- правая еще держит пустой стакан.
  Хозяин, чья тучная фигура снова возникла на сцене, возвышается над
своей стойкой - далеко справа. Он тоже неподвижен, слегка нагнувшись,
склонился вперед, расставив локти, а руками упирается в ребро конторки. И
он также смотрит то на солдата, то на мальчугана.
  Мальчуган снова надел берет; он очень низко надвинул его с того и
другого бока, стараясь получше укрыть уши, и запахнул накидку, обеими
руками придерживая ее изнутри. Хозяин, на другом конце залы, стоит все так
же - не шелохнется. Только что, обслуживая солдата, он признался, что,
завидев его сквозь стеклянную дверь, а затем на пороге кафе, принял его
(что естественно в городе, где с некоторых пор не видно было ни одного
военного, где с часу на час ожидали появления пришельцев), - он принял
солдата за одного из них. Но это случилось с ним попросту от
неожиданности, и стоило солдату войти, как хозяин сразу же узнал привычную
форму: длинную шинель и обмотки.
  Мальчик закрыл дверь за нежданным посетителем. Хозяин на своем посту,
прилично одетый клиент, стоящий около конторки, оба рабочих за столиком -
все молча провожали его взглядом. Первым нарушил молчание мальчик - он
заговорил таким низким, недетским голосом, что солдату почудилось, будто
говорит один из четырех посетителей, глазевших на него, когда он вошел.
Мальчуган все еще находился в это время возле двери, у него за спиной. Но
те, что сидели напротив, оставались неподвижны, рот у них был закрыт, губы
не шевелились; и фраза, произнесенная неведомо кем, была ничья, как
подпись под рисунком.
  Выпив свое вино, солдат не стал задерживаться в этом кафе
молчальников. Он достал из-под стула свой сверток и покинул залу, до
самого порога провожаемый взглядами хозяина и двух рабочих. Наспех
приладив распустившийся белый шнурок, он опять сунул под мышку слева
пакет, упакованный в коричневую бумагу.
  За дверью его снова охватил холод. Возможно, шинель была не такой
плотной, как прежняя, а может быть, температура ночью сильно понизилась.
Снег, затвердевший под ногами прохожих, скрипит из-за гвоздей, которыми
подбиты его башмаки. Солдат спешит, чтобы согреться; мерный скрип снега
под башмаками захватывает его своим ритмом, и он безоглядно, наудачу,
шагает вдоль пустынных улиц. На этот раз он снова пускается в путь,
движимый мыслью, что надо сделать еще попытку вручить коробку тому, кому
надлежит ее вручить. Но, захлопнув за собой двери кафе и очутившись на
тротуаре, он уже не знает, в какую сторону направить свои шаги: он
попросту пытается сориентироваться в отношении места первой,
несостоявшейся встречи, не тратя времени понапрасну и не размышляя, какая
дорога лучше, потому что его, во всяком случае, никто уже там не ждет.
Солдат надеется только, что человек, которого он должен увидеть, живет
где-то поблизости и может встретиться ему по пути. На первом же
пересечении улиц он встречает инвалида.
  Приблизившись к перекрестку, где тот стоит, как раз на углу у
последнего дома, он обнаруживает, что это не инвалид, но тот самый
прилично одетый мужчина, который только что пил за стойкой; опирается он
не на костыль, а на зонтик-трость, который держит перед собой, упираясь в
твердый снег и слегка наклонив корпус вперед. Поверх хорошо начищенных
башмаков надеты низкие гетры, на нем очень узкие брюки и короткое пальто,
вероятно на меху. На облысевшей спереди голове нет шляпы. Солдат еще не
успевает с ним поравняться, как человек, все так же наклонно держа перед
собой трость, поспешно кланяется. Свернутый зонтик защищен черным шелковым
чехлом.
  Ответив кивком головы, солдат собирается продолжить свой путь, но
человек делает свободной рукой какое-то движение, и солдат догадывается,
что тот хочет ему что-то сказать. Он оборачивается и, приподняв брови,
останавливается, будто выжидая. Человек с зонтиком словно не предвидел
такого оборота дела, он стоит, опустив глаза и разглядывая конец своей
трости, косо упирающейся в твердый, пожелтевший снег. Его левая, согнутая
в локте, рука слегка приподнята, ладонь раскрыта, большой палец смотрит
вверх. На безымянном - перстень с большим серым камнем-печаткой.
  - Мерзкая погода, не правда ли? - произносит он наконец и
оборачивается к солдату. Тот видит, что ожидания его оправдываются:
смутное чувство подсказывает ему, что эта незначительная фраза - только
прелюдия к более доверительной беседе. Солдат довольствуется тем, что в
знак согласия издает какое-то невнятное бормотание. Он ждет, что же
последует дальше.
  Проходит, однако, еще значительный промежуток времени, прежде чем
человек с зонтиком-тростью и в пальто на меху отваживается спросить: "Вы
что-нибудь ищете?" - это что, подан знак?
  - У меня должна быть встреча... - начинает солдат.
  Продолжение слишком запаздывает, и человек с зонтом сам заканчивает
фразу:
  - С кем-то, кого вы упустили?
  - Да. Это вчера... Нет, позавчера... Надо было в полдень...
  - И вы опоздали?
  - Да... Нет, сначала я, должно быть, ошибся местом. На перекрестке...
  - Как тут? Под фонарем?
  Фонарный столб - черный, у основания окруженный гирляндой
стилизованного плюща, рисунок которого подчеркнут снегом... Солдат сразу
же отвечает утвердительно и дает более подробные пояснения; но едва он
вступает в беседу, его охватывают такие сомнения, что из осторожности он
предпочитает ограничиться отрывочными и бессвязными репликами, оборванными
на полуслове и, во всяком случае, весьма туманными, в которых, впрочем, он
и сам с каждой фразой все более запутывается; собеседник, однако,
невозмутимо слушает с вежливо-заинтересованным видом, слегка прищурившись
и склонив голову на левый бок, не обнаруживая ни сочувствия, ни удивления.
  Солдат никак не может остановиться. Вынув из кармана правую руку, он
высунул ее вперед и загибает пальцы, словно опасаясь упустить какую-либо
подробность, которая, как ему кажется, еще хранится в его памяти, либо
ожидая, чтобы его подбодрили, либо опасаясь, что ему не удастся убедить
собеседника. И он без конца говорит, путаясь из-за обилия туманных
подробностей, и, внезапно отдавая себе в этом отчет, то и дело
спотыкается, пробует начать с другого конца, убедившись, хотя и слишком
поздно, что с самого начала сбился, и не видит способа выпутаться, не
возбуждая еще более серьезных подозрений у этого безвестного прохожего,
попросту предполагавшего потолковать с ним о погоде или о чем-нибудь
совсем невинном в атом роде, - прохожего, который ни о чем его даже не
расспрашивал и упорно продолжает молчать.
  Солдат бьется в им же сотканных тенетах, пытаясь сообразить, что же
произошло: у него создалось впечатление (сейчас это кажется ему
невероятным), что человек, которого он разыскивал с момента своего
появления в городе, и есть, может быть, этот самый прохожий - с зонтиком в
шелковом чехле, в пальто на меху и с крупным перстнем на пальце. Солдат
хотел намекнуть, что ему от него нужно, не раскрывая возложенного на него
поручения и все же позволяя этому человеку обо всем догадаться, - если он
действительно тот, кому надлежит вручить коробку в коричневой бумажной
упаковке, или, по крайней мере, тот, кто должен сказать, как с нею
поступить.
  Но человек в коротких серых гетрах и черных начищенных до блеска
туфлях не проявлял больше ни малейших признаков поощрения. Кончилось тем,
что рука с перстнем, опустившись, скрылась в кармане пальто. На правой
руке, той, что держит головку зонтика-трости, темно-серая кожаная
перчатка. У солдата мелькнула мысль: этот человек умышленно хранит
молчание, в действительности это и есть адресат, которого он разыскивает,
но тот не хочет быть раскрытым, и, узнав все, что хотел узнать, он
затаился... Мысль явно нелепая. Либо дело никак этого человека не
касалось, либо он все еще не догадался о том, что ему давали понять и что
должно было его занимать в первую очередь. Поскольку тот не ухватился, с
первых же слов, за протянутую ему руку помощи, солдату приходилось
выбирать между двумя решениями: заговорить в открытую или дать задний ход.
Но у него не было времени выбирать, и он упрямо метался, кидаясь то в ту,
то в другую сторону и рискуя, кроме всего прочего, обескуражить
собеседника, если тот, несмотря ни на что, и т. д.
  Солдат вынужден был в конце концов оборвать беседу, и вот они молча
стоят друг против друга, застыв в тех же позах, что и вначале: солдат,
засунув обе руки в карманы шинели, искоса поглядывает на человека в пальто
на меху, слегка протянувшего вперед левую руку без перчатки, так что на
безымянном пальце виден перстень с большим серым камнем, в то время как
вытянутой правой он наклонно держит зонтик-трость, упираясь им в твердый
снег тротуара. Метрах в двух позади него возвышается чугунный столб с
обветшалыми украшениями, оставшийся от бывшего газового фонаря и
снабженный теперь электрической лампочкой, которая своим желтоватым
сиянием озаряет тусклый день.
  Между тем человек в пальто, видимо, извлек кое-какие сведения из
отрывочного и противоречивого бормотания солдата, и после некоторого,
несомненно, достаточно продолжительного раздумья он спрашивает:
  - Кто-то должен был вас встретить, где-то здесь, неподалеку! - И
минуту спустя добавляет, словно про себя: - Был тут на этих днях человек...
  Затем, не дожидаясь подтверждения своей догадки, не задавая
дополнительных вопросов, он рассказывает, что, по всей вероятности, видел
того, о ком идет речь: в нескольких кварталах отсюда на одном из ближайших
углов, почти перед самым входом в дом, у подножья фонарного столба стоял
человек среднего роста с непокрытой головой, в длинном коричневом пальто.
Он встречал этого человека в тех краях по меньшей мере дважды: сегодня
утром и накануне, да, пожалуй, еще и позавчера, тот стоял одиноко в
каком-то темно-коричневом плаще: судя по его позе, человек уже давно
поджидал кого-то, примостившись прямо на снегу, и, устав от длительного
стояния, прислонился бедром и плечом к чугунному столбу; да, он прекрасно
помнит, он его приметил.
  - Сколько ему лет? - спрашивает солдат.
  - Около тридцати... или сорока.
  - Нет, это не он, - говорит солдат. - Ему должно быть за пятьдесят, и
он - в черном... И с чего бы это он приходил так, несколько дней кряду?
  Он отдает себе отчет, что последний довод не очень убедителен: ведь он
и сам многократно возвращался - еще только сегодня утром - на место,
которое, впрочем предположительно, считал условленным местом встречи. К
тому же его собеседник полагает, что человек, возможно, был вынужден
сменить предусмотренную ранее одежду из-за сильного снегопада; что же до
возраста, он в нем не уверен, так как силуэт виднелся на некотором
расстоянии, в особенности во второй раз.
  - Так это вы, надо думать, меня и видели, - говорит солдат.
  Человек заверяет, однако, что не мог спутать пехотную форму со
штатской одеждой. Он настойчиво приглашает солдата пройтись до указанного
места и хотя бы взглянуть на него: это так близко, что стоит потрудиться,
в особенности если дело важное.
  - Вы сказали, что эта коробка у вас под мышкой...
  - Она не имеет никакого отношения, - прерывает солдат.
  Поскольку ничего другого не остается, он решает, несмотря на свою
уверенность в бесполезности такого поступка, все же отправиться к
упомянутому собеседником перекрестку: на третьем углу надо свернуть
вправо, потом дойти до конца квартала или даже до следующей улицы. Солдат
уходит не оглядываясь, оставив позади незнакомца, опирающегося на трость.
Из-за этой длительной задержки солдат окоченел. Все суставы у него онемели
от усталости, да и от лихорадки, и он испытывает какое-то облегчение
оттого, что снова шагает, тем более что перед ним определенная цель и не
слишком далекое расстояние. Когда он убедится в тщетности этой последней
надежды, хотя он, собственно, ни на что уже не рассчитывает, ему останется
только избавиться от этого обременительного свертка.
  Очевидно, лучше всего было бы его уничтожить, во всяком случае - его
содержимое, потому что сама коробка - из металла. Но если легко сжечь или
разорвать на мелкие клочки находящиеся в ней бумаги, то другие предметы,
которые там содержатся, труднее поддаются уничтожению, а впрочем, он не
проверил досконально, что внутри. Необходимо будет отделаться от всего
вместе взятого. С любой точки зрения проще всего выбросить сверток, не
распаковывая. Переходя поперечную улицу, солдат как раз замечает перед
собой на углу, где закругляется тротуар, отверстие сточной канавы. Он
подходит ближе и, превозмогая ломоту, наклоняется, пытаясь проверить, не
слишком ли высока коробка - пройдет ли она сквозь арочное отверстие в
каменной закраине мостовой. К счастью, снег лежит не очень толстым слоем и
не может помешать этой операции. Отверстие в самый раз по коробке. Надо
лишь сунуть ее туда горизонтально и опрокинуть вниз. Почему бы не бросить
ее сию же минуту?
  В последний момент солдат не может на это решиться. После двукратной
пробы, удостоверившись, что это легко проделать в любое время, он
выпрямляется и, повинуясь своему обязательству, продолжает путь, чтобы
убедиться, нет ли там случайно... Но он так изнурен затраченными усилиями,
что уже одна только необходимость подняться на край тротуара высотою
сантиметров двадцать заставляет его чуть ли не с минуту выжидать.
  Стоит ему, однако, остановиться, его пронизывает невыносимый холод.
Перешагнув через канаву, он делает еще шаг-другой. Внезапно его охватывает
такое изнеможение, что он не в состоянии двинуться дальше. Он прислоняется
бедром и плечом к чугунной опоре фонаря. Не здесь ли он должен свернуть
вправо? Солдат оглядывается, пытаясь увидеть, нет ли на прежнем месте
человека с серой печаткой, склонившегося на трость и делающего ему издали
знак, куда следует повернуть. В двадцати шагах от него, по его следам идет
мальчуган.
  Солдат сразу же отворачивается и снова пускается в путь. Спустя
пять-шесть шагов он озирается снова. Мальчик идет следом за ним. Если бы
солдат был в силах, он бросился бы бежать. Но он истомлен вконец. И
конечно, ребенок не желает ему зла. Солдат останавливается и оглядывается
еще раз.
  Мальчик тоже остановился и глядит на него своими задумчивыми глазами.
Берета у него на голове уже нет, он не запахивает так плотно, как прежде,
накидку.
  Солдат медленно, словно в оцепенении, направляется к мальчугану. Тот и
не думает отступать.
  - Ты хочешь мне что-нибудь сказать? - спрашивает солдат, желая придать
голосу оттенок угрозы; но он с трудом цедит слова.
  - Да, - отвечает мальчуган.
  И умолкает.
  Солдат глядит на заснеженную ступеньку, слева, метрах в двух от него,
у порога закрытой двери. Забившись в угол, он бы не так дрожал от холода.
Он делает шаг. Он бормочет:
  - Ладно, я присяду.
  Он подсаживается к двери, в самый уголок, прислонясь спиной наполовину
к деревянной створке, наполовину к каменной стене.
  Не отрывая от него глаз, мальчик повернулся вокруг собственной оси.
Приоткрыв рот, он глядит на заросшее темной щетиной лицо, на привалившееся
к стене обмякшее тело, на сверток, на растопыренные ноги в грубых
башмаках, виднеющиеся в самом низу, у приступки. Солдат незаметно
соскальзывает ближе к двери, колени у него подкашиваются, и он уже сидит
на снегу, скопившемся на узкой ступеньке, в правом углу дверной ниши.
  - Ты почему хотел бросить коробку? - спрашивает мальчуган.
  - Да нет... Я не хотел ее бросать.
  - Тогда что же ты делал?
  В его низком голосе сейчас не слышно недоверия, в его вопросах не
чувствуется злонамеренности.
  - Я хотел посмотреть, - говорит солдат.
  - Посмотреть?.. Что посмотреть?
  - Проходит ли она в отверстие.
  Но, видно, мальчика это не убедило. Он уцепился обеими руками за полы
своей распахнутой накидки - по одной в каждой руке - и ритмично
раскачивает их - вперед-назад, вперед-назад. Холод его как будто не
тревожит. И в то же время, оставаясь на месте, он продолжает свои
наблюдения: коричневый сверток на коленях, под грудью, ворот шинели
защитного цвета со споротыми нашивками, согнутые ноги и выпирающие из-под
полы колени.
  - Шинель у тебя не та, что вчера, - наконец говорит мальчик.
  - Вчера... Ты видел меня вчера?
  - Конечно. Я тебя каждый день вижу. Твоя шинель была грязная... Тебе
вывели пятна?
  - Нет... Да, пожалуй.
  Мальчик оставляет ответ без всякого внимания.
  - Ты не умеешь навертывать обмотки.
  - Ладно... Научишь меня.
  Мальчик пожимает плечами. Солдата этот разговор выводит из себя, но
еще хуже, если его спутник сбежит и бросит его на этой пустынной улице
одного; к тому же скоро стемнеет. Не этот ли мальчуган уже водил его в
кафе и в казарму? Сделав усилие, солдат старается спросить полюбезнее:
  - Ты это и хотел мне сказать?
  - Нет, не это, - отвечает мальчуган.
  Тут они услышали отдаленный шум мотоцикла.
   
 
  Нет. То было нечто иное. Темно. Снова атака; неподалеку, за
перелеском, сухой, отрывистый треск автоматов; порой сквозь какой-то
невнятный грохот он доносится с другой стороны. Тропинка взрыхлена, словно
после пахоты. Раненый все тяжелеет, он волочит башмаки по земле, он почти
не в силах идти. Приходится поддерживать его и тащить одновременно. Они
оба побросали свои ранцы. Раненый бросил и винтовку.
  Но он свою сохранил, только ремень оборвался, и приходится нести ее в
руке. Лучше бы он ваял другую: этого-то добра хватает. Он предпочел
сохранить свою, привычную; впрочем, сейчас она ни к чему - только помеха.
Он несет винтовку в левой руке, держа ее горизонтально за середину. Правой
рукой он схватил в охапку, поперек туловища, раненого товарища - тот левой
рукой цепляется за его шею. Во мраке, то тут то там бледнеющем от беглых
вспышек, они на каждом шагу оступаются, скользя по рыхлой земле,
перерезанной колеями и поперечными бороздами.
  Потом он шагает один. С ним нет уже ни ранца, ни винтовки, ни
товарища, которого надо поддерживать. Он несет под мышкой, слева, коробку,
завернутую в коричневую бумагу. Он шагает во тьме по свежему снегу, ровным
слоем укрывшему землю, и его башмаки, мерно стуча, подобно метроному, один
за другим оставляют отпечатки на тонкой пелене снега. Дойдя до
перекрестка, залитого желтым светом газового фонаря, солдат подходит к
канаве и склоняется над ней: одна нога - на краю тротуара, другая - на
мостовой. Между его недвижно расставленных ног зияет в камне отверстие
сточной канавы, он склоняет плечи еще ниже, протягивает коробку к черной
дыре, где она сразу же исчезает, поглощенная пустотой.
  Следующая картина изображает людей в казарме или, скорее, в военном
госпитале. На полке для вещей, по соседству с алюминиевым стаканчиком,
солдатским котелком, аккуратно сложенной одеждой защитного цвета и всякой
прочей мелочью, лежит прямоугольная коробка, по форме и размерам
напоминающая коробку для обуви. Под этой полкой, на металлической,
окрашенной в белый цвет кровати, покоится на спине человек. Глаза у него
закрыты, его веки серы, как серы его виски и лоб, зато на скулах горит
румянец; на впалых щеках, вокруг полуоткрытого рта, на подбородке - черная
щетина по крайней мере четырех- или пятидневной давности. Хриплое дыхание
раненого равномерно приподымает натянутую по самую шею простыню.
Высунувшаяся из-под коричневого одеяла багровая рука свисает с матраса.
  Справа и слева лежат другие, на других таких же койках, выстроившихся
в ряд у голой стены, вдоль которой, на высоте одного метра над головами
лежащих, прибита полка, нагруженная ранцами, деревянными сундучками,
сложенной одеждой защитного или зеленоватого цвета, а также алюминиевой
посудой. Чуть подальше, среди туалетных принадлежностей, виднеется большой
круглый будильник - он, вероятно, остановился и показывает без четверти
четыре.
  В соседней комнате собралась внушительная толпа: все стоят - сбившись
кучками, большинство в штатском - и, усиленно жестикулируя, о чем-то
беседуют. Солдат пытается пробиться сквозь толпу, но это ему не удается.
Внезапно кто-то из стоящих к нему спиной и загораживающих пут