяная кофточка. В  таком  наряде  дома  не  ходят  и  я
подумал, что она куда-то собирается. Эта догадка меня даже обрадовала.
     - Я ему  был  должен...  Понимаете...  Извините,  я  не  знаю  вашего
имени... - голос мой звучал так неуверенно,  что  напряжение  покинуло  ее
лицо и по ее взгляду я понял, что сейчас она пригласит меня войти.
     - Марина, - она протянула мне руку.
     Я назвал свое имя.
     - Входите, - она отступила от двери. - Только потише - Миша спит.
     Я кивнул.
     Она провела меня на кухню.
     - Кофе будете?
     - Да.
     - Мне очень жалко, что с Костей произошло такое... - заговорил  я.  -
Вам теперь нелегко...
     Она стояла у плиты и при этих словах обернулась и посмотрела на  меня
широко раскрытыми глазами.
     - Вы  знаете,  -  заговорила  она  уставшим  голосом;  между  словами
повисали длинные паузы, - ...это так странно... Вы первый человек, кто вот
так просто высказал соболезнование... Когда его  не  стало  -  было  много
телефонных звонков. Какие-то люди хотели только подтверждения его  смерти.
Будто не верили, будто думали, что их обманывают. И я слышала в их голосах
недовольство. Они были очень недовольны его смертью. Но никто  из  них  ни
разу не пожалел нас, не спросил, как нам теперь  без  него  живется...  Вы
хорошо его знали?
     - Нет, честно говоря не очень... У нас были деловые отношения... -  я
вытащил из кармана конверт и положил его на стол. - Но я знал, что на него
всегда можно было положиться... Он был готов помочь... Вот...
     Марина слушала, но не смотрела на меня - она готовила кофе. И поэтому
мне трудно было говорить. Я замолчал.
     Тишина продлилась еще пару минут. Потом она села напротив.
     Мы пили кофе.
     Она смотрела на конверт. В какой-то момент она взяла  его  в  руки  и
заглянула внутрь.
     Я ждал какой-нибудь реакции, может благодарности, если не  словесной,
то во взгляде ее глаз. Но ни один мускул на ее лице не шевельнулся.
     - Очень тяжело, очень тяжело без него, -  медленно  проговорила  она,
опустив голову и глядя на свой кофе. - С ним тоже было иногда  тяжело,  но
не так... Я сижу здесь и зверею. Малыш еще очень маленький, на улицу с ним
в такой мороз не выйдешь... А сама я от него оторваться не  могу.  Костины
родители не звонят. Думают, что я их ненавижу после его гибели...
     - Может, я мог бы чем-то помочь?..
     - Спасибо, - сказала она, кивнув. - Надо только зиму  переждать,  там
будет легче...
     Я смотрел на нее, сидящую напротив. Опустившую голову,  смотрящую  на
стол. Она была красивее  своей  фотографии,  намного  красивее.  Это  было
неудивительно. И не только потому,  что  фотография  была  черно-белой,  а
краски, которыми я пытался в мыслях оживить ее лицо,  больше  походили  на
старинную коричневатую ретушировку. Но усталость, которую я не увидел в ее
лице,  все-таки  присутствовала.  Она  присутствовала  в  ее   голосе,   в
движениях, в ее позе за столом.
     Кофе был допит.
     Я поднялся из-за стола.
     - Можно, я вам оставлю свой телефон? Может, нужна будет  какая-нибудь
помощь?
     Она согласилась и я записал свой номер  в  ее  настольную  телефонную
книгу.
     Торопливо попрощался и вышел.
     Уже отойдя от дома, я  вдруг  подумал  о  том,  что  у  меня  нет  ее
телефона. Остановился. Оглянулся  на  ее  хрущовскую  пятиэтажку,  поискал
взглядом ее окна на третьем этаже. Но я ведь  даже  не  обратил