уицидный след,  -- уточнил следователь.  -- Вы  случайно не
знаете этого человека?
     У Кутузова от таких  наглых  слов язык  свился  в трубочку, и он вместо
"нет" сказал "мэ".
     --  А  на этом снимке  кого-нибудь узнаете? -- следователь методическим
движением  вытащил  на  свет еще одну фотографию.  С изображением  братского
кладбища:  двое  молодых парней  и  одна  пожилая  дама  с...  перерезанными
горлами.
     -- А может, это работа нашего президента... Ему недавно посол Занзибара
подарил секач для ритуальных обрезаний.
     -- Вы  надо мной издеваетесь, -- на полном серьезе сказал Шило. --  То,
что вы сделали в ресторане с Виктором Бычковым,  очень напоминает это...  --
он постучал костяшками пальцев по рассыпанным по столу фотографиям.
     -- Извините,  господин  следователь,  кроме  меня в ресторане было, как
минимум,  человек  сто,  если  не  больше.  И  каждый  из  них,  по   теории
вероятности,  мог  спокойно перерезать горло этому  типу. Вы что, никогда не
читали Агату Кристи?
     -- Но рядом с ним находились вы, Геннадий Эдуардович. У вас был с  этим
парнем конфликт. И нож был ваш, а кровь на нем -- потерпевшего Бычкова.
     --  Во-первых,  нож  мне  подложили в  карман,  когда меня  избивали  в
туалете, а во-вторых, покажите документ, где говорилось бы, что этот нож был
извлечен из моего кармана в присутствии понятых.
     -- Ваша собственная жена опознала этот нож, вы с ним ходили за грибами.
У него сломан штопор и отколота часть рукоятки.
     --  Моя жена  после  того,  как познакомилась  с  этим...  как  его  --
президентом фирмы "Аляска", может дать любые показания против меня.
     -- А смысл?
     -- Я  ей такой,  оскопленный Чернобылем, не очень-то нужен. Машинка моя
уже  не  того завода.  Не  той мощности.  Понимаете? Ей надо побыстрее  меня
отправить в тюрьму, а самой трахаться с кем хочешь  и когда  хочешь. Вы ведь
ее  видели  и  тоже,  наверное,  подумали  --  хорошо бы  с  такой  женщиной
переспать...  Знаю  я  вас,  ментов,  вы  одной рукой  пишете  обвинительное
заключение, а другой ширинку расстегиваете...
     Шило вспыхнул, и его остренький носик сделался еще острее.
     -- Я бы на  вашем месте, Кутузов, не очень-то тут  разорялся, поскольку
вы подозреваетесь  в убийстве еще четверых человек. Во всяком случае, способ
убийства везде один и тот же.
     -- Я однажды  по телевизору видел тринадцать трупов, рядком положенных.
И везде один и  тот же способ -- отсечение  головы от туловища. Кажется, это
было в Сербии, а может, в Грозном...
     -- В тот день,  25  января, в субботу вы пришли  в  ресторан  "Ориент",
чтобы...
     -- Я уже вам рассказывал: мы с женой, с Людмилой Васильевной, пришли  в
ресторан "Ориент", чтобы скромно отметить  ее  день рождения. Однажды мы уже
там были.  Тогда заказали три порции салата, по шашлыку и бутылку "Каберне",
а с  нас взяли за тринадцать салатов, четыре шашлыка и три бутылки вина. Нам
это   показалось   интересным,  и  мы  решили  узнать,   чем   же   нынешнее
капиталистическое обслуживание отличается от прежнего социалистического...
     -- Надеюсь, узнали?
     -- Чем все это закончилось,  вы можете прочитать на  моем лице. Кстати,
господин  следователь,  будет  ли  возбуждено  уголовное  дело  против  того
коммерсанта и его подручных, которые избили меня в  туалете, при этом унижая
мое человеческое достоинство?
     -- В какой форме, разрешите узнать?
     -- Пока  один из  них вытирал моим лицом  писуар, другой мне мочился за
шиворот. А в это время  президент фирмы  Шорох танцевал с моей  женой, держа
руку немного ниже ее талии.
     -- Но этого в протоколе нет. Во всяком случае, я впервые об этом слышу.
Но будьте  честны, Кутузов,  если  бы вы были на их  месте и вашего приятеля
пырнули ножом и он потом умер, как бы вы вели себя?
     --  Это из области предположений. Не мы с Люсей к ним подсели, а они  к
нам.  Хотя  мы предупредили  официанта -- хотим побыть  вдвоем. Я специально
подсчитал: из двадцати двух  столиков -- восемь пустые.  Значит, сделано это
было с каким-то умыслом,  а может, даже по сговору с жеребчиком из "Аляски",
который сразу же, войдя в ресторан, положил глаз на мою половину...
     -- Это тоже из области  предположений. Я  хотел бы выяснить: почему вы,
будучи  почти трезвым  -- во  всяком  случае,  об  этом говорит  медицинское
освидетельствование, -- вели  себя так,  словно  были  в  стельку  пьяны? Вы
ходили по залу, задирали людей, хамили официантам,  наконец, бросили банку с
пивом  в сторону танцующей  публики.  Банка  была  открыта,  пивом  обрызгав
выходное  платье одной женщины, угодила саксофонисту в ногу,  нанеся  легкое
телесное повреждение. Вот как вы это объясните?
     -- Естественной  реакцией  на  издевательства отпетых мерзавцев. Я  был
словно под наркозом...
     -- Значит, не  отрицаете, что, находясь в столь взвинченном  состоянии,
вполне могли нанести удар ножом Бычкову?
     --  Нет,  я  наоборот утверждаю:  если  на протяжении тридцати  четырех
предыдущих лет своей жизни я не  совершил ничего подобного, то  какие у меня
были основания изменять этому правилу?
     ...Когда он  вернулся  в  камеру, там  шла дискуссия  о смертной казни.
Выясняли,  что  гуманнее  --  расстрел, повешение,  электрический  стул  или
газовая камера? Ящик, видимо, подводил какой-то итог.
     --  Весь  мир,  как известно, бардак,  --  говорил  Жора,  --  и  люди,
рот-фронт, только тем и живут, что уничтожают друг друга. Вот нас, например.
Я лично за собой никакой вины не осознаю. Жизнь сыграла  со мной в подлянку,
и я ей отвечаю тем же. И сейчас у меня нет выбора -- девять граммов свинца и
никаких  вариантов.  А  я,  может  быть,  предпочел бы  электрический  стул,
какая-то даже щекотка для нервов. Или газовую камеру. Говорят, вообще ничего
не чувствуешь: один глубокий вдох -- и поплыл в синие дали.
     -- Самая легкая смерть --  петля, -- со  знанием дела возразил Осис. --
Те,  кто через это прошел,  но был  вытащен, говорят,  что  ничего на  свете
приятнее нет. Мгновенный сон...Причем без сновидений...
     -- Мы с однократкой, -- кивок в сторону Кутузова, -- такое удовольствие
можем тебе доставить хоть сейчас. Сделаем из простыни удавку и аккуратненько
тебя  придушим. Только  оставь ментам письмо: мол, так-то и  так, в  гробу я
вас, педерастов, видел и  потому  добровольно отдаюсь в руки своих товарищей
по несчастью... Коротко и ясно.
     Осис даже не улыбнулся.
     -- И вы это могли бы сделать?
     -- Запросто! Если ты мог  своего дружка затюкать молотком до смерти, то
почему мы тебе не можем помочь? Как думаешь, однократка?
     Генке захотелось сблевать.
     --  Где-то читал: когда одному  смертнику прочитали указ о помиловании,
он тут же отбросил копыта...
     -- Нас не помилуют, -- Ящик  подошел к Осису, --  мы не тот контингент.
Но я попытаюсь уйти в несознанку, однажды у меня этот номер прошел.
     Во время  ужина еда не  лезла в глотку. Все  съел Жора. Облизал миску и
ложку. Язык  у него  мясистый,  синего цвета, как  у собаки чау-чау. А ночью
Ящик  повторил  свой любимый эротический акт.  Осис  во сне  дергался, Жора,
исполнив  соло  мастурбации,  задал  такого  храпака,   что  Генке  хотелось
зацементировать себе уши или задушить Ящика.
     Он закрыл глаза, и его взор, пронизав  четыре этажа тюрьмы, добрался до
неба. Как никогда отчетливо увидел созвездие Лебедя  и Большую  Медведицу...
И, наверное, эта звездная россыпь, которую он вообразил, напомнила  ему иные
времена,  невероятно  далекие  и  сладостные.  И,  конечно, Люську  и первое
соприкосновение с этой необыкновенной женщиной...
     На  следующий день  произошли  перемены. Около десяти  часов  застучали
засовы, взвизгнула щеколда и в камеру вошли два контролера. Мельком взглянув
на Ящика, сидевшего с ногами на нарах, они подошли к Роберту.
     -- Осис, собирайся, пойдем к психиатру, -- сказал один из надзирателей.
     Казалось, молчание парализовало камеру.
     -- Я уже был  у психиатра, --  голос Осиса осел, и  последнее  слово он
почти проглотил.
     -- Надо еще показаться, ведешь себя как-то странно.
     Озираясь по сторонам,  Роберт слез с нар и  поправил брюки. Засуетился.
Подошел к полочке, где стояла нехитрая утварь, и взял оттуда кружку.
     -- Ничего не брать! И не тяни резину.
     И Ящик, и Генка почувствовали -- Осиса уводят навсегда.
     Он сник. Казалось,  стал ниже  ростом.  Худые  руки и слабые плечи были
жалки. Он непроизвольно  все время приглаживал волосы  и  бросал вопрошающие
взгляды  на контролеров.  Хотел  что-то  у них выпытать,  но те  истуканисто
молчали. И его как будто осенило: он вдруг спросил:
     -- Мне с ними прощаться?
     -- Пошли, тебя ждут.
     Перед  дверью  Роберт  задержался  и,  обернувшись,  отчаянно-спокойным
голосом проговорил:
     -- Если не вернусь, ешьте мою пайку.
     Они   слышали,  как  щелкнули  наручники,   замок,   клацнула  щеколда.
Удаляющиеся шаги и -- тишина.
     -- Все, однократка, отговорила роща золотая.
     Ящик соскочил с нар и пошагал к унитазу.
     Генка сцепил  в замок  руки --  его  била дрожь,  и сигарета, забытая в
губах, мелко вибрировала, словно осиновый лист.
     -- А может, он еще  вернется? -- Кутузов и  сам не  верил своим словам,
однако ему очень хотелось, чтобы Осис возвратился...
     ...Когда   Торфа  ввели  в   камеру,  Кутузов  почувствовал   некоторое
облегчение. Боялся, что подсадят какого-нибудь отпетого уголовника.  А  Торф
выглядел  даже  симпатично: среднего роста,  с  темными  навыкате глазами  и
высоким, с большими залысинами лбом,
     -- Привет, гопники, -- сказал он и, как гандболист, бросил целлофановый
пакет на нары.
     --  Тут  господа, а  не  гопники,  --  съязвил  Ящик. --  У  тебя  есть
что-нибудь похавать?
     -- Сейчас, вот только приму ванну и поджарю тебе кнедлики.
     Жора слушал и не верил своим ушам. Ему как-то стало не по себе от такой
наглости новичка. Но когда тот снял шерстяной свитер, надетый на голое тело,
узники  36-й  камеры узрели на груди наколку из пяти церковных куполов. Один
из них державный и четыре поменьше. Ящик цокнул языком и сник. Он понял, кто
перед ним. На каждый купол -- одна судимость.
     Ящик тоже скинул с себя рубаху, чтобы видели, что и он не  пятое колесо
в  телеге:  на левом плече красовался ромб,  в центре  которого пиковый туз.
Судимость  за  хулиганство.  Он  себя  разрисовал  еще  в  первую  ходку  по
малолетству.
     В тот вечер им все же перепал лакомый кусок. После ужина Торф достал из
пакета сверток, в котором был батон, лососина, копченая колбаса и две плитки
шоколада. Потом они пили чай: на кружку пачка. Курили сигареты "Голливуд".
     Перед  сном  Торф,  игнорируя  общественную  мораль,   принялся  носком
протирать  между  пальцами ног. Делал он  это не без удовольствия:  подносил
носок к носу и, зажмурив глаза, затягивался "ароматами".
     Генку  при  виде этой  процедуры  чуть  не  понесло,  и  он,  чтобы  не
расстаться с только что принятой пайкой, отвернулся к стене и стал думать  о
Люське.
     -- Ну что, братва, бросаем курить, --  не  то  спросил, не  то утвердил
Торф.
     -- Только не я! -- с готовностью откликнулся Жора.
     -- А в чем проблема? -- Кутузову не хотелось быть податливым.
     -- Аллергия на табачный  дым,  -- буднично  объяснил пришелец  и  начал
делать приседания. -- Придется потерпеть...
     --  Да ты только что сам дымил, -- у Ящика  от  негодования лицо  пошло
бороздами.
     -- Это была прописка, и теперь об этом забыли.
     -- По-моему, это слишком, --  Кутузов  взял в руки  сигарету и  стал ее
разминать. -- Без курева мы тут передохнем от тоски мятежной.
     -- К  сожалению, ничем  не могу помочь.  Раненых не  подбираем. В жизни
всегда кто-то кому-то мешает. Мне -- табачный дым.
     --  А  ни  хрена себе режимчик! -- Жора сунул в  рот сигарету и вжикнул
зажигалкой. Со смехом и вызывающе затянулся.
     И где  этот оболтус,  думал Генка, научился  пускать такие кругленькие,
точно вырезанные по лекалу,  колечки? Причем  каждое последующее было меньше
предыдущего и, догнав первое, проходило через него насквозь.
     -- Фраер, тебе сейчас  надеть на голову  целлофановый  мешок или  когда
будешь спать?
     И никто из них не  подумал, что это не шутка. Однако Ящик, видимо, зная
что-то  большее  о блатном укладе,  не повел и  ухом. Он сделал  подряд  две
мощные  затяжки  и  через  передние  зубы  цвиркнул  слюной.  Демонстрировал
стойкость.
     -- Ты один хочешь защемить наши  общие интересы, --  с  дрожью в голосе
проговорил Ящик. -- Нас тут двое, и власть тут  не твоя... Если ты настоящий
вор в законе, обязан с братвой поступать по справедливости.
     Однако фолклендскому конфликту не  суждено было разгореться.  Апологеты
никотина  вдруг увидели, какие  дикие превращения начались  с их оппонентом.
Открыв рот,  Торф  так шумно  и мощно  задышал,  что заколыхалась  на  стене
висевшая иконка. Лицо  налилось синюшностью, его пухлые  руки терзали грудь,
словно хотели сдержать выскакивающее  из нее сердце.  Он  сполз  на  пол  и,
кажется, начал отдавать Богу душу.
     -- Стучи в дверь, пусть зовут врача, -- приказал Ящику Кутузов.
     -- А что с ним? Может, эпилепсия? Накинь ему на голову одеяло...
     Генка,  однако, видел, что тут что-то другое. А в  кармане ни валидола,
ни нитроглицерина. Он  подошел к раковине и  смочил полотенце. Положил Торфу
на  лоб.  Протер  концом полотенца грудь. Нащупал  на  шее  пульс --  сердце
стучало сильно и часто, словно крупнокалиберный пулемет.
     Примочка,  видимо, подействовала, и Торф  открыл глаза. Ящик  между тем
дубасил руками  и  ногами в дверь, хотя за  ней никто  не подавал  признаков
жизни.
     -- Где мой пакет? -- едва слышно проговорил Торф.
     Генка, взяв за угол целлофановый пакет, пододвинул его к руке Семена. И
тот вялым ищущим движением полез  в него  и вытащил штуковину, очень похожую
на курительную  трубку. Он поднес  ее ко  рту  и, задержав дыхание, нажал на
колпачок. Аэрозоль...
     В открывшуюся наконец амбразуру кто-то, демонстрируя власть, крикнул:
     -- Вам что, давно сусала не чистили?!
     -- Давай, ментяра, врача,  новый  жилец загибается, --  Ящик  стучал  в
дверь не переставая.
     --  Может,  вам  Кашпировского вызвать?  Или прописать пару  пилюль  по
ебалу?
     Эти слова, наверное, долетели до слуха  Торфа  и  подействовали на него
сильнее лекарства.  Синева с лица стала  сползать, и лишь крупные капли пота
говорили   о  том,  что  этот   человек  возвращается  из  какой-то  знойной
запредельности.
     -- Помогите сесть, -- попросил Торф. -- Дайте водички...
     Генку это происшествие немало взбудоражило. После Чернобыля, мотаясь по
госпиталям, он  насмотрелся на ликвидаторов с разрушенной иммунной системой.
В   таких  случаях  лучше  всего  помогали  преднизалон  или  ударная   доза
адреналина.  Он вспомнил  одного парня, который  при  астматическом приступе
пытался выброситься с четвертого этажа.
     -- Все,  однократка,  впредь курить будем только на  проходке,  -- Ящик
уселся на свои нары.
     -- Где? -- не понял Кутузов.
     -- На прогулке. Ты же видишь, подселили к нам какого-то припадочного.
     --  Не помрем, если и не покурим, -- согласился Генка. -- А если  будет
невмоготу, пожуем табачку.
     --  Еще чего ты, однократка,  придумал. Я же не чурек,  мне надо, чтобы
дымок щекотал дыхалку. Как, маленько полегчало? -- спросил он у Торфа.
     -- Кажется, возвращаюсь... И наперед говорю: никогда больше этих сук не
зовите, бесполезно.
     -- Гондурастцы шкворенные! -- выругался Ящик и  машинально потянулся за
сигаретами. Однако  закуривать  не стал, повалял  пачку  в руках,  понюхал и
отправил на нары.
     Постепенно жизнь в 36-й камере налаживалась,  если, конечно, пребывание
в ней  вообще можно  было назвать жизнью.  Как  бы  в  знак солидарности  за
проявленное  сочувствие  Торф  позволил  Ящику  с  Генкой  пользоваться  его
мобильным телефоном. Сам Семен бесконечно куда-то звонил.
     Но каково  же было разочарование, когда Кутузов, набрав домашний номер,
не услышал  Люськиного  голоса.  А  времечко-то  было позднее.  Он  невольно
вспомнил слова Ящика о "пантах", которые они с Осисом "могли бы ему запросто
сбить".  Он даже  ощупал свое темечко и, пребывая  в  смятении, позвонил еще
раз.  И опять молчок. В  половине первого ночи он подошел к Торфу и тихонько
потянул его за плечо.
     -- Старик, разреши еще раз воспользоваться мобильником.
     Торф, не поворачиваясь, сунул руку под подушку и вытащил трубку.
     --  Но  лучше не звони -- хуже себе.  -- Он перевернулся  на спину.  --
Хочешь дам еврейский совет?
     -- Валяй, Сеня, на ночь не грех послушать...
     -- Она намного моложе тебя?
     -- Не очень, всего на пять лет.
     -- Но красивая?
     -- Не то слово: неофициальная "мисс Латвия".
     --  Тогда давай  сюда  телефон! Поставь  на всем крест и ложись  спать.
Выспись, а к утру вся дурь пройдет.
     -- Да  какая к  черту дурь! Мне  хотя бы  ее голос  услышать да о делах
перекинуться. У меня  в книгах заначка спрятана, пусть лучше потратит мне на
сигареты.
     -- Тогда извини.
     Торф снова отвернулся лицом к стене и, положив руку под голову, затих.
     В  сердцах  Кутузов  схватил  ботинок  и  засандалил  им в  ненавистную
лампочку, которая  день и ночь портила ему нервы. Но лампочка сама сидела за
решеткой   --  в  проволочной  корзине.  Ботинок,  стукнувшись   о  потолок,
отрекошетил и упал на спящего Жорика.
     -- Атас,  наших бьют!  -- Ящик  вскочил с  нар и ошалело,  со  звериным
выражением лица, замотал головой. Однако, увидев, что рядом лежит безобидный
ботинок, все понял и, отбросив его ногой, снова упал на постель.
     Назавтра,  в  первой  половине  дня, Кутузова повели  на  очную ставку.
Следователь  Шило был по-прежнему  подтянут, при галстуке и чисто выбрит. На
сей раз от него исходил заметный аромат не то одеколона, не то дезодоранта.
     Он ознакомил  Генку  с  предстоящей  процедурой, вытащил из папки бланк
протокола и, выглянув за дверь,  попросил дежурного привести Куманькова. Это
был один из  тех,  кто  находился в тот роковой день  25  января в ресторане
"Ориент" за одним столом с Кутузовыми, и, как заведенный, жевал резинку.
     Генка  увидел перед собой социальный продукт  не первой свежести. Не по
годам полинявшая физия со следами пороков, три или четыре шрама и совершенно
безучастный взгляд карих глаз.
     Следователь обратился к Куманькову так, как, наверное, всю сознательную
жизнь   обращался   ко   всем  подследственным,   назвав  его   "гражданином
Куманьковым".  Однако спохватившись,  что  Куманьков  никакой  не гражданин,
заикнулся  насчет  "товарища",  но  быстро  понял,  что  опять  промахнулся.
Кашлянув в кулак и слегка тушуясь, он наконец сказал:
     -- Господин Куманьков, где вы находились вечером 25 января сего года?
     От этих слов Генка чуть  не упал с намертво приваренного к полу  стула,
поскольку  протокольная  рожа   Куманькова   так  же  соответствовала  слову
"господин", как  он,  Генка Кутузов,  соответствовал понятию  балетмейстера.
Однако он не показал вида и серьезно слушал этого стриженого недоноска.
     -- Мы пришли в "Ориент", чтобы немного культурно отдохнуть.
     -- Уточните -- кто это "мы"?
     --  Валерий  Шорох --  мой шеф,  президент  фирмы  "Аляска",  я, Вовчик
Рубероид и потерпевший Витек Бычков.
     -- Рубероид, полагаю, кличка? -- спросил Шило.
     -- Нет, кличка у него Гудрон, а фамилия Рубероид... Мой шеф вышел из-за
стола и пригласил танцевать женщину, которая сидела рядом с этим... -- кивок
в сторону Кутузова.
     -- Давайте, свидетель, соблюдать элементарную корректность, -- попросил
Шило. -- Вы ведь наверняка знаете, кто напротив вас сидит.
     -- Короче, этому придурку Кутузову не понравилось, что его бабе уделяют
столько внимания, и он нач