ь
оборачивается, замирает и, чуть прищурившись, с пристальным вниманием
начинает его разглядывать. Мало-помалу оборачиваются и его соседи и,
внезапно застывая, молча, щуря глаза, смотрят на него. Вскоре солдат
оказывается в центре круга, который постепенно ширится, силуэты людей
отдаляются, и уже тускло белеют только призрачные лица, отступающие все
дальше и дальше, с равными промежутками, словно вереница фонарей, уходящих
вдоль совершенно прямой улицы. Цепочка медленно раскачивается, исчезая в
убегающей дали. На снегу отчетливо вырисовываются черные столбы фонарей. У
ближайшего - стоит мальчуган и таращит глаза на солдата.
  - Ты почему тут сидишь? Заболел? - говорит он.
  Солдат с усилием отвечает:
  - Мне уже лучше.
  - Ты что, совсем ушел из казармы?
  - Нет... Я сейчас вернусь.
  - А где твоя пилотка? У всех солдат на голове пилотка... или
каска-После небольшой паузы мальчик говорит еще тише:
  - У моего отца есть каска.
  - А где он, твой отец?
  - Не знаю. - Потом убежденно, отчетливо выговаривая каждое слово: -
Это неправда, что он дезертир!
  Солдат приподымает голову и вопросительно смотрит на мальчика.
  Вместо ответа тот, прихрамывая, делает несколько шагов - нога у него
не сгибается, рука повисла вдоль туловища и опирается на костыль. До
дверей остался какой-нибудь метр. Мальчик продолжает:
  - Нет, это неправда. А он говорит, что ты шпион. Ты не настоящий
солдат: ты шпион. У тебя в свертке - бомба.
  - Ну, это тоже неправда, - говорит солдат.
  Тут они услышали отдаленный грохот мотоцикла. Мальчуган первый
навострил уши: слегка приоткрыв рот, он медленно поворачивает голову от
фонаря к фонарю и глядит в глубь улицы, сереющей в неверном свете вечерних
сумерек. Мальчик озирается то на солдата, то снова на дальний конец
переулка, а грохот все нарастает, слышится все ближе и ближе. Конечно, это
содрогается двухтактный мотор мотоцикла. Мальчик прячется в дверную нишу.
  Но грохот становится глуше, и вскоре он уже почти неслышим.
  - Пора домой, - говорит мальчуган.
  Поглядев на солдата, он повторяет: "Пора возвращаться домой".
  Он подходит к солдату и протягивает ему руку. После минутного
колебания тот, ухватившись за протянутую руку и плечом упираясь в дверь, с
трудом подымается.
  В тишине улицы снова раздается грохот мотора, на этот раз он звучит
все громче и явственней. Мужчина и ребенок в едином порыве успевают
отпрянуть к двери. Шум слышится уже так близко, что оба вскакивают на
приступку и, плечо к плечу, прижимаются к дверям. Грохот отбойного
молотка, многократно отраженный фасадами, доносится - можно угадать
безошибочно - с боковой улицы, из-за перекрестка, в десяти метрах от их
укрытия. Они еще плотнее втискиваются в глубину ниши. На углу, у их дома,
появляется мотоцикл с коляской. В нем два солдата в касках. Мотоцикл
медленно приближается по нетронутому снегу мостовой.
  Солдаты видны в профиль. Водитель, сидящий впереди, слегка возвышается
над своим спутником, расположившимся на боковом сиденье. В лице у них
заметное сходство: правильные черты, напряженность, худоба, вызванная,
быть может, усталостью, провалившиеся глаза, сжатые губы, серая кожа.
Шинели покроем и цветом похожи на свои, французские, но каска, более
громоздкая, тяжелая, низко надвинута на уши и затылок. А сама машина,
перепачканная, до половины заляпанная высохшей грязью, видимо, довольно
старого образца. Водитель словно окаменел на сиденье, руки в перчатках
сжимают головки руля. Второй, не поворачивая головы, почти не шевелясь,
озирается то вправо, то влево. На коленях у него черный автомат, чей ствол
высовывается из металлического кузова коляски.
  Мотоциклисты, не оборачиваясь, проскочили перекресток и проехали
напрямик. Пролетев метров Двадцать, мотоцикл скрылся за углом здания, на
противоположной стороне.
  Спустя несколько секунд тарахтение внезапно прекратилось. По всей
видимости, мотоцикл остановился. Наступила полная тишина. В поле зрения,
между двумя каменными вертикалями на углу, остались только две
параллельные колеи, прорытые в снегу трехколесной тележкой.
  Все это тянулось слишком долго, и мальчик, потеряв терпение, вышел из
своего укрытия. Солдат не сразу это заметил, потому что ребенок прятался,
прикорнув у него за спиной; внезапно солдат увидел его посреди тротуара и
сделал ему знак вернуться. Но мальчуган позволил себе продвинуться еще на
три шага вперед и прислонился к фонарю, полагая, что тот его укроет.
  Стояла тишина. Мальчуган мало-помалу осмелел и еще на несколько метров
приблизился к перекрестку. Опасаясь привлечь внимание невидимых
мотоциклистов, солдат не решался его окликнуть, чтобы помешать ему
двигаться дальше. Мальчик дошел до места, откуда можно было увидеть всю
поперечную улицу; высунув голову, он отважился заглянуть в ту сторону,
куда укатил мотоцикл с коляской. Где-то неподалеку, в этом же секторе,
прокричал мужской голос, отдавая короткое приказание. Разом отскочив,
мальчик круто повернул и бросился бежать; он пронесся мимо солдата, а полы
накидки развевались у него за спиной. Еще сам не отдавая себе отчета,
солдат приготовился последовать за ним, когда, наполняя окрестности
трескотней выхлопов, внезапно снова включился двухтактный мотор. Мальчик
уже был у перекрестка и заворачивал за угол, когда солдат побежал, тяжело
переваливаясь с ноги на ногу. Оглушительный грохот гнался за ним по пятам.
  Раздался продолжительный скрежет: проделав крутой вираж, мотоцикл
забуксовал на снегу. Мотор снова остановился. Резкий голос, без малейшего
выражения, дважды крикнул: "Halte!" Солдат уже почти достиг перекрестка,
куда несколькими секундами ранее свернул мальчуган. Снова загрохотал
мотоцикл, перекрывая мощное "Halte!", повторенное в третий раз. И сразу же
солдат услышал, как в неразбериху звуков ворвалось знакомое сухое,
отрывистое потрескивание автомата.
  Внезапно его сильно толкнуло в правый каблук. Он продолжал бежать.
Пули ударялись о камень рядом с ним. Он уже достиг поворота, когда
затрещала новая очередь. Острая боль пронзила его левый бок. Стрельба
вдруг прекратилась.
  Укрытый стеной, он был недосягаем. Потрескиванье автомата оборвалось.
Минутой раньше замолчал мотор. Уже не чувствуя боли, солдат продолжал
бежать вдоль каменной стены. Дверь дома оказалась не заперта, стоило ее
толкнуть, и она сама распахнулась. Он вошел. Тихонько прикрыл дверь; едва
лязгнув, защелкнулся язычок замка.
  Солдат лег на пол и скрючился во мраке, прижав коробку к животу.
Ощупал башмак. Вдоль задника и сбоку каблука шла глубокая косая зарубка.
Нога затронута не была. С улицы послышались тяжелые шаги и шумные голоса.
  Шаги приближались. Деревянная дверь содрогнулась от глухого удара,
снова послышались грубые, но скорее жизнерадостные голоса, говорящие на
непонятном, тягучем языке. Звук одиноких шагов удалялся. Два голоса, один
совсем рядом, другой - подальше, перебросились двумя-тремя короткими
фразами.
  Раздался стук - должно быть, стучали еще в какую-то дверь, потом снова
в эту, стучали кулаком, раз за разом, но как-то неуверенно. Какой-то
далекий голос прокричал незнакомые слова, и тот, кто был вблизи, громко
захохотал. Потом захохотали оба, в два голоса.
  И двое, грузно шагая, удалились, громко разговаривая и смеясь. В
наступившей тишине снова раздалась трескотня мотоцикла, потом, постепенно
затихая, вовсе заглохла.
  Солдат попытался переменить положение: острая боль в боку пронзила
его, боль очень сильная, но все же терпимая. Его донимала главным образом
усталость. И сильно тошнило.
  И тут, совсем рядом, из мрака, донесся низкий голос мальчугана, но что
тот говорил, солдат не разобрал. Он почувствовал, что теряет сознание.
   
 
  В зале собралась внушительная толпа: люди - большинство в штатском -
стоят, сбившись небольшими кучками, сильно жестикулируя, о чем-то
беседуют. Солдат пытается пробиться сквозь толпу. Он находит наконец более
свободное местечко, где, сидя за столиками, люди распивают вино и,
размахивая руками, о чем-то громко спорят. Столы тесно сдвинуты, и проход
между скамьями, стульями и спинами сидящих очень затруднен, но как-никак
видно, куда идешь. На беду, все места как будто заняты. Со всех сторон
беспорядочно расставлены столики - круглые, квадратные, прямоугольные. За
некоторыми сидят всего по три-четыре человека: самые большие столы -
длинные, со скамьями вокруг, позволяют обслужить человек пятнадцать. Над
стойкой склонился хозяин - высокий толстяк, особенно приметный потому, что
стоит на возвышении. В узком промежутке между стойкой и последними
столиками толпится кучка посетителей, одетых более нарядно - в короткие
пальто городского покроя или шубы с меховым воротником; стаканы для них
приготовлены рядом с хозяином - стоит протянуть руку, чтобы взять, - они
виднеются в промежутке между фигурами стоящих, которые, энергично
жестикулируя, о чем-то беседуют. Один из посетителей остается немного в
стороне, справа, он не вмешивается в беседу своих друзей, но, прислонясь к
стойке спиной, смотрит в залу, на сидящих там людей, на солдата.
  Тот замечает наконец неподалеку столик - к нему сравнительно удобно
подойти, и сидят за ним только двое военных: капрал-пехотинец и сержант.
Оба неподвижные и молчаливые, они своими сдержанными повадками резко
отличаются от всех окружающих. За их столиком есть свободный стул.
  Солдату удается без особого труда пробраться к этому столику, и,
положив руку на спинку стула, он спрашивает, можно ли присесть. Капрал
отвечает: с ними был еще товарищ, но он на минутку отлучился и все не
возвращается; похоже - он встретил кого-то из знакомых; можно пока что
занять его место. Солдат так и поступает, весьма довольный тем, что
удается присесть и отдохнуть.
  Двое других молчат. Они и не пьют, перед ними даже нет стаканов. Шум в
зале словно не достигает их ушей, окружающая суета не тревожит их взоров,
устремленных в ничто, словно они спят с открытыми глазами. Если это и не
так, во всяком случае зрелище, которое тот и другой неотрывно созерцают,
перед каждым из них разное, поскольку тот, что сидит справа, повернулся
лицом к совершенно голой стене - белые листы объявлений висят дальше, - а
второй смотрит в противоположную сторону, туда, где расположена трактирная
стойка.
  На полдороге от стойки, над которой, расставив руки в упор, склонил
свое тучное тело хозяин, между столиками проходит с нагруженным подносом
молодая служанка. Она ищет глазами, соображая, куда направиться: вот она
приостановилась, круто повернулась и оглядывается. Она не шевелится, не
делает ни шага, только бедра под широкой сборчатой юбкой слегка
покачнулись, шевельнулась голова с тяжелым узлом черных волос да слегка
дрогнуло туловище; на вытянутых руках она, вровень с лицом, неподвижно
держит поднос, а сама изогнулась, обернувшись в другую сторону, и довольно
долго остается в таком положении.
  Судя по направлению ее взгляда, солдат думает, что она заметила его
присутствие и подойдет, чтобы принять у него заказ или даже сразу его
обслужить, поскольку у нее на подносе бутылка красного вина, которую она,
совершенно не заботясь о ее вертикальном положении, угрожающе наклонила, с
риском ее обронить. Пониже бутылки, на траектории неминуемого падения -
лысая голова старого рабочего, а тот, видимо ничего не подозревая,
продолжает то ли в чем-то упрекать своего соседа слева, то ли увещевать
его или призывать в свидетели своей правоты; при этом он потрясает правой
рукой с переполненным стаканом, содержимое которого угрожает вот-вот
пролиться.
  Тут солдату приходит в голову, что на его столе нет ни одного стакана.
На подносе - только бутылка и ничего больше, что позволило бы утолить
жажду нового клиента. К тому же подавальщица, видимо, не обнаружила в его
углу ничего такого, что привлекло бы ее внимание, и продолжает шарить
глазами по зале: минуя солдата и двух его соседей, взгляд ее скользит
поверх других столов, вдоль стены, где четырьмя кнопками прикреплены белые
листки объявлений; вдоль окна витрины со сборчатой занавеской,
загораживающей залу от глаз прохожих, окна с тремя выпуклыми эмалевыми
шарами снаружи; вдоль входной двери, также частично занавешенной и
украшенной надписью "Кафе", которая читается навыворот; вдоль стойки с
пятью-шестью прилично одетыми посетителями перед нею, а также того,
крайнего справа, что все еще смотрит на столик, за которым сидит солдат.
  Тот переводит взгляд в сторону своего стула. Сержант пристально
разглядывает ворот его шинели, то место, где пришиты два зеленых ромба, -
суконных, с армейским номером.
  - Так вы были под Рейхенфельсом? - говорит он. При этом его подбородок
едва заметно, но стремительно выдвигается вперед.
  Солдат подтверждает:
  - Да, был я в этой переделке.
  - Были, - уточняет сержант, для доказательности повторяя то же
движение подбородком и кивая на отчетливые следы армейского номера.
  - И он тоже, - говорит капрал, - тот, что сидел тут, на вашем месте...
  - Ну, он-то дрался, - прерывает сержант. И, не получив ответа,
добавляет: - А то, сдается мне, найдутся и такие, что не выстояли.
  Он оборачивается к капралу, и тот делает неопределенный жест в знак то
ли неведения, то ли согласия.
  - Никто не выстоял, - говорит солдат.
  Но сержант протестует:
  - Как бы не так! Вы спросите у парнишки, что сидел тут, на вашем месте.
  - Ладно, пусть так, - соглашается солдат. - Все дело в том, как
понимать это "выстояли".
  - Я так и понимаю, как оно есть: были такие, что дрались, а другие -
нет.
  - А кончилось тем, что все отступили.
  - Согласно приказу. Не надо путать.
  - Все отступили согласно приказу, - говорит солдат.
  Сержант пожимает плечами. Он смотрит на капрала, словно ища поддержки.
Потом, отвернувшись к стеклянной витрине, глядящей на улицу, бормочет:
  - Разложившееся офицерье!
  И помолчав:
  - Разложившееся офицерье, вот это кто!
  - Это верно, - подтверждает капрал.
  Озираясь вокруг, солдат выискивает глазами молодую официантку, которая
все никак не соберется к ним подойти. Но сколько он ни приподнимается на
стуле, глядя поверх голов, он нигде не может ее обнаружить.
  - Не беспокойтесь, вы увидите сразу, когда он вернется, - говорит
капрал. Он приветливо улыбается и, полагая, что солдат оглядывается в
поисках их ушедшего товарища, добавляет: - Он должен быть рядом, в
бильярдной, верно, приятеля повстречал.
  - Вы можете у него спросить, - продолжает, покачивая головой, сержант,
- он-то дрался, можете у него спросить.
  - Ладно, а все же как-никак нынче он тут, - говорит солдат. - Хочешь
не хочешь, а пришел к тому же, что и остальные.
  - Согласно приказу, я вам говорю. - И после минутного молчаливого
размышления он, словно про себя, заключает: - Разложившееся офицерье, вот
они кто!
  - Вот это верно, - подтверждает капрал.
  Солдат спрашивает:
  - А вы-то под Рейхенфельсом были?
  - Ну нет, мы оба западнее были, - отвечает капрал. - Как они линию
обороны прорвали и нас обошли, мы и отступили, чтобы не попасться.
  - Согласно приказу, вот как! Не надо путать, - уточняет сержант.
  - Быстро смотались, тянуть было некогда, - говорит капрал. - А то, из
двадцать восьмой у нас на левом фланге, замешкались, так они словно
ребятня малая влипли.
  - Сейчас, как ни верти, все к тому же идет. Не нынче - так завтра
посадят в мешок, - говорит солдат.
  Сержант бросает на него быстрый взгляд, но предпочитает обратиться к
воображаемому собеседнику, сидящему напротив:
  - Ну, это еще надо доказать, мы еще последнего слова не сказали.
  Теперь очередь солдата пожать плечами. Он встает со стула, пытаясь
привлечь внимание официантки и надеясь, что наконец-то ему принесут
выпить. Из-за соседнего стола доносится фраза, случайно произнесенная
громче других, - обрывок какой-то беседы: "Шпионы, ну, их-то повсюду
хватает!" За этим заявлением следует непродолжительное молчание. На другом
конце стола кто-то дает подробные пояснения, но слышится только глагол
"расстрелять", остальное тонет в сумятице голосов. И когда солдат снова
усаживается на свой стул, среди общего гула слышится другая формулировка:
  - Есть такие, что дрались, а другие вот нет.
  Сержант разглядывает при этом зеленые ромбы на вороте шинели. Он
повторяет:
  - Мы еще последнего слова не сказали. - Потом, склонившись к капралу,
доверительно сообщает: - Мне говорили, вражеским агентам платят, чтоб
разлагали морально.
  Капрал не реагирует. Сержант, который, перегнувшись над столом,
покрытым клеенкой в красно-белую клетку, тщетно ждал ответа, снова
решительно опускается на стул. Немного погодя он добавляет: "Надо было
видеть", но произносит это едва слышно и к тому же не поясняет свою мысль.
Оба молчат, и тот и другой замерли, уставившись в пространство прямо перед
собой.
  Солдат оставляет их, с намерением выяснить, куда же запропастилась
молодая женщина с тяжелой темной шевелюрой. Но, стоя среди нагромождения
столов, он подумал, что в конечном счете не так уж ему хочется пить.
  Почти у самого выхода, уже дойдя до стойки, которую обступила кучка
прилично одетых людей, он вдруг подумал о том солдате, что был под
Рейхен-фельсом и так доблестно там сражался. Важно непременно его
разыскать, поговорить с ним, выведать у него, как это все было. Солдат
немедля возвращается и пересекает залу в обратном направлении, пробираясь
между скамьями, стульями и спинами выпивающих за столиками посетителей. Те
двое сидят по-прежнему в одиночестве, в той же позиции, в какой он их
оставил. Вместо того чтобы направиться к ним, он идет напрямик в глубь
залы, туда, где толпа мужчин, создавая давку и толкотню, устремилась
влево, но из-за тесноты прохода движется очень медленно, мало-помалу,
однако, протискиваясь между выступом стены и тремя большими круглыми
вешалками, нагруженными одеждой, которые возвышаются в конце стойки.
  Пока, подхваченный течением, солдат также приближается к выходу -
правда, медленнее прочих, поскольку он оказался у края потока, - ему
приходит в голову, а почему, собственно, так уж важно побеседовать с этим
человеком, который сможет ему рассказать лишь то, что ему уже известно.
Еще не успев дойти до следующей залы, где, кроме новых посетителей, должны
находиться: укрытый чехлом бильярд, черноволосая официантка и герой
Рейхенфельса, - солдат отказывается от своей затеи.
  Именно тут, должно быть, и разыгрывается немая сцена, когда толпа,
окружающая солдата, раздвигается, оставляя его посреди огромного круга, по
сторонам которого чьи-то призрачные лица... Эта сцена, впрочем, ни к чему
не ведет. И наконец толпа - ни немая, ни говорливая - уже не окружает его:
он вышел из кафе и шагает по улице. Это обычная улица: длинная, прямая,
обставленная совершенно одинаковыми домами с плоскими фасадами и похожими
одна на другую дверьми. Как всегда, медленно, мелкими густыми хлопьями
сыплется снег. Белеют тротуары, мостовые, подоконники, приступки подъездов.
  За ночь в нишу намело кучу снега, он проник в узкую вертикальную щель
неплотно прикрытой двери, и, когда солдат распахивает створку, налипший по
ее краю снег в несколько сантиметров толщиной сохраняет продолговатую
форму. Немного снега скопилось даже в коридоре, и он образовал на полу
длинную дорожку, которая чем дальше от двери, тем становится уже, -
вначале она широка, затем сужается и, частично уже подтаяв, оставляет на
пыльном деревянном полу влажную черную кромку. Коридор испещрен черными
следами, отстоящими друг от друга сантиметров на пятьдесят и все менее
отчетливыми по мере приближения к лестнице, нижние ступеньки которой
угадываются в глубине. И хотя пятна эти неопределенной, изменчивой формы,
с бахромчатыми краями и проталинами, есть все основания полагать, что это
отпечатки, оставленные башмаками небольшого размера.
  Справа и слева по коридору, на равном расстоянии друг от друга,
правильно чередуясь, расположены двери - одна справа, другая слева, одна
справа и т. д. Эта вереница тянется, сколько хватает глаз или почти
столько, а в