ю оплеуху.
   - Это от кого же получу? От тебя или от Морфия?
   - Ах, вот оно как! - Фазан вскинул пистолет, навел его
на Арусса. - Одна, значит, компания. Тем хуже для тебя.
   - Морфию ничего не стоит тебя уничтожить. Подумай,
почему он этого до сих пор не сделал?
   - Я исчез. Меня нигде нет. Но я всюду.
   - Исчез. Как знакомо мне это.
   - Я ушел от людей. Я ненавижу ваш мир и не вернусь туда.
   - Будешь жить, как Робинзон?
   - Я должен уничтожить Морфия. Это моя цель. А потом не
важно, что и как будет.
   - Ты не знаешь своей цели. Мало кто знает ее. Убить
человека - это не цель. Это - незнание. Зачем ты хочешь
убить? И разве этим можно что-то поправить? От людей уйти
невозможно, если ты человек. Тебе кажется, что ты ушел,
спрятался. А я ведь вычислил тебя без особого труда.
   - Видать, Морфий знал, кого нанимать. Сколько он тебе
заплатил, дед? Что ж ты так промахнулся? Почему не напал
на меня? Или Морфий послал тебя для другого: отговорить
меня от покушения? Не верю.
   - Он сказал, что не хочет пролития родной крови. Он что,
твой родственник?
   - Если ты мне заговариваешь зубы, имей в виду, как только
они появятся, первым, в кого я стреляю, будешь ты.
   - Все равно не успеешь. И вообще нам лучше не поднимать
шума. Да и стреляют они лучше. Уж ты поверь. Повидал я
стрелков.
   - Не пугай! Я обязан увернуться. И я увернусь. У меня
хороший слух. Только они меня и видели.
   - Ничего такого не будет. Никого поблизости нет. И мы с
тобой скоро уйдем отсюда. Я не хочу, чтобы ты убивал. Моя
задача - остановить тебя. Любой ценой.
   - Но кто вы?
   - Я - искупитель.
   - Искупитель?
   - Я пришел, чтобы искупить твой шаг.
   - Я не боюсь смерти.
   - Ты не чувствуешь страха, потому что не знаешь.
   - Чего не знаю?
   - Просто: не знаешь. Нет в тебе знания. А я знаю, и
мое знание - уберечь тебя. Ты понял, малыш?
   Фазан зажмурился. Потряс головой. Засунул пистолет за
пояс.
   - Все-таки кто ты?
   - Я - Арусс!
   - Арусс? Это имя?
   - Фамилия.
   - Ты иностранец?
   - Нет. Я русский. И фамилия моя что ни на есть
нашенская. Арусс - так в древности прозывалось наше с тобой
племя.
   - Я не верю тебе. Ты ловкий старик. Я ухожу, иначе ты
меня охмуришь окончательно, а я должен достать Морфия.
   - Подожди! - со стоном позвал Арусс. - Ты не ответил
мне, за что хочешь его убить.
   - Он, конечно, тебе не объяснил, почему я начал охотиться
на него. Еще бы! Так слушай. Он погубил моих братьев и
сестру. Вколол сестре вполне детскую дозу, а брата сделал
своим подручным. Теперь Мак за поцелуй белого жала на что
хочешь пойдет. Он и меня пристрелит. Пристрелил бы,
если... Сейчас он на принудительном лечении. Ему всего-то
двадцать пять лет, а выглядит старше тебя. А о сестре я и
вообще молчу. Мать заговаривается от горя. Он и меня хотел
приобщить. Но я не слабак. Я объявил ему войну. Так что
не держи меня, Арусс. Или как там тебя...
   Арусс почувствовал, что сейчас этот угловатый, жилистый
мальчишка уйдет. И не решался остановить его.
   - Постой еще чуток! - воскликнул Арусс, приветливо
помахивая рукой. - Скажи напоследок, что это у тебя за имя
такое? Откуда?
   - Фазан - это для краткости. Да и понятнее: птица
такая. А имя у меня немного не так звучит. Усфазан я!
   - Странное имя. Кто тебя так назвал?
   - Когда я родился, мама, говорят, застрессовала. Все
боялась, что я не выживу. Кто-то и посоветовал окрестить
меня. Вот в церкви и дали такое имя. Маме было все равно,
а там, видно, больше свободных имен в тот день не
оставалось. Все? Можно идти?
   - Скажи, а как зовут твою маму? Брата, сестру?
   - Похоже, старик, ты хочешь потянуть время. Ждешь
Морфия? Извини, я пойду. У меня свой план встречи с
дядюшкой!
   - Да нет. Просто меня заинтересовала твоя семья, малыш!
   - Хватит заливать, дедуля. Ишь ловкач, семья его моя
заинтересовала! Не лезь в чужую семью. Не лезь! - Фазан
рванулся, намереваясь убежать за дерево и броситься в овраг.
   Арусс выхватил огромный белый маузер и, теряя на бегу
куртку, несколько раз выстрелил.
   Фазан замер. Через мгновение рухнул в папоротники.
   - Ну ладно! Не прикидывайся. Вставай. Я же знаю...
   В этот момент раздался выстрел Фазана. Теперь уже Арусс,
обронив оружие, повалился наземь.
   - Ну что! - Фазан подошел к Аруссу. Поднял с земли его
маузер и стал недоуменно вертеть в руках странное оружие. -
Ну что? - машинально повторил он несколько раз. - Ну что?
- И, отбросив пистолет, кинулся к Аруссу. - Как же так,
дед? Ты обманул меня? - Фазана трясло. - Я же не знал,
что...
   - Уходи отсюда, малыш! - прошептал Арусс. - Они придут
сюда. И тогда...
   - Зачем ты так? Арусс!
   - Хорошая игрушка, не правда ли? Хлопает, как настоящий,
а пуль нет. Ты сплоховал, малыш. Придется тебе еще раз...
   - Сплоховал? Еще раз?
   - Возьми свою пушку и поскорее стрельни еще раз, чтоб я
умер...
   - Нет! Нет!
   - Вот видишь, убить человека - дело не простое. Но ты не
бойся!
   - Не могу! - Фазан зажмурился, затряс головой и брызнул
слезами на бледное лицо Арусса.
   - Не бойся, Фазан! За это тебе ничего не будет. А мне
облегчение сделаешь. Ну же, сынок!
   - Никогда! Я сейчас пойду позову людей, тут недалеко
пансионат...
   - Не надо. Стрельни в меня и исчезни отсюда. Не теряй
время. Они уже в пути. Я не хочу твоей смерти. Не могу
допустить ее. И я бы не допустил, если бы... А, да что
теперь!
   - Нет! Я остаюсь. Я буду ждать их. Пусть они делают со
мной, что хотят, лишь бы тебе помогли.
   - Да нет же! Они не помогут. Рана тяжелая. Да и не
нужен я им. Они сделают то, о чем я сейчас прошу, а потом и
тебя прикончат.
   - Мы будем защищаться. У меня еще обойма имеется.
   - Ну что с тобой делать? Ведь не уйдешь. Раз так,
возьми у меня в куртке шприц, ампулу и вкати дозу. Больно
мне.
   - Значит, и ты... - Фазан уронил пистолет. Взобрался на
кручу за курткой. Нашел шприц и ампулу.
   Когда делал укол, Арусс увидел на его руке кольцо из
моржового клыка.
   - Твою маму зовут Сандра? - спросил он.
   - Сандра. - Фазан отбросил шприц, наступил на него,
растоптал.
   - Тогда твоего брата зовут Максим.
   - Мак!
   - А сестра старше Максима на три года. И она вам не
родная.
   - Нет. Морфий пригрозил ее отцу, и он смылся. Так мать
рассказывала.
   - А кольцо это она тебе дала и сказала, что оно в память
об отце.
   - Об отце. Но я не верю. Мать - она у нас, сколько
помню, странная, в последние годы вообще не в себе.
Конечно, отец был.
   Как же без него? Все остальное - ее фантазии. Конечно,
она его сильно любила. Еще до несчастья с сестрой мать
говорила, что виделась с отцом уже после его смерти. Якобы
отец приходил к ней оттуда и оставил кольцо на память.
Сказка все это, бред!
   - Не так все просто, сынок, - проговорил Арусс. - Совсем
непросто. А матери надо верить. Верь и позаботься о ней.
Расскажи ей обо мне, обо всем, что тут было. Как только ты
скажешь, что видел меня и что я узнал это кольцо, она
выздоровеет. Только не говори, что я погиб. Скажи, что
исчез. Она поймет.
   - Ты не умрешь, Арусс! - Фазан вдруг заплакал.
   - Не плачь, сынок. Лучше послушай меня. Я испытал
десятки смертей. И каждая не походила на другую. Были
мгновения, полные ужаса, но были и упоительно- страстные.
Задыхался в невыносимой тоске; безболезненно проваливался во
тьму; то как бы взрывался изнутри, извергаясь огнем, то
уносился, ускорением, пьянящим, низводящим естество до
мизера, превращающим материальное "я" в абсолютное ничто.
Нечто подобное ощущалось и тогда, когда тело- уже
парализованное, бездыханное - мгновенно разрасталось во
вселенную. Распятое в бесконечности, оно становилось
невесомым и невидимым...
   Сейчас появится Морфий. Отдай мне "Макарова". А сам
отыщи мою игрушку и сделай вид, что я тебя... понимаешь ли,
пришил. За меня не бойся. Во-первых, я сам хочу,
во-вторых, если что... Я при оружии.
   Фазан ушел в глубь оврага. Упал в зеленых зарослях так,
чтобы сверху - с кручи обрыва - Морфий сразу же увидел:
   опасность устранена.

   Воздетые руки Йоты сияли кончиками пальцев.
   - Без крови нет жизни земной. Без боли - тоже.
Рождаются, становятся женщинами - все через боль и кровь. И
слава стоит крови. А в причастии вкушаете вы плоти и крови
заступника нашего. Осознай свой путь, и страх покинет тебя.
Теперь он будет у тебя светел и легок, потому что кончится
наконец долгая забота о других, нуждающихся в твоем участии.
Искупил ты их преступления страданием плоти твоей, пролитием
крови своей.
   - Но ведь с болью ухожу я отсюда, и не будет мне покоя,
знаю. Там, в папоротниках, чадо мое, мне неведомое до
последнего часа, с исстрадавшимся и полным ярости сердцем.
Разве чужой он мне? Почему я, отдавший столько жизней своих
за других, не могу спасти плоть и кровь мою?
   - Не можешь, ибо не твое это дело. Рождение второго сына
твоего не одобрялось, но прощено. А это немало. Знай! И
облегчай этим знанием страдание свое.
   - Но ведь погибнет он!
   - Не ведаю о том. И мне не всякое знание ведомо. А ты
свое выполнил. Ты чист и высок. Не оглядывайся назад. Там
тлен и страсти. Изгони из себя плотское, земное.
Недостойны они тебя отныне, ибо внешнее и временное все, что
во плоти и на земле.
   - Выходит, мой ребенок мне чужой, если плоть - нечто
внешнее, временное, и к душе его я не имею никакого
отношения. Тогда почему я испытываю к этому ребенку такую
нежность? Почему я скучаю, тоскую по нем? Почему испытываю
болезненно- сладкое состояние, когда хрупкое это создание
прижимается ко мне?
   - В жизни не так, как в вечности. В жизни реальна плоть,
а душа - миф. ТАМ же эфемерна плоть...
   - А ТАМ? Разве я не смогу любить своего малыша Там?
Разве мои мать и бабушка не любят меня Там? Тогда зачем они
приходили?
   - Они приходили?
   - Я видел их, как тебя сейчас вижу.
   - И что? Вы разговаривали? Ты их слышал?
   - Они молчали. Но я их слышал. Они одобрили меня и
благословили. За сына... Я был рад этому. Ведь я
сомневался, не знал, как поступить. Пусть сын не знает
меня, но я просил сына. И он был мне дан. Я хочу, чтобы он
вырос человеком.
   - Этого хотят все. А ты люби его на расстоянии. На
земле этого достаточно. А Там... Там в любви не нуждается
никто. Бессмертие - это и есть способность всем любить
всех. Сто восемь возвращений на земле как раз и есть тот
минимум, который делает человека способным к бессмертию.

   - ...Да он никак помирает... - Арусс открыл глаза и
увидел стоящего над ним Морфия.
   Двое направлялись к Фазану, а на круче обрыва маячила еще
фигура.
   - Мы так не договаривались. Ты обещал один, - прошептал
Арусс.
   - Что-то я не дотумкаю, - продолжал свое Морфий.
   - Всё, как условились. Я... Мне удалось его уколоть...
   - Он тебя тоже... И, как я понимаю, основательно уколол.
Ловкий пацанчик. Моя порода! Приучу гаденыша. Послужите
дяде родному. А то, ишь ты, террор объявил. Ты, старик,
молоток. Жаль, конечно, тебя. Но ничего не поделаешь. Я
хотел помочь. - Морфий полез в карман. - Это твой паспорт.
Вот твоя фотка - наклеена, придавлена печатью. И написано:
международный. Осталось только заполнить его твоими
данными. Но ты сам подкачал, в таком виде тебя никакая
заграница не примет. - Морфий бросил на Арусса взгляд, в
котором было неподдельное сожаление, и хотел отойти, но
неожиданно упал навзничь, так и не сообразив, что произошло.
Выстрела он не услышал и никак не ожидал ничего подобного от
умирающего лысого бродяжки, мечтавшего выбраться куда-нибудь
подальше за границу...

   Опять весна, и опять цветут яблони. Вдали - храм, а
окрест- домики, домики под красной, оранжевой, розовой,
черепицей.
   - Где это мы?
   Глаза ее светились каким-то таинственным злато-зеленым
светом.
   - Спасибо тебе, - сказал Арусс.
   - И тебе спасибо, - ответила Йота. - Сейчас я уйду. А
ты чего хочешь?
   - Увидеть землю...
   - Зачем? - Йота изумленно посмотрела на Арусса и
рассмеялась. - Ты удивительный, однако, тип. Смотри!
   И Арусс увидел зависший над оврагом вертолет, бегущих по
лесу, отстреливающихся людей, светловолосого парня, сидящего
около распростертого тела...
   - Сынок! - прошептал он.
   Парень поднял голову, и Арусс увидел его сухие,
вопросительные глаза.
   - Прости меня.
   Глаза оставались непонимающими.
   Арусс заплакал и прошептал:
   - Сильно угнетен я, Господи, оживи меня по слову твоему.
   - 3АЧЕМ? - закричала Йота.
   Арусс оглянулся. И не увидел ее. Только злато-зеленый
свет брызнул в лицо. И пахнуло морским ветерком.

   Ведь, понимаешь, что снится тебе это стремительное
падение с огромной высоты, а все равно жутко. Постепенно
оно замедляется и превращается в полет. И тут же начинает
звучать пение. Я давно знаю эту музыку: песня рабов из
"Набуко" Верди. Какой совершенный хор! Не земной. Я
слышал его Там... Какой хор! Если бы не сигнал,
диссонирующий с гениальной мелодией... Звонок! Он все
портит. Убивает.
   Болит голова. Ноют суставы плеч. Подкашиваются ноги.
   А тут еще эти звонки!
   "Проснись! Ну проснись же! Па-а-а-па! К телефону
тебя".
   Какой капризный голос! Или испуганный? Дочка! Слышишь
голос, а глаза не открываются. Какое-то вязкое бессилие.
   Наконец возвращается способность говорить:
   - Ну что там? В такую рань!
   - К телефону иди! - Дочка, розовая, дылдастая,
вздыбленная какая-то.
   - Слушаю... Кто? Понял. Коляню не видел. Давно не
видал. В мастерской? Не был. А что? Дома не ночевал?
Значит, в мастерской. Нет в мастерской? Странно!
   Пошли гудки отбоя.
   - Что там стряслось? - Жена, тоже вздыбленная, усталая,
словно всю ночь не спала.
   - Коляня дома не ночевал.
   - Коляня! Никогда бы не подумала. Божий одуванчик!
Значит, и он туда же... Твоя школа!
   - При чем тут это! Что ты сразу... с утра пораньше
начинаешь!
   - Да пошел ты! - Жена начинает метаться. - Это тебе
звонят ни свет ни заря!
   "Господи! Какая же она стала невыносимая! И куда все
подевалось? Ведь было же, было, и совсем недавно: и свет,
и нежность, и что-то похожее на счастье".
   - Мне скоро сорок! Теперь бы только жить да радоваться.
А я уже старуха.
   Снова звонит телефон.
   - Слушаю.
   - Привет, Ваня! Что молчишь? Не узнал?
   - Узнал! Чего уж...
   - Поздравляю тебя!
   - С чем это?
   - Ни с чем, а с кем.
   - Что-о-о?
   - А то! Сын у тебя народился.
   - Давно?
   - Скоро месяц...
   - Ты где, где ты?
   - Все там же.
   - Жди. Я сейчас.
   Разлетаются двери спальни.
   - Куда это ты так рано? Может, позавтракаешь?
   - Да нет! Коляня пропал. Надо... бежать.
   - Да не ври ты! Куда денется твой Коляня! Ладно. Беги,
беги! И когда уже совсем уберешься отсюда? Надоело!

   Никудышная весна. Тоже мне, субтропики. На Набережной
пусто. Ветрено. Море бьется о бетон. Пыль соленую несет с
мола. Вот и счастливая мамочка.
   - Заждался? Извини, что без него. Не хотела будить.
Ночь выдалась сумасшедшая.
   - Здравствуй, Шура.
   - Здравствуй, Ваня. - По лицу жуткие пятна беременности,
отвисший живот. Голова недочесанная.
   - Что же ты, Шура?
   - А что я?
   - Ну так вот. Перед фактом ставишь. Нате вам,
подарочек! Можно было посоветоваться, решить вместе.
   - "Вот я в беззаконии зачат, и в грехе родила меня мать
моя". Так, что ли? От этой печки плясать будем? - Шура
сдернула с горла косынку. Расстегнула малиновый плащ.
Оказывается, он малиновый, а когда подходила, казался серым.
   - Ну и весна нынче! - попытался перевести разговор на
другое. - Апрель называется.

   - Это мое дело: быть или не быть ребеночку. Ты,
конечно, извини, что я решилась, тебя не спросясь...
   - Я мечтал. Я даже просил Бога, - ответил он.
   Ее трясло. Она не могла и слова выговорить, только
мычала. Он гладил ее по спине, плечам, голове, целовал
мокрые руки. А когда она смогла идти, повел ее на пирс и
умыл морской водой.
   - Пошли к нам, - горячо прошептала она. - Увидишь
маленького, бабку, деда... Увидишь, какое гнездышко у
твоего птенчика. Золотое место - Кизиловая горка. Прямо
над морем. Пошли же...
   - Меня сегодня ни свет ни заря взбалмошили. Жена
приятеля позвонила. Да ты его знаешь: Коляня. Дома не
ночевал. Я знаю, где он - в галерее. Выставка там сегодня
открывается, вот он и пашет всю ночь. Там и его картинки
будут. Слышь, Шурик, пойдем, а потом - будь по-твоему - к
тебе, к вам. Надо Коляню предупредить, что он в розыске.
Жена у него несусветная. Скандал может учинить. К тому же
увидишь одну вещицу. Коляня нас с тобой изобразил.
   - Когда это было, что-то не помню.
   - Однажды застал нас в мастерской, когда мы уснули, и
набросал, а потом доделал по памяти.
   - Голыми?
   - Да не волнуйся ты. Мы там неузнаваемы. Знаешь почему?
Он написал нас не в том возрасте. Мы на картине старше, чем
есть. Так что никто и не узнает.
   - А я вспомнила. Ты мне тогда еще это колечко подарил...
   - Колечко? Не помню... Покажи-ка.
   - Ну как же, из моржового клыка. С глазком. Ты тогда
еще присказку говорил: "Смотри в оба, зри в три!"
   - Моя работа! Но, убей, не помню, когда делал, когда
дарил...
   - Правда? Ну, ты даешь...
   - Я давно замечаю в себе какие-то чудеса с памятью.
Помню, чего не было, и не помню, что было.
   Они шли по Набережной. Ее черно-блескучие волосы играли.
Глаза светились синим огоньком. Пигментные кляксы исчезли.
   - Жуткая, Ваня, новость. Слышала, когда ехала сюда в
троллейбусе: якобы из больницы мертвяк сбежал.
   - Чушь какая-то. Вечно люди выдумывают...
   - Я тож так думаю, Ванечка.
   Внезапно он остановился. И, встревоженно глянув на Шуру,
сказал:
   - Шурик, подожди меня тут минуту. Я загляну в
мастерскую. Может, Коляня там?
   - Ты ж говорил, предполагал...
   - Все-таки я сбегаю, тут рядом. Подожди.
   - Тогда и я с тобой.
   - Не стоит. Я мигом. А потом - в галерею.
   - Нет уж. Я с тобой.
   - Ладно. Пошли.

   Достав из тайничка свой ключ, Иван открыл мастерскую.
Шура вошла первая.
   - Тут человеческим духом пахнет, - сказала она. И
направилась на кухню.
   Иван же прямым сообщением бросился на половину Коляни,
открыл шкаф. Там висел серый окровавленный импортный плащ.
   - Арусс, Ваня! - кричала с кухни Шура. - Чайник совсем
еще горячий.
   - Значит, все в порядке, ничего с Коляней не случилось
плохого, - ответил Иван, оглядываясь и запихивая злосчастный
плащ в один из старых вместительных этюдников Коляни.
   Тут и раздался звонок. Иван не успел дух перевести, как
Шура уже впускала в мастерскую незнакомого парня. Он
бесцеремонно обежал все комнаты мастерской, ринулся к шкафу,
заглянул в него, потом представился:
   - Следователь Синаний Валентин Антонович, лейтенант
милиции. А вы, как я понимаю, Арусс Иван Митрофанович?
   - Вот именно.
   - Мне поручен розыск без вести пропавшего художника
Коляни Степана Степановича...
   - Чем могу - помогу. - Арусс оглядывал молодого сыщика.
И он ему не понравился. То ли из-за отсутствия военной
выправки - был этот Синаний низкорослый и щуплый, - то ли
потому, что начал с обыска, не представив никакой на то
санкции.
   - Когда вы последний раз видели своего товарища?
   - В последний раз? Затрудняюсь сказать.
   - Да жив Коляня, - вмешалась Сандра. - Только что здесь
был. Чайник на плите горячий. Чашка, из которой он пил
кофе, немытая.
   - Чашка? Это интересно. - Синаний бросился на кухню. -
Где же она? Чашка немытая?
   - В буфете, - ответила Сандра. - Я ее помыла и спрятала.
Не разводить же мух.
   - Жаль! - вышел из кухни Синаний. - Можно было бы
дактилоскопировать чашечку.
   - Да не волнуйтесь вы, - продолжала Сандра. - Сейчас мы
его вам покажем. Мы знаем, где он. Пойдемте с нами.
Правда, Ваня?
   - Конечно. Отчего же не пойти? Выставка ожидается что
надо, - пробормотал Арусс и бросил взгляд на старинный
этюдник Коляни.
   Стали собираться. Сандра размашисто натягивала на себя
розовый балахон. Взмыло над коленями широкополое платье.
Обнажились ляжки, обтянутые дырявыми колготками. И Арусс
перехватил