обращался преимущественно к
Соне, а не к ее подругам.
   Еще вчера Адиль бей не придал  бы  этому  значения,  но  утром  произошло
что-то совсем незначительное, оставившее, однако, некий след.
   Когда, часов около восьми, Неджла Амар взглянула на залитое дождем  окно,
она только сказала со вздохом:
   - Свари мне кофе.
   Еле сдерживая нетерпение, Адиль бей приготовил  кофе.  Он  поглядывал  на
часы, все еще не теряя надежды. Увы! В девять часов пришла Соня, а персиянка
все еще была тут и готовилась  опять  погрузиться  в  сон.  Секретарша,  как
всегда, принесла покупки и хотела пройти  на  кухню,  но  Адиль  бей,  пряча
глаза, стал у нее на дороге.
   - Дайте, я сам отнесу.
   Все  утро  прошло  под  знаком   неловкости   и   стеснения.   Выслушивая
посетителей, Адиль  бей  ловил  звуки,  доносившиеся  из  спальни,  и  искал
предлог, чтобы туда сходить.
   - У тебя почитать ничего не найдется? - Неджла  лениво  блаженствовала  в
теплой постели. Она и не думала уходить. А  в  кабинете  странный  маленький
человечек,  грязный,  заросший  бородой,   изрезанный   шрамами,   терпеливо
рассказывал о себе, но внимательно слушала его только Соня.
   Это был настоящий турок, родившийся в Скутари. Во время войны он попал  в
плен к русским, его отправили в  Сибирь,  где  он,  как  и  другие  пленные,
работал в поле вместе с крестьянами. Там он и  женился.  Теперь  его  дочери
было уже семнадцать. И вот, внезапно после всех этих  лет  он  отправился  в
путь, без денег, без документов. Он стоял, глядя прямо в лицо Адиль  бею,  и
настойчиво повторял: "Я хочу вернуться домой. Я  хочу  повидать  мою  первую
жену и остальных детей".
   Он упорно стоял на своем и злился, когда ему  объясняли,  что  это  будет
тянуться долго, а может быть, ничего и не получится. Наконец  Соня  потеряла
терпение и выпроводила его. Дождь все продолжался. Как всегда  в  Батуме,  с
неба низвергался тропический ливень и на улицу выйти было невозможно.
   - Вы должны уйти, - повторял тем не менее Адиль бей, обращаясь к Неджле.
   Больше ни о чем он не мог думать. Его охватывал ужас, когда он вспоминал,
что она там, в спальне.
   - Слушайте! Я пошлю мою секретаршу в город, а тем временем...
   В полдень он сказал Соне:
   - Снесите на почту это письмо.
   Она взглянула на него, молча поднялась с места, надела  шляпку,  положила
письмо в сумочку. Когда она четверть часа спустя вернулась,  Адиль  бей  как
раз вышел из спальни и увидел, что девушка  вся  промокла,  волосы  обвисли,
платье облепило тело, как птичьи перья. Она смотрела на него спокойно. И как
раз когда он пытался придумать, что  бы  ей  такое  сказать,  дверь  спальни
открылась и растрепанная г-жа Амар спросила:
   - Адиль, где гребенка?
   Соня даже не улыбнулась. Она уже сидела на месте и продолжала работу...

***

   Вот и все. Теперь  после  очередного  поворота  возле  Ленина  Адиль  бей
поискал глазами знакомую группу. Но ее там  уже  не  было.  Зато  он  увидел
Сониных подруг в обществе двух молодых людей.
   Солнце угасало в мелких лужах и  в  гигантской  луже  моря.  В  баре  для
иностранцев, где Адиль бей еще ни разу не был, заиграл джаз.
   - Интересно там? - спросил он как-то свою секретаршу и  получил  в  ответ
презрительную гримасу.
   Он в третий раз прошел набережную, но ее не встретил.  Случайно  взглянув
на большое здание, где размещались профсоюзы и клубы, он  увидел  ее  с  тем
самым молодым человеком в окне второго этажа.
   Они будто вознеслись над толпой и над бухтой. Это было видно  по  светлым
Сониным глазам, рассеянно  устремленным  вдаль.  Парень  наклонился  к  ней,
что-то говорил, а она слушала,  не  глядя  на  него  и  даже,  возможно,  не
разбирая слов, но по лицу было видно, что ей очень хорошо.
   Яркий сурик грузовых судов, стоящих на рейде, ложился  на  воду  длинными
красными  полосами.  Ночью  пришел  греческий  парусник,  и  три  его  мачты
вырисовывались на зелени гор.
   Толпа шла двумя потоками. Под ровный шум шаркающих ног Адиль  бей  бросал
на людей быстрые взгляды исподлобья, как будто они внушали ему страх.
   Остальной город был пуст. На набережную, тут  и  там,  вливались  улочки,
грязные и черные, как сточные канавы.  От  перерабатывающего  завода  тянуло
запахом нефти. Все это было миром нефти  -  молодые  люди,  девушки,  бритые
головы, распахнутые рубашки. Рабочие, обсуждавшие что-то в помещении первого
этажа, следили глазами за указкой, которой выступавший водил по сине-красной
диаграмме - диаграмме добычи нефти!
   Высокий парень со своей подружкой не случайно сумел  купить  велосипед  -
он, должно быть, специалист.
   Адиль бей попытался как-то поесть в ресторане, куда Соня  послала  его  с
запиской, написанной по-русски. Стены там были выбелены, как в  учреждениях.
Столы из некрашеного дерева. Люди сидели и ели молча, поставив на стол голые
локти; казалось, будто они работают: суп, немного мелко нарезанного  мяса  с
овсяной кашей, кусок черного хлеба. Девушка на лету пересчитывала подаваемые
на стол тарелки. Другая нанизывала  на  железный  наконечник  зеленые  чеки,
которые ей отдавали официанты. Еще какие-то девушки, должно  быть,  работали
на кухне.
   Адиль бей не понимал этого, как не понимал их прогулок по набережной. Ему
стало бы легче, если бы он увидел людей, играющих перед  домом  в  триктрак,
или даже старика, курящего наргиле.
   Но стариков тут вовсе не было. Или, вернее, они походили  на  посетителей
консульства. Если они шли еще вместе с толпой, то уже полностью  утратили  с
ней связь. Жалкими призраками брели  они  мимо,  и  казалось,  никто  их  не
замечает, а если кто-нибудь из них падал, его обходили, как ненужную вещь.
   Еще два, а то и три раза прошел он набережную  во  всю  ее  длину,  потом
настала ночь. В Доме профсоюзов осветились почти все окна. Кто-то  наигрывал
гаммы на саксофоне.
   Соня по-прежнему стояла на том же месте,  а  молодой  человек  что-то  ей
нашептывал.

***

   Теперь Адиль бей уже знал: во  всем  городе,  в  каждом  доме,  в  каждой
комнате жила семья, а то и две, не говоря о  "кулаках"  и  детях  "кулаков",
которые  ночевали  под  открытым  небом.  По  утрам  у  дверей  кооперативов
выстраивались хвосты, пока не появлялось объявление, что кончилась картошка,
или мука, или крахмал.
   И вдруг неожиданно, будто это был совсем другой город, вспыхнуло сияющее,
многометровое слово  "Бар".  Стоило  только  открыть  дверь  -  и  навстречу
бросился швейцар в  ливрее,  чтобы  принять  из  рук  шляпу,  за  портьерами
виднелись какие-то пары.
   Адиль бей сел за первый попавшийся столик и осмотрелся.
   Играли танго, свет  был  притушен,  горели  только  лампочки,  украшавшие
большой барабан, казалось, что пары танцуют в рыжеватых лучах огромной луны.
Адиль бей слышал это танго в Вене и Стамбуле, в том же мягком  освещении,  и
точно так же фигуры музыкантов растворялись в темноте.
   Точь-в-точь как в Стамбуле, здесь  были  иностранные  моряки,  женщины  в
плохо сшитых шелковых платьях, негромкий  смех,  шепот,  запах  спиртного  и
духов и официанты в белых куртках ходили от столика к столику.
   - Что будете пить?
   К нему обратились по-французски, подали карту вин, раскрытую  на  перечне
различных сортов шампанского. В тот же миг кто-то помахал  ему  с  соседнего
столика, самого шумного. Человек шесть сидели там за бутылками шампанского и
виски. Человек в белом костюме и рубашке с расстегнутым воротом, не  вставая
со стула, обратился к Адиль бею:
   - Сюда, дружище!
   Адиль  бей  нерешительно  поднялся.  Большая   ручища   протянулась   ему
навстречу, пожала ему руку.
   - Джон из "Стэндэрта". А вы новый консул. Мне говорили о вас у  Пенделли.
Официант, бокал сюда!
   И указывая на офицеров, сидящих с ним за столиком, добавил:
   - Мои товарищи! Здесь все - товарищи! Виски? Шампанское!
   Он был пьян. Пьян он был всегда и всегда ходил в селом костюме, в рубашке
с открытым воротом на могучей  шее.  Всегда  бешено  гонял  свою  машину  по
городским улицам, внезапно тормозя на поворотах, рискуя  сбить  ребенка  или
старуху.
   - А как дела с канальей Неджлой? - спросил он после очередного бокала.
   Глаза его, несмотря на хмель, пристально рассматривали Адиль бея.  Грубые
черты его лица расплылись, веки отекли. На лице время от времени  появлялось
высокомерное выражение.
   - Готово дело? - спросил  он.  И  пожал  плечами,  заметив  растерянность
собеседника.
   - Ну и дурак!
   - Что такое?
   Но Джон не дал ему времени рассердиться. К тому же слово "дурак"  звучало
не так грубо, как у других.
   - Если вы думаете, что мы все через  это  не  прошли!  Бармен,  еще  одну
бутылку на лед!
   Пары молча танцевали в мягком свете оркестровых лампочек.
   - Вы ей ничего такого не говорили, от чего наживешь неприятности?
   - Не понимаю.
   Какой-то фламандец отошел от столика, потом вернулся с женщиной и  усадил
ее возле себя. Говорить с ней он не мог и только весь  вечер  поглядывал  на
нее, улыбаясь, и гладил по руке.
   - Вы давно здесь? - спросил Адиль бей американца.
   - Четыре года.
   - Вам здесь нравится?
   Джон засмеялся, вернее, выпустил лишний воздух из легких, и в то же время
сдул с губ крошку табака. Все это было ему безразлично. Он не старался  быть
вежливым или любезным.
   - Ваше здоровье! Пока не сдохнем!
   Он пил виски из пивной кружки, но никто не замечал, как он пьянеет.
   За столиком все говорили вразнобой. Время  от  времени  офицеры  заводили
беседу друг с другом, иногда кто-нибудь из них шел  танцевать.  Джон  иногда
бросал на консула то безразличный, а то и остро-внимательный взгляд.
   - Захандрили?
   - Нет. Просто немного сбит с толку.
   - Если у вас случится неприятность, приходите ко  мне.  Адрес  знаете?  В
конце города, возле нефтепровода.
   - Вы разрешите задать вам парочку  вопросов?  Вы  вот  упомянули  госпожу
Амар. Вы думаете, она связана с ГПУ? На этот раз лицо Джона перекосилось.
   - Хотите дам добрый совет? Никогда ни с кем о таких  вещах  не  говорите.
Поймите же! Наш официант с ними связан. И все женщины, что тут находятся.  И
швейцар! И слуги!
   Он не понизил голоса. Музыканты, сидевшие позади с невозмутимыми  лицами,
не спускали с него глаз.
   - Не задавайте никому никаких вопросов, поняли? Если вы получите  посылку
наполовину пустой - молчите! Если вас обворуют  -  молчите!  Если  ночью  на
улице на вас нападут и отберут бумажник, идите спокойно домой!  Если  кто-то
умрет у  вас  в  кабинете,  подождите,  пока  за  ним  придут!  И  запомните
крепко-накрепко, что, если ваш телефон не работает, значит, он и  не  должен
работать.
   - Чиновник, который замещал меня здесь до моего приезда, был арестован  в
Тифлисе, едва он туда прибыл.
   - А вам-то какое дело?
   - Что касается прежнего консула, то мне сказали... Джон сунул ему в  руки
бокал, чтобы тот замолчал.
   - Пейте! Пусть себе идут часы, дни, недели, месяцы. Может  быть,  в  один
прекрасный день ваше правительство вспомнит о вас и пришлет замену.
   Все это он говорил довольно зло.
   -  Не  ходите  сюда  слишком  часто.  Разговаривайте  возможно  меньше  с
иностранными офицерами.
   - А вы сами?
   - Ну,  я-то,  старина,  из  "Стэндэрта"!  В  голосе  его  звучало  то  же
самодовольство, как у Пенделли, когда тот говорил об Италии.
   - Еще бутылку, официант! - И он обратился по-английски к дремавшему возле
него капитану.
   Адиль бей выпил подряд три больших бокала. Все слегка покачивалось у него
перед глазами. Он  с  досадой  смотрел  на  отвернувшегося  американца,  ему
хотелось поговорить с ним по душам.
   Вообще-то он сам толком не знал, что хотел сказать, но  надеялся  навести
разговор на свою секретаршу, - возможно ведь, что Джон знал ее. Неужели Соня
все еще там, в Доме профсоюзов? Он вспомнил, как она поморщилась,  когда  он
рассказал ей об этом баре, о женщинах с накрашенными лицами  крестьянок  или
работниц, о том, как неуклюже они танцуют и хохочут.
   Некоторые пары куда-то исчезали. Одна из них вдруг подняла страшный шум в
углу, за скрывавшей ее портьерой.
   - Ваше судно часто  сюда  ходит?  -  спросил  Адиль  бей  у  бельгийского
капитана, сидевшего рядом с ним.
   - Один рейс сюда, один в Техас.
   - Нефть?
   - Нефть.
   - В Америке небось веселей?
   - Одно и то же, там даже хуже. Нефтепровод  далеко  от  города,  погрузку
кончаем за шесть часов, еле-еле в кино успеешь сходить.
   - А в промежуточные порты заходите?
   - Никогда.
   Сидевший напротив главный механик этого судна пытался рассказать  женщине
анекдот, мешая немецкие  и  английские  слова,  помогая  себе  жестами.  Она
смеялась, не понимая, он смеялся еще громче.
   Совсем молоденький офицер танцевал с довольно красивой женщиной в зеленом
платье, на голову выше, чем он, и вздрогнул, когда Джон на ходу  дернул  его
за край мундира.
   - Не эту! - сказал он офицеру по-итальянски.
   - Почему?
   - Я тебе говорю, эту не брать.
   И Джон отвернулся, а Адиль бей робко спросил:
   - Разрешите, на этот раз закажу я?
   - Иди-ка ты спать. И помни, что я тебе сказал; я живу около нефтепровода.
Спокойной ночи.
   Адиль бей чувствовал, как далек он сейчас от консульства, от  набережной,
от людей, прогуливающихся  до  статуи  Ленина  и  обратно.  Он  все  не  мог
расстаться с этим мягким светом, музыкой, а  главное  -  с  тихим  шуршанием
разговоров,  идущих  на  трех-четырех  языках  в   сопровождении   знакомого
позванивания бокалов.
   Однако даже здесь ему было не по себе. Он невольно следил за иностранными
моряками, официантами, музыкантами, самим Джоном, наконец.  Поняв,  что  это
ему неприятно, Адиль бей поднялся и вышел из бара.
   Снаружи  стояли  несколько  женщин.  На  мгновение   он   остановился   в
нерешительности. Тело все еще ощущало тепло и  музыку  бара,  и  ему  как  в
тумане виделись и  черная  набережная,  и  отблески  на  недвижной  воде,  и
застывшие лодки.
   Красноватые вспышки молний прорезали темноту. Он  сперва  не  понял,  что
это. Кругом забегали. Поднялась какая-то суматоха, женщины  сделали  два-три
шага вперед. Потом остановились. Теперь он стал отдавать себе отчет  в  том,
что произошло, в том, что еще происходило у него на глазах, так быстро,  что
не было в этом ни прошлого, ни настоящего.
   Какой-то человек убегал. Другой, в зеленой  фуражке,  выстрелил  в  него.
Первый пробежал еще несколько шагов, наклоняясь все ниже, и с мягким  стуком
упал на землю.
   А шаги стрелявшего все еще раздавались. Какая-то женщина преградила Адиль
бею дорогу.  Все  это  произошло  примерно  в  пятидесяти  метрах  от  него.
Сотрудник ГПУ наклонился над упавшим. Откуда-то набежали еще две тени и  без
единого слова подняли человека, не то раненого, не то  убитого,  и  потащили
его под руки, так что ноги вяло болтались.
   - Что случилось?
   Женщины не поняли. Сам того не заметив, он заговорил  по-турецки,  и  они
стали улыбаться ему.
   Адиль бей почувствовал, как дрожали у  него  колени.  Дом  профсоюзов  на
набережной, неподалеку от бара, был уже закрыт.  За  пределами  ярких  огней
бара чернели безлюдные улицы. Он шлепал ногами по лужам. Дважды  вздрагивал,
когда ему чудились какие-то тени, крадущиеся вдоль стен.
   Чуть не бегом консул одолел последние десять метров,  отделявших  его  от
дома, и дрожащей рукой сунул ключ в замок.
   Свет давно был отключен. Бар, очевидно, имел собственный источник  света.
Люди туда входили и выходили, но все это были моряки, прибывшие накануне или
утром, а назавтра уходящие в море, и звук их  тяжелых  шагов  замирал  возле
порта.
   - А женщины все связаны с ГПУ, - сказал ему Джон.
   Те, что стояли снаружи, и те, что были в баре! Те, что  заходили  внутрь,
были лучше одеты.
   После дождя от  земли  поднимался  пар  и  стало  еще  жарче.  Адиль  бей
распахнул окна спальни,  снял  пиджак,  и  его  охватило  чувство  ужасающей
пустоты.
   Пуста была не только его спальня, пуст был весь город, кроме одной только
теплой и светлой точки бара.
   Неужели все спали? Неужели среди толпы, которая  так  недавно  ходила  по
набережной, не было человека, читающего перед сном, женщины, склонившейся  в
свете лампы над больным ребенком,  -  словом,  хоть  какого-нибудь  признака
жизни, хоть какого-то биения жизни города?
   Запах Неджлы, пропитавший спальню, сперва напомнил  ему  Джона,  потом  -
первый вечер у итальянцев, в особенности усики и лакированные башмаки Амара,
стоявшего у камина и тихо беседовавшего с Фикретом перед тем, как  проводить
того на вокзал.
   Оба окна в доме напротив были распахнуты, впервые они были раскрыты ночью
одновременно. Светила луна. Глаза постепенно привыкали к рассеянному  свету,
в котором белые пятна выступали с удивительной отчетливостью.
   Адиль бей видел на подушке  г-жи  Колиной  черную  волну  ее  распущенных
волос. На коврике валялось светлое белье.
   Достаточно было  чуть-чуть  повернуться,  чуть  наклонить  голову,  чтобы
увидеть Сонину железную кроватку. Это был белый, чисто белый  прямоугольник,
без единого пятнышка, без единой неровности. Постель не была раскрыта!  Соня
не вернулась домой! Г-жа Колина пошевелилась  в  кровати,  так  близко,  что
Адиль бей услышал скрип пружин, Значит, кто-то все-таки не спал  в  глубокой
тьме этого города, в какой-то точке горизонта, в  одной  из  этих  кирпичных
коробок, называемых домами.
   И это была Соня, с ее строгим, бледным лицом!

Глава 5

   А почему, например, у него отключили воду? В конце-то концов, это был его
собственный кран в кухне. В течение нескольких дней кран  работал,  а  потом
вдруг, за несколько часов - иссяк!
   - Может быть, отключили из-за ремонта, - предположила  поначалу  Соня,  -
надо переждать. Потом она нашла другое объяснение.
   - Должно быть, система не в порядке. Я позову водопроводчика.
   Разумеется, водопроводчик не пришел.
   "Вот-вот якобы должен прийти,  но  никогда  он  не  придет,  никогда!"  -
подумал консул.
   - Перепутал, наверное, адрес, -  предположила  Соня,  -  или  же  сегодня
выходной, придет завтра.
   Теперь, вставая с постели, Адиль бей натягивал брюки и брался за  кувшин.
У крана на лестничной площадке редко стояло меньше шести  человек.  Особенно
долго приходилось ждать, когда женщины мыли голову. Он  неподвижно  стоял  в
ожидании своей очереди. Никто  ему  ничего  не  говорил.  На  него  даже  не
смотрели. А  ведь  он  отлично  знал,  что  эти  же  люди  входят  в  состав
домоуправления и именно они отключили воду!
   Растрепанный, в шлепанцах, со  своим  кувшином  он  возвращался  к  двери
консульства, у которой уже толпился народ. Да не все ли равно?
   Чай по утрам он теперь не пил -  слишком  долго  надо  было  возиться,  а
попросту пробивал две дырочки в банке со сгущенным молоком и пил его, вот  и
все.
   Оставалась последняя  чистая  рубашка,  выстиранная  еще  в  Турции.  Все
остальные грязные, и он  не  знал,  кого  просить  постирать.  Окна  в  доме
напротив были закрыты. Солнце пылало в прозрачной  дымке,  предстоял  душный
день и, возможно, гроза.
   Адиль бей полил голову одеколоном, причесался и надел пиджак, чтобы выйти
в свой кабинет, откуда уже доносился шум.
   Начался новый день, а позади оставались такие же, и впереди его ждало  то
же самое.
   Соня  уже  сидела  на  своем  месте,   спокойная,   гладко   причесанная,
отдохнувшая, и, как всегда, произнесла: "Здравствуйте, Адиль бей".
   Солнце осветило край письменного стола, сейчас лучи заиграют на  бумагах,
потом оно заглянет в левое окно.
   - Зовите!
   У него уже болела голова. В комнате теснилось множество грязных, одичалых
людей, и было непонятно, откуда их каждый день столько берется.
   Адиль бей и теперь еще  ошибался,  пытаясь  выяснить  их  национальность.
Некоторые говорили на никому не известных диалектах  и  уходили  в  отчаянии
после тщетных попыток объясниться. Они спускались с гор, со стороны  Армении
или Персии или даже Бог знает поч