улся металл.
     -- Пристрели его, гада...Только  потом  пальни  в воздух,  -- подсказал
другой голос.
     -- В упор нельзя, обвинят...  Дай что-нибудь -- платок или какой-нибудь
клочок бумаги... Чтобы пороховая гарь не осталась на его морде...
     -- Платок жалко, чистый... Подожди, я вырву из записной книжки.
     Генку оглушил шелест переворачиваемых листков.
     -- Во, бля, нет свободного места, везде телефоны  шалавок... На, держи,
тут номер какого-то мудака...
     И как  будто горчичник лег на висок Кутузову. И ему почудилось, что это
Люська положила ему на лицо свою ладонь, и сразу стало непередаваемо хорошо.
Он хотел ей ответить тем же, погладить ее по щеке, но рука не  повиновалась.
Откуда-то подуло горячим сквозняком, оглушающе громко захлопнулась форточка.
И стало темно.
     -- Этот отбегался, -- сказал стынущий от содеянного голос.
     --  Ему  теперь  это  до лампочки, -- ответил  другой.  --  Чего ждешь,
стреляй.
     Раздался сухой, как удар в рельсу, выстрел в воздух.
     -- Бери его  за мослы, оттащим в зону... Вот же крысы, я давно  говорил
начальству -- что-то тут не так...
     Генкина  голова билась  о  булыжник, подпрыгивала  как  футбольный мяч,
моталась  из стороны  в сторону, а гдето далеко-далеко, в уходящем сознании,
продолжала мерцать крошечная, как острие иглы, звездочка....
     Дорога, полная змей, кончилась, оборвалась перед самой пропастью, и он,
оттолкнувшись от  края  земли,  полетел  в позолоченную  предвечерним светом
теснину.
     Финита