,  это  и  к  Бурцеву
относится.  Если он не найдет похищенную шерсть, Дьяков выскользнет у него
меж пальцев - версия случайных прохожих придумана очень ловко. Но вернемся
к ранению таксиста. В котором часу вышел Дьяков из дому?
     - В пол-одиннадцатого. Хозяйка слышала, как хлопнула дверь.
     - Время названо точно? Она что, смотрела на часы?
     - Она  смотрела по  телевизору "Шире круг",  и  как  раз в  это время
передача подошла к концу.
     - А ты проверил? Вижу, что нет. Сколько раз тебе повторять: ничего на
веру, ни одной малости. А тут такая деталь!..
     Бундулис развернул телепрограмму, стал ее просматривать.
     - Вот, полюбуйся - передача закончилась в двадцать два пятьдесят. Мог
Валет за десять минут дойти до Гончарной?
     - Сомнительно, - промямлил я, не зная, куда деть глаза.
     - То-то!  К  бабке-свидетельнице у  меня  претензий  нет,  она  могла
добросовестно заблуждаться.  Но с  каких это пор мы стали на непроверенных
показаниях бабок строить свои фантастические версии?


                                    6

     После начальственной встрепки Бундулиса я встретился с Сушко, коротко
доложил ей о последних событиях,  стараясь повыгоднее осветить свою роль в
задержании  Дьякова.   В  продолжение  моего  рассказа  Галина  Васильевна
прилежно рисовала на  чистом листе  бумаги большие и  малые  треугольники.
Нарисует, заштрихует, опять нарисует... Когда я кончил, она смяла листок и
швырнула его в корзину.
     - Все это прекрасно,  Дмитрий Дмитриевич, но общий итог неутешителен:
виновный не найден.
     - Темно,  Галина  Васильевна!  Случайная  уличная  стычка,  очевидцев
практически нет...
     - Неправда!  - Сушко пристукнула по столу маленькой крепкой ладошкой.
- Есть свидетель,  и  главный притом,  но  его надо отыскать.  Я  говорю о
девушке,  за которую вступился таксист.  Она не могла уйти далеко от места
происшествия,  все произошло в считанные мгновения,  и поэтому должна если
не  знать,  то  хотя  бы  догадываться о  несомненной связи между ссорой и
последовавшим за ней преступлением!
     - Пост хок - эрго проптор хок? - блеснул я эрудицией.
     Сушко вскинула на меня длинные пушистые ресницы,
     - Ого! Вы знакомы с латынью?
     Я оскорбленио промолчал.
     - Да,   Дмитрий  Дмитриевич,   "после   этого   -   значит  поэтому".
Хрестоматийный пример  логической ошибки!  Но  в  данном  случае все  было
именно так:  преступление последовало за  ссорой...  Ищите  девчонку,  она
выведет вас на преступника!
     - Ищем, Галина Васильевна, но приметы слабоваты.
     - Разве?  Я  беседовал с  Ольгой  Павловной,  она  ее  описала  очень
выразительно.
     - У Валета алиби, значит, отпадает и Черныш.
     Сушко задумалась. Потом, видимо, окончательно утвердившись в какой-то
мысли, тряхнула каштановой гривкой.
     - А  вы  заметили,  как  разительно совпадают  приметы  этой  девицы,
названные матерью потерпевшего и хозяйкой Дьякова?
     - Думаете, именно она была в тот вечер на Гончарной?
     - Вполне вероятно. Допустим, Дьякова в тот вечер на Гончарной не было
- он в  это время готовился к  приему мешков от Лямина.  Но девчонка могла
прогуливаться по этой улице с другим.  Именно это и вызвало взрыв ревности
у преступника. Нож предназначался не таксисту, он стал случайной жертвой.
     Я напряженно обдумываю версию следователя.  Выходит, эта черноволосая
красотка была  сначала  любовницей Валета,  потом  перекинулась на  парня,
который ранил таксиста,  от него ушла тоже к кому-то...  В принципе ничего
невозможного  тут  нет  -   порой  жизнь  подбрасывает  самое  невероятное
сцепление случайностей.


     Третий час я  обхожу парикмахерские нашего района.  Одну за другой по
намеченному плану.  В каждой отзываю в подсобное помещение заведующего или
старшего мастера,  коротко  обрисовываю суть  дела.  Нет,  таких  дураков,
которые добровольно захотели бы расстаться со своими гривами и баками,  им
не попадалось.
     В  каком-то  переулке  неожиданно  натыкаюсь  на  салон  красоты,  не
отмеченный  в  моем  плане.  В  маленькой  уютной  парикмахерской  никого,
пустынно и  тихо.  Седовласый мастер,  позевывая,  читал газету и  страшно
обрадовался нежданному клиенту.
     - Вас  постричь,  побрить?  -  спрашивает он,  доставая  из  тумбочки
белоснежную простынку.  Я  секунду  колеблюсь  и  решительно  усаживаюсь в
кресло. А что, в самом деле, пусть пострижет, заодно и поговорим.
     - Постригите меня так, чтобы этого никто не заметил.
     - Пожалуйста,  - улыбается мастер.  - Причешу и отпущу. Устраивает? -
И,  не  дожидаясь  ответа,  защелкал  ножницами,  разрежая  загустелую мою
шевелюру.
     Парикмахер  оказался   очень   словоохотливым,   настоящим   мастером
разговорного жанра.  Ни  на  секунду не прекращая трудиться над изысканной
линией моего затылка, он произнес пылкий монолог о крайностях моды:
     - ...Считайте меня консерватором,  ретроградом,  кем угодно,  но  вам
никогда не убедить меня,  что лохмы -  это красиво. Вы скажете, что во мне
говорит парикмахер,  по  милости новой моды сидящий без работы,  и  будете
почти правы.  Но  то  же самое я  слышал от здравомыслящих людей и  других
профессий. А ваше мнение на этот счет?
     Я  вижу в  зеркале веночек седых волос,  окружающих блестящую лысину,
лукавый взгляд усыпанных морщинками глубоких глаз.  Симпатичный старикан и
эрудирован весьма, с таким и поспорить приятно.
     - Кое  в  чем,   маэстро,   вы  правы,   но,   думаю,  не  стоит  так
драматизировать положение.  Важно не какие волосы, а что под ними. Длинные
волосы были и у Гоголя и у Белинского...
     - Им  я  прощаю,   особенно  Гоголю.  Но  назовите  мне  хоть  одного
гривастого, который сделал бы для человечества столько же!
     - Уж не считаете ли вы,  что длина волос обратно пропорциональна уму?
- смеюсь я.
     - Безусловно!  -  подтверждает парикмахер. - Львиную гриву отращивают
для  чего?  Чтобы  прикрыть ослиные уши!  Вот  вы,  сразу  видно,  человек
неглупый, потому и носите короткую прическу.
     - Спасибо,  маэстро,  вы очень добры,  -  церемонно кланяюсь я.  -  И
все-таки мне почему-то не верится, что вы целыми днями сидите без работы.
     - Слезы,  а  не  клиентура,  -  безнадежно машет рукой мастер.  -  По
сравнению с прежним временем...
     - Ну вот в воскресенье, например, неужели никого не было? - приступаю
я наконец к делу.
     Мастер щедрой кистью намыливает мне щеки.
     - В воскресенье,  я отлично помню,  было всего пять клиентов.  Как вы
думаете, могу я выполнить план с таким мизером?
     - И среди пяти ни одного молодого?
     Парикмахер помолчал, вспоминая.
     - А вы знаете,  был один.  Он мне запомнился тем, что единственный из
всех  захотел  расстаться  со  своей  гривой...   Клиент,  пожалуйста,  не
дергайтесь, если не хотите, чтоб я вас порезал.
     Я согласен уйти отсюда весь залепленный пластырем. Неужели удача?
     - Он что, попросил постричь его наголо?
     - Ну,  до такой крайности не дошло.  Я  просто сделал ему нормальную,
человеческую прическу.  Но чем он совсем уж меня потряс,  так это просьбой
сбрить ему баки...  Ну вот, вы опять мешаете мне работать. Что это с вами?
Так спокойненько сидели и вдруг...
     - Не обращайте внимания! И чем он это объяснял?
     - Смешно сказать - он говорил, что баки его заставляет сбрить любимая
девушка.
     - Даже так? Интересно...
     - Да, я тоже удивился. Такой странный каприз.
     - Вы не могли бы поподробней описать его внешность?
     Парикмахер сразу становится предельно серьезным.
     - Простите, с кем имею честь?
     Я вынимаю удостоверение,  раскрываю. Мастер делает таинственное лицо,
зачем-то прикрывает дверь.
     - Не в обиду будь вам сказано,  я сразу догадался,  что сели вы в мое
кресло неспроста.  Почему?  Поживите с мое -  не будете спрашивать.  Зачем
деловому человеку стричься, если неделю назад он уже был в парикмахерской?
Две?  Ну так я нанемного ошибся.  Значит,  вас интересует тот юноша? Скажу
вам  сразу  -  на  преступника  он  непохож.  Во  всяком  случае,  это  не
ломброзовский тип. Если он что-нибудь и сотворил, то, по всей вероятности,
случайно.
     - Однако скрывается от правосудия этот юнец довольно умело.
     - Вы полагаете, он сбрил баки, чтобы изменить внешность? А вы знаете,
очень может быть. Мне это как-то не приходило в голову.
     - Что вам еще запомнилось?
     - Знаете,  очень заурядная внешность, не за что уцепиться глазу. Баки
были единственной примечательностью. Теперь вам будет тяжелей его искать.
     - Зато появилась косвенная улика.  Без основательной причины с баками
не расстаются. Сколько я вам должен?
     - По  прейскуранту -  семьдесят копеек.  А  дальше что  ваша  совесть
подскажет.
     Я протягиваю рубль.
     - Достаточно?
     - О, молодой человек, у вас очень красноречивая совесть...
     Неуловимым движением старый  мастер опускает рубль  в  карман халата,
нежно  очищает щеточкой воротник моей  куртки.  Сервис  на  уровне мировых
стандартов! И всего за тридцать копеек...
     Освященный материальной заинтересованностью обряд  очищения закончен.
Попрощавшись, я иду к выходу.
     - Постойте!  -  останавливает меня  неуверенный  голос.  -  Не  знаю,
пригодится ли это вам...  От него пахло бензином...  Странно -  воскресный
день,  и костюм на нем был выходной, и галстук по последней моде. И все же
я уловил запах бензина, очень слабый, едва заметный... Понимаете, он резко
контрастировал с привычными парфюмерными ароматами.
     - Вы думаете, это имеет отношение к его профессии?
     Мастер озадаченно трет подбородок.
     - Вот  только сейчас я  почувствовал,  как тяжело произнести решающее
слово.  Я  сегодня  был  не  в  меру  болтлив и  наверняка наговорил много
лишнего...  Но когда от твоего слова зависит чья-то судьба, я не могу... я
не знаю...
     По  дороге  в  райотдел я  заворачиваю в  одно  развеселое место.  На
почтительном  отдалении  от   жилых  домов,   посреди  небольшого  пустыря
расположилась цистерна с пивом,  прозванная местными остряками "Магниткой"
за  неотразимую притягательность.  Сюда в  надежде "пообщаться" собирается
самый  разнокалиберный  люд.   Большинство,  конечно,  составляют  рядовые
пивохлебы.  Однако попадаются среди них и тунеядцы,  и алкоголики,  и даже
лица, объявленные во всесоюзный розыск. И хоть я не великий любитель пива,
решаю  пристроиться к  длинному хвосту очереди.  Долго ждать?  Тем  лучше.
Будет  время  присмотреться к  публике -  не  исключено,  что  здесь могут
оказаться интересующие нас люди.
     Очередь  продвигается довольно резво,  и  вот  я  у  цели.  Толстушка
продавщица с  хитрющими карими глазами обслуживает меня по первому разряду
- с отстоем и доливом.  Уверен - видит меня впервые, где работаю, не знает
и все же выхватила наметанным глазом из массы рядовых потребителей.
     Беру свою кружку,  отхожу в  сторону и  вдруг вижу старого знакомого.
Гриша Прибылов по  кличке Кирпич (это прозвище ему дали за багрово-красный
цвет  лица),  окруженный  группой  собутыльников,  рассказывает  очередной
эпизод из своей бурной жизни. Я особенно не вслушиваюсь, но улавливаю, что
речь идет о субботнем "балдеже" в строительном общежитии.
     Вдруг Прибылов вгляделся и, раскинув руки, пошел на меня.
     - Здравствуйте,  товарищ  начальник!  Каким  ветром  занесло к  нашей
"Магнитке"?
     Собутыльники, с хмурой опаской поглядывая на меня, начинают понемногу
рассасываться. А Прибылов уже рядом со своей хмельной ухмылкой.
     - Товарищ Агеев,  хоть пивом и  не положено,  хочу с тобой чокнуться.
Потому  что  правильный ты  человек  и  вовремя  предостерег от  пагубного
шага...
     Действигельно,  был такой эпизод в  жизни Гриши Прибылова.  Стало нам
известно о  готовящейся краже  из  продовольственного магазина.  Вызвал  я
Прибылова в  отдел  и  дал  понять,  что  милиция все  знает,  посоветовал
отговорить своих дружков.  Те не послушались и подзалетели.  На Гришу этот
случай подействовал отрезвляюще: стал меньше пить, устроился на работу...
     - Дим Димыч, ты меня уважаешь? - тянет Прибылов ко мне мокрые губы.
     Я деликатно отодвигаюсь.
     - Да пока Гриша, вроде бы не за что...
     - Правильно, Дим Димыч, пока не за что, - легко соглашается Прибылов.
- Но будет,  это я  тебе ответственно заявляю.  А я тебя,  Дим Димыч,  все
равно уважаю. Ты меня - нет, а я тебя - да...
     Я отвожу Прибылова подальше от чутких ушей его недавних слушателей.
     - Меня,  Гриша, вот что интересует. В котором часу ты в субботу вышел
из общежития?
     Прибылов собирает лоб в гармошку.
     - Значит,  так,  дай припомнить.  Жинке я  обещал в  одиннадцать быть
дома, следственно, в половине уже засобирался, а без четверти вышел.
     - Какой дорогой добирался?
     - Как  всегда,  кратчайшей.  Сам  знаешь -  от  Ключевой до  Литейной
короче, чем по Садовой, не пройти.
     Я  ощущаю  легкую  дрожь  в  коленках:  Садовая  проходит параллельно
Гончарной. Но голос мой по-прежнему спокоен, даже ленив:
     - По дороге никто не встретился?
     - Да нет,  пустынная была улица.  Вот уже когда я  на Литейную вышел,
хлопец один мимо пробежал.  Я еще подумал:  куда в такую поздноту спешить?
На работу - рано, в магазин - закрыто...
     - Как он был одет?
     - Плащ на нем был... светлый такой. На голове ничего.
     - Куда направлялся?
     - Как раз троллейбус трогал в  сторону города,  он  почти что на ходу
сел.


                                    7

     Чуть ли  не бегом возвращаюсь я  в  райотдел.  Еще бы,  после длинной
полосы   невезенья   наконец-то   забрезжило   вдали   нечто   конкретное.
Перепрыгивая через три ступеньки,  я  взлетаю на  второй этаж,  врываюсь в
свой кабинет, бросаюсь к телефону.
     - Леша, ты? Найди Рябчуна, и мигом поднимайтесь ко мне. Есть отличные
новости, Леша! У тебя тоже? Добро, посоревнуемся, кто кого удивит.
     Не прошло и пяти минут, как оба мои помощника сидели напротив меня.
     - Андрей Петрович, как успехи?
     - Сижу  в  домоуправлении,   просматриваю  списки  жильцов,  кое-кого
проверяю. Пока ничего обнадеживающего...
     Чувствую   -   чем-то   озабочен  старый   участковый,   чего-то   не
договаривает.
     - Что еще, Андрей Петрович?
     Рябчун отмахнулся:
     - А, ерундистика! Как-нибудь после...
     Я поворачиваюсь к Волкову.
     - Леша, ты собирался нас чем-то удивить?
     Волков,  скорбно разглядывавший на  рукаве крохотное пятнышко,  резко
выпрямился.
     - Не знаю,  Дим Димыч,  может,  то,  что я выяснил,  никаким боком  к
нашему розыску не относится,  но сообщить я обязан.  Опрашивая жильцов,  я
наткнулся на студента Вольдемара Риекстиня. В минувшую субботу он провожал
девушку,  шли  они  по  Октябрьскому  мосту.  Мимо них на большой скорости
проехал мотоцикл. Возле политехнического института мотоциклист развернулся
и помчался обратно...
     - И что ты здесь нашел подозрительного?
     - Время,  Дим  Димыч.  Студент утверждает,  что  это  случилось между
одиннадцатью и полночью.
     - В чем был одет мотоциклист?
     - Коричневая кожаная куртка,  на голове каска.  Непонятно,  почему он
тут же повернул обратно.
     - Ну,   мало   ли   причин?   Может,   просто  захотел  проветриться,
прокатиться.
     - Так поздно?
     - Именно в эти часы движение минимальное.  Показания студента,  Леша,
запомним,  возможно, они нам пригодятся, но у меня есть сведения поважнее.
- Я сделал эффектную паузу,  торжествующе оглядел своих подчиненных. - Так
вот,  други,  преступник для бегства использовал не мотоцикл, а троллейбус
девятого маршрута.  И  был он не в  коричневой куртке,  а в светлом плаще,
что, кстати, соответствует показаниям потерпевшего и его матери. Предстоит
срочно  выяснить,  кто  из  водителей работал  в  субботу поздно  вечером.
Учитывая,  что троллейбусный контингент преимущественно женский,  дело это
поручается  Волкову  как  мастеру  устанавливать  контакты  с   прекрасной
половиной рода человеческого.
     Когда Волков вышел из  кабинета и  мы остались с  Рябчуном вдвоем,  я
повернулся к нему, спросил напрямик:
     - В чем дело, Петрович?
     - Такая ситуация,  Дим Димыч,  что неловко и говорить-то при всех.  -
Рябчун был смущен и расстроен. - Но и молчать не имею права...
     - Давай, Петрович, без предисловий, самую суть.
     - Суть, Дим Димыч, в том, что ошибся наш начальник.
     - Бундулис?!.
     - Он самый.  Понимаешь,  Дим Димыч,  никак я не мог успокоиться,  что
подставил тебя под разнос. Пошел к бабке, хозяйке Валета: "Ты что, старая,
меня  обморочила,  время ухода квартиранта неправильно назвала?"  Клянется
всеми святыми -  передача,  мол,  кончилась в  пол-одиннадцатого.  У  нее,
оказывается,  часы  старинные с  боем,  как  раз  пробили  один  раз.  Сую
программу  под  нос,   показываю  -  передача  кончилась  в  двадцать  два
пятьдесят.  Уперлась и ни шагу назад:  "Мало ли что напишут, я своим часам
больше верю".  Не поленился я,  сходил на телестудию.  И  что ты думаешь -
права бабка:  по  техническим причинам трансляция из Москвы была прервана.
Вот  официальная справка!  На  студии  мне  объяснили -  редко,  но  такое
случается.  Так  что,  Дим  Димыч,  рано нам  выключать Валерку Дьякова из
списка подозреваемых. Вполне мог он за это время добраться до Гончарной...


     И  вот я  снова в отделении реанимации.  За прошедшие дни я несколько
раз  справлялся о  состоянии здоровья  Носкова.  Иногда  отвечал  Сеглинь,
иногда  медсестра:  "Без  изменений...  положение  тяжелое...  надежды  не
теряем..."   В   каком  состоянии  таксист  сейчас?   Смогу  ли  я  с  ним
разговаривать?  Нужно  тщательно  продумать вопросы,  на  которые  я  хочу
получить ответ, чтобы не получилось как в прошлый раз.
     Сеглинь встречает меня  как  старого знакомого и  потому  особенно не
церемонится: кивком головы предлагает обождать и тут же убегает. Видимо, в
отделении произошло нечто чрезвычайное:  в кабинет то и дело заходят врачи
и медсестры,  тихо о чем-то совещаются,  куда-то звонят. До меня доносятся
отрывочные фразы:  "...пульс не прощупывается...  давление упало... срочно
требуется переливание..."
     Сеглинь  возвращается  через  десять  минут,  усаживается  рядом.  Он
радостно возбужден,  даже мурлычет что-то вполголоса -  видимо, опасность,
грозившая больному, миновала не без его участия.
     - Ну, инспектор, рассказывайте! Как успехи? Поймали того негодяя?
     - Доктор, мне нужно еще раз поговорить с таксистом.
     - Ис-клю-че-но! Ка-те-го-ри-чес-ки!
     - Неужели ему так плохо?
     - Напротив,  ему гораздо лучше.  Но именно поэтому я  вас и  не пущу!
Сегодня ему лучше, а что будет завтра, мы не знаем. Он все еще на грани. И
я  не  хочу,  чтобы  ваше  посещение нарушило с  таким  трудом достигнутое
равновесие. Спрашивайте меня, я готов ответить на все ваши вопросы.
     Странно,  ведь он ненамного старше меня,  а  я безропотно принимаю от
него горькие пилюли.  Тяжкий груз ответственности за жизнь человеческую...
Он взрослит, он на многое дает право.
     - Позавчера,  когда  я  вам  звонил,  вы  ответили,  что  Носков  без
сознания,  бредит.  Я хотел бы узнать,  о чем говорил потерпевший в бреду.
Знаете,  поток подсознания,  расторможенная подкорка... Меня, в частности,
интересует, повторял ли он имя преступника или называл другое?
     Сеглинь задумчиво потирает переносицу.
     - В бреду он все время звал мать...  жену... совершенно четко называл
имя "Валера"...  Кроме того,  были бессвязные выкрики: плащ, кровь, якорь,
милиция...
     - Постойте, он говорил - "якорь"?
     - Да. Вам это что-нибудь дает?
     - Пока не  знаю,  нам дорога каждая дополнительная деталь.  Кто-либо,
кроме родных, справлялся о его здоровье?
     - Звонков очень много,  звонят каждый день.  Учителя из школы, где он
учился,  товарищи из  таксопарка.  Видимо,  все его очень любили.  Да он и
впрямь  отличны