й  парень.  Правда,  один  звонок  мне  показался несколько
странным...
     Меня аж подбрасывает со стула.
     - Ну, ну, доктор!..
     В звучном баритоне врача появляются недоуменные нотки.
     - Понимаете, все спрашивают: как состояние Михаила Носкова, Миши... И
вдруг: "Будет ли жить таксист Еремин?" Разве у него есть еще одна фамилия?
Этого я не знал.
     - Кто звонил?
     - Голос женский,  с такой,  знаете,  жеманцей:  "Скажите, пожалуйста,
будет ли  жить  таксист Еремин?"  Я  даже  сразу не  понял,  о  ком  речь.
Переспросил:  "Вы  имеете в  виду Мишу?"  -  "Да,  да,  -  обрадованно так
подхватила,  -  Мишу Еремина".  Ну ответил,  что положено отвечать в таких
случаях.
     - Еще были вопросы?
     - Спросила, пускают ли к нему? Я ответил, что нет.
     - Вы не поинтересовались, кто звонит?
     - Как же,  спросил.  "Очень хорошая знакомая",  -  хохотнула игриво и
повесила трубку.  Я,  признаться,  даже  расстроился немного.  Хотя,  если
вдуматься...
     Я поднимаюсь, протягиваю Сеглиню руку.
     - Доктор, не будем делать скоропалительных выводов. Благодарю вас, вы
нам дали очень ценные сведения.
     Я  ухожу из отделения ошеломленный этим сообщением;  тут есть над чем
поломать голову.  Кто она,  игривая жеманница? Знакомая времен холостяцкой
вольницы?  Тогда почему назвала его по фамилии,  а не по имени? И главное,
откуда у Михаила Носкова вторая фамилия?..
     На   выходе  из   ворот  больницы  ко  мне  бросилась  мать  Носкова.
Признаться,  я  не  сразу  ее  узнал.  Обтянутые кожей,  исхудавшие скулы,
горячечный блеск изможденных глаз...
     - Товарищ инспектор,  скажите хоть вы  правду,  он будет жить?  Врачи
утешают, на то они и врачи. Но вы-то можете ответить?
     Стараясь   не   встречаться   с   ней   взглядом,    бормочу   что-то
успокоительно-обнадеживающее: "Врачи обещают, будем надеяться..."
     - Я  каждый день варю ему  свежий куриный бульон и  каждый раз слышу:
"Пока нельзя..." Ну чем, чем я могу ему помочь?
     - Ксения Борисовна,  поверьте, врачи делают все возможное. Организм у
Михаила молодой, сильный...
     - Он у меня спортсмен,  борьбой занимается.  Сколько у него грамот за
выступления!
     - Ксения Борисовна, хочу задать вам деликатный вопрос... Не было ли у
Михаила увлечений,  о которых не знала бы его жена?  Вы понимаете, о чем я
говорю?
     - Что вы, он у меня застенчив, как барышня. И потом, очень уж он Аллу
любит.  До знакомства с ней не знаю, все может быть, но после... Нет, нет!
А почему вы спрашиваете?
     - О нем кто-то справлялся. Женский голос. И вот что странно - назвали
фамилию Еремина.
     Ксения Борисовна пожимает плечами:
     - Что  ж  тут  странного?  Это  фамилия моего второго мужа,  Мишиного
отчима. Правда, никто никогда Мишу так не называл. И в школе, и в армии, и
в таксопарке по всем документам он Носков. Кто ж это мог звонить?
     - Ваш муж работает мастером на камвольном комбинате, не так ли? Знают
ли там, что он неродной отец Михаила?
     Ксения Борисовна задумывается.
     - Точно не могу сказать.  Ваня ему как родной,  никогда и не скажешь,
что отчим.
     Я  торопливо прощаюсь.  Сейчас мне нужно побыть одному и  как следует
все  обдумать.  Версия  любовницы скорей всего  отпадает,  как-то  она  не
смыкается  со  сложившимся  в   моем  представлении  нравственным  обликом
таксиста.  Тогда кто же? Вполне возможно, что это знакомая преступника. Он
боится,  что единственный человек, который видел его в лицо, выживет... он
один желает Михаилу смерти... Преступник психует, места себе не находит...
В  одну  из  таких отчаянных минут он  просит знакомую девушку позвонить в
больницу и узнать о состоянии своей жертвы. Девушка может ничего не знать,
придуман какой-то  невинный предлог.  Итак,  девушка звонит в  отделение и
называет фамилию -  Еремин.  Из  этого  следует,  что  или  она,  или  сам
преступник работает на том же комбинате,  что и отчим Михаила.  Никто ведь
там не знает,  что настоящая фамилия таксиста -  Носков,  все думают,  что
ранен родной сын мастера Еремина.
     Я поворачиваю назад. Ксении Борисовны нигде не видно. Неужели уехала?
И  вдруг вижу  ее  в  окне  троллейбуса.  Она  сидит скорбная,  бесконечно
усталая.  Стучу в окно, прошу выйти на минутку. Она еле успевает выскочить
из трогающейся машины.
     - Ксения Борисовна, ваш Миша служил на флоте?
     - Нет, он у меня ракетчик!
     Ракетчик?  А  при  чем  тогда  якорь?  Первое лежащее на  поверхности
объяснение отпадает. Что ж, поищем поглубже...


                                    8

     Сгущаются сумерки.  За  окном  вяло  сеется  мелкий осенний дождь.  Я
зажигаю настольную лампу и погружаюсь в разбор накопившихся бумаг.  Однако
глубоко погрузиться не удается - входит Бурцев. Он медленно снимает мокрый
плащ,  бросая на  меня  интригующие взгляды.  Его  явно распирает какая-то
важная новость,  но я делаю вид, что поглощен делом, - выложит сам, никуда
не денется.
     - "Мы ленивы и нелюбопытны".  Это Пушкин про таких,  как ты,  сказал.
Хоть бы для приличия спросил: где был, кого видел, что нашел?
     - У кого был, что видел, где нашел? - послушно откликаюсь я.
     Бурцев  триумфальным  жестом  кидает  на  стол  любительский  снимок.
Распущенные по  плечам  темные волосы...  лихо  вздернутый нос...  крупные
чувственные губы... Неужели она?
     - Подразумеваешь черноокую красотку? Не исключено! Снимок я нашел при
обыске в комнате Валета, притом совершенно случайно.
     - Это как же?
     - А  вот слушай и учись,  как надо работать.  Обыск подходил к концу.
Отыскал я  тайник,  где он хранил пистолет,  еще кое-что по мелочам.  Стал
проглядывать книги  с  полки.  Понятым скучно  -  позевывают,  а  хозяйка,
смотрю,  чего-то  занервничала,  появилась  в  ней  тревожная суетливость.
Сидит,  а пальцы так и бегают по коленям.  "Ольга Павловна, - спрашиваю, -
вы заходили в комнату Дьякова?" -  "Очень мне надо, чего я там не видела?"
А  голос дрожит,  а улыбка не получается.  "Ольга Павловна,  вы заходили в
комнату Дьякова! Что вы там взяли?" - "Господи! - всплескивает она руками.
- Уже  и  свою книгу забрать нельзя!"  И  приносит библиотечную книгу "Мир
приключений".  Встряхнул я ее,  тут карточка и выпала.  Хозяйка признала в
девчонке Валетову зазнобу.
     Я  всматриваюсь в  снимок -  так это она была в субботу на Гончарной?
Если  она,  тогда  ранение таксиста замыкается на  Валете и  искать больше
некого...  Какая-то назойливая мыслишка вьется в голове, я ее отгоняю, она
вновь  возвращается.  Ну  хорошо,  была  девчонка  на  Гончарной,  но  где
уверенность,  что скандалил с ней именно Валет. Это мог быть совсем другой
парень - тот, кому маэстро сбривал баки, кого видел Прибылов...
     - Девчонку надо  найти  обязательно,  -  размышляет вслух  Бурцев.  -
Несмотря на  свою  молодость,  она  может быть связующим звеном при  сбыте
ворованных вещей.  И очень возможно, что именно у нее мы найдем похищенную
шерсть.
     - Что ж, все логично, - соглашаюсь я.
     Бурцев выходит, оставив фотографию на столе и давая тем самым понять,
что все заботы о поисках девчонки отныне целиком на  мне.  Тяжеловат  стал
Бурцев на подъем, стареет, что ли? Сорок лет - какая для мужчины старость,
самый расцвет.  Но что-то здорово сдал  он  за  последнее  время:  обрюзг,
располнел,  облысел. А ведь был, говорят, когда-то лихим оперативником - и
в засадах сидел,  и в  схватках  участвовал.  Я  подозреваю,  что  в  этих
переменах  виновата жена - сдобная хохотушка,  которая на целых двенадцать
лет моложе Бурцева.  Три года назад она родила ему двойню, и с того самого
дня Бурцев стал заботливым папашей и... посредственным работником. Все его
незаурядное прежде честолюбие из сферы служебной перешло в  мир  семейный;
он страшно гордится своими близнятами, и в общем ничего удивительного нет,
что к работе относится без прежнего пыла. Собственно, на примере Бурцева я
и выковал свою теорию о том, что работник угрозыска не должен обзаводиться
семьей.  "Семья связывает человека по рукам, ногам и великим замыслам". Не
помню, какой мудрец это сказал, возможно, сам придумал.
     А с другой стороны, Рябчун - наглядное опровержение моей доморощенной
теории.  Внушительный семейный стаж,  дети,  но  сколько  в  нем  молодого
энтузиазма,  искренней  увлеченности  нелегким  нашим  делом!  А  энергия,
выносливость -  не всякий молодой за ним угонится. И все делается с добрым
юмором,  с сердечным желанием помочь оступившемуся стать на ноги. Скольким
своим  подопечным он  помог  войти  в  трудовую жизнь,  наверное,  и  счет
потерял...  Нет,  видно, моя сугубо субъективная концепция пригодна не для
всех случаев.
     Однако хватит философствовать - к делу! Я раскрываю папку и с головой
ухожу в  работу,  но...  сегодня моим  благим порывам свершиться не  дано.
Кабинетную тишину  прорезает  требовательный телефонный звонок,  в  трубке
слышится радостно-возбужденный голос Сушко:
     - Дмитрий Дмитриевич? Как хорошо, что я вас застала! Приходите сию же
минуту - объявился еще один свидетель.
     Не знаю почему,  но свидетель у меня симпатии не вызвал.  Быть может,
потому,  что он кидал слишком пылкие взгляды на Галину Васильевну. То есть
"кидал" не то слово,  он просто не отрывал от нее своих огромных окуляров,
обрамленных в модную черную оправу.  Даже отвечая мне, свидетель ухитрялся
не сводить глаз с  Сушко.  Я  вполне закономерно решил,  что воспитание он
получил незавидное,  хоть  и  носит звание научного сотрудника.  Младшего,
уточнил я с некоторым злорадством.
     Однако,    отбросив   личные   антипатии,    должен   признать,   что
непредвиденный очевидец  дал  довольно ценные  показания.  Оказывается,  в
такси был пассажир! Этот самый МНС.
     - Эдуард  Юрьевич,  -  обратилась к  свидетелю  Сушко,  -  повторите,
пожалуйста,  как  можно подробней инспектору Агееву все  то,  что  вы  мне
рассказывали.
     - Охотно,  охотно,  -  зачастил свидетель. - В тот злосчастный день я
задержался в  лаборатории допоздна -  у  меня  не  получалась очень важная
реакция,  а  в понедельник я должен был выехать в командировку -  на часах
было,  это я хорошо запомнил, двадцать два тридцать пять, и - такая удача!
- у самых дверей института поймал такси. На этом, к сожалению, мое везение
кончилось: при повороте с Ключевой на Гончарную машина сломалась. Водитель
остался ее чинить,  а я решил оставшийся путь пройти пешком, тем более что
идти осталось немного -  живу я на Литейной.  Очень,  очень славный юноша,
неужели  он   действительно  при   смерти?   Всю  дорогу  он   насвистывал
Рондо-каприччиозо. Я даже постеснялся дать ему чаевые, потому что...
     - Скажите,  - с трудом ворвался я в его монолог, - почему вы пришли к
нам только сейчас?  Если вы живете так близко от Гончарной, вы не могли не
знать о случившемся.
     - Я уже объяснял Галине Васильевне,  охотно поясню и вам. По стечению
обстоятельств я  узнал о  происшествии лишь  сегодня и  сразу после работы
поспешил в прокуратуру.  Дело в том,  что в воскресенье рано утром я уехал
на  дачу -  у  моего отца дача за  городом,  а  оттуда,  не заезжая домой,
отправился,  как я уже говорил, в командировку. Вернулся я только сегодня,
и если могу быть чем-нибудь полезен,  спрашивайте,  я охотно расскажу все,
что знаю.
     - Когда вы шли по Гончарной, вам кто-нибудь встретился?
     - Я  шел по правой стороне,  а  на левой,  метрах в сорока от машины,
стояла группа молодежи. Их было трое.
     - Трое? Вы точно помните?
     Сушко подмигнула мне озорно и лукаво:  "А что я говорила? Был третий,
был!"
     Эдуард Юрьевич даже обиделся слегка.
     - Я   отдаю  себе  отчет,   где   нахожусь,   и   заявляю  с   полной
ответственностью  -  их  было  трое.  Правда,  один,  тот,  что  повыше  и
поплечистей,  стоял в  тени дерева и почти с ним сливался.  Второй -  ниже
ростом -  был очень возбужден:  кричал,  размахивал руками,  наскакивал на
девушку с угрозами...
     - Что именно кричал, не вспомните?
     - Сейчас,  сейчас, дайте сконцентрироваться... - Свидетель снял очки,
тщательно протер их фланелевой тряпочкой,  снова водрузил на нос. - Как-то
очень театрально у  него получалось...  нечто вроде:  "Предательница,  всю
душу  ты  мне  истоптала!"  Странная нынче молодежь -  то  шпарят сплошным
жаргоном,  то вдруг становятся на котурны, ударяются в ложный пафос... Да,
этот субъект был очень взвинчен, очень...
     - Вы, конечно, не сделали попытки вмешаться и прошли мимо?
     - Да,  инспектор,  я прошел мимо, я даже ускорил шаг. И не надо этого
иронического тона, хоть вам и кажется, что вы имеете на него право.
     МНС снял очки,  нежно подышал на стекла, полез в карман за тряпочкой.
По-видимому,  он  ждал  продолжения  разговора,  но  я  молчал.  Не  знаю,
почувствовал ли он в моем молчании брезгливое презрение,  но оно там было.
В  другое время я  нашел бы  что сказать этому интеллектуальному мещанину,
однако затевать дискуссию сейчас... Нет, это было бы просто неуместно.
     Затянувшуюся паузу прервала Сушко:
     - Эдуард Юрьевич, вы хотели что-то добавить к своим показаниям?
     Свидетель опять уставился на нее своими окулярами.
     - Ничего  существенного,  Галина Васильевна,  все,  что  вспомнил,  я
рассказал... Разве вот еще что... Когда я подходил к своему дому, они меня
обогнали -  тот,  плечистый, и девушка. Он шел широким, размашистым шагом,
девушка едва за ним успевала...
     - Лица ее не рассмотрели?  -  спросил я  без всякой задней мысли,  но
свидетелю мой вопрос не понравился.
     - Я,  инспектор, не имею такой привычки заглядывать в лицо незнакомым
девушкам, это считается дурным тоном.
     - И  потом,  ваш загляд мог не понравиться парню,  с  которым шла эта
девушка, - добавил я невинно.
     Он  глянул на меня быстро и  зло,  из чего я  мог заключить,  что моя
догадка недалека от истины.
     Сушко поднялась, протянула руку.
     - Спасибо за помощь, Эдуард Юрьевич, надеюсь, если понадобится, вы не
откажетесь посетить нас еще раз...
     Он схватил ее руку и держал,  как мне показалось,  целую вечность,  а
она не отнимала, и, видимо, его пожатие не было ей противным, хотя по всем
признакам рука его должна быть холодной и  скользкой.  Мне он  на прощание
только кивнул - коротко и сухо, кажется, я ему тоже не приглянулся.
     Когда дверь за МНСом закрылась, Сушко расхохоталась:
     - Ух и злой вы, Агеев! У вас там все такие?
     - Я самый свирепый!
     Галина Васильевна бегло просмотрела протокол допроса свидетеля.
     - Итак,  как я  и предполагала,  третий был.  Ксения Борисовна его не
заметила, потому что он стоял в тени дерева, а у потерпевшего, насколько я
поняла, вы спросить не догадались.
     - Не успел, Галина Васильевна, так будет точнее.
     - И  не  так болезненно для вашего самолюбия.  Давайте прикинем,  что
дают для розыска новые сведения.
     - Примет,  кроме самых общих,  свидетель не сообщил,  а  что причиной
ссоры с девчонкой была ревность, мы знали и без него.
     - Да,  но  мы  не  знали,  что  повод для ревности был таким жгучим и
обнаженным.  Одно дело -  догадываться,  подозревать в  измене,  и  совсем
другое -  воочию убедиться, что тебе предпочли другого. Сильнейший удар по
психике,  стрессовое состояние... Теперь можно понять ту ярость, с которой
преступник  набрасывался  на  девчонку...   Что  же  вы  молчите,  Дмитрий
Дмитриевич, спорьте, если не согласны.
     Я  невольно залюбовался следователем Сушко.  Вот сейчас она была сама
собой - порывистой, пылкой, увлекающейся. А та чопорная строгость, которую
она  на  себя  напускает,   совсем  ей  не  подходит.   Галина  Васильевна
перехватила мой  недостаточно почтительный,  выходящий за  рамки служебной
субординации взгляд и  смущенно опустила голову.  Мочки ее  маленьких ушей
запылали рябиновым цветом.
     - У вас все, товарищ Агеев? - спросила она, не поднимая глаз.
     Уходить не хотелось,  и я очень кстати вспомнил о фотографии, которую
нашли при обыске.
     Сушко   рассматривала  снимок  внимательно  и   придирчиво  -   чисто
по-женски.
     - Примерно  такой  я  ее  и  представляла.   Взбалмошная,  капризная,
развязная. И красивая... Из-за такой можно потерять голову.
     - Даже в наш рассудочный век?
     - Даже в  наш.  Не все же такие рационалисты,  как...  -  Не закончив
фразы,  она  впилась  взглядом в  левый  нижний  край  снимка.  -  Дмитрий
Дмитриевич, скорей сюда! Что это?
     Я  обогнул стол и склонился над фотографией.  Ну и глаз у этой Сушко!
Только сейчас замечаю у ног девчонки нечто пушистое.
     - Какой-то хвост...
     Тонкие ноздри вздернутого носа Сушко негодующе затрепетали.
     - Не какой-то, а собачий! Фотограф-неумеха, видимо, не смог захватить
в кадр всю собаку,  но такой пышный хвост может принадлежать только колли,
его невозможно спутать ни с чьим другим. Ну, Дмитрий Дмитриевич, если вы и
сейчас не отыщете эту девчонку... Такая броская примета!
     - Была  когда-то.  А  сейчас  столько развелось этих  собачеев!  Всех
владельцев проверять - месяца не хватит.
     - Зачем  же  всех?  Только молодых девчонок,  тем  более у  вас  есть
фотография.
     - А если собака не ее?  Если соседи попросили выгулять? Или выпросила
у знакомых для съемки?  Или сам любитель, пока снимал, попросил подержать?
Тогда как?
     Галина Васильевна молчит, подавленная моими возражениями. Для себя же
я все решил с самого начала -  немедленно в клуб служебного собаководства.
Но  я  злюсь на  себя за  свою оплошность -  не разглядеть на снимке такую
важную  деталь!  -  и  поэтому срываю  сердце на  ни  в  чем  не  повинном
следователе.


                                    9

     В  питомнике служебных собак я разыскиваю кинолога Ромуальда.  Он все
еще  переживает  гибель  своей  Коры  и   к  моей  просьбе  относится  без
энтузиазма:
     - Вообще-то, Дим Димыч, не положено...
     - Да мне необязательно ищейку, мне хотя бы щенка. Самого завалящего -
упрашиваю я.
     - Завалящих не держим,  -  обижается Ромуальд.  - Объясни хоть, зачем
тебе?
     - Личный сыск.
     - Так бы сразу и сказал... Ладно, дам тебе на вечер Демона, но учти -
отвечаешь головой.
     Я  вполуха слушаю  наставления Ромуальда по  уходу  за  щенком.  Меня
сейчас  больше  интересует  собаководческая  терминология  -   как  бы  не
оказаться профаном на предстоящей встрече,  если она,  конечно, состоится.
Обрадованный проявленной заинтересованностью, Ромуальд как истый энтузиаст
обрушивает на мою голову обширнейшую информацию.  Убедившись, что я твердо
усвоил разницу между фокстерьером и  экстерьером,  что я нипочем не спутаю
прикус с фикусом, он торжественно вручает мне поводок.
     - Вернешь  к  вечерней  кормежке!   Опоздаешь  -  больше  никогда  не
получишь.
     Демон оказался веселым,  общительным щенком,  еще  не  приступившим к
обучению разным собачьим премудростям.  Натягивая поводок,  он старательно
метил  столбы  и  деревья,  облаивал  прохожих и  вообще  вел  себя  очень
непринужденно.  Мы  с  Демоном никак  не  могли достичь полной гармонии во
взгляде на  окружающую действительность:  он  хотел  изучить ее  глубоко и
основательно, я же спешил обойти как можно больше собачьих площадок.
     Из пятидесяти адресов, полученных в клубе служебного собаководства, я
отобрал десяток наиболее близких к месту нападения на таксиста и терпеливо
кружил в этом районе. Терпение! Терпение! Для работника угрозыска это едва
ли не главная добродетель. Собак навстречу попадается много, но все не те.
Солидные,   степенные  доги   обдают  звонко  тявкающего  Демона  холодным
аристократическим презрением.  Пугливо жмутся  к  ногам  хозяев  болонки и
пекинессы.  И  только бойкие терьеры отчаянно рвутся с поводков,  стремясь
свести близкое знакомство с Демоном.
     Я  захожу в  сквер,  опускаюсь на скамейку,  с наслаждением вытягиваю
ноги,  уставшие за день. Ценнейшее качество терпеливость, а в личн