инимают, а там есть и хлеб, и все на свете!
   - Сотни! - повторил Адиль бей, который пока что видел  только  нескольких
девиц в баре и тех, что торчали кучкой на улице.
   Оба стояли сейчас возле красной портьеры, не  глядя  в  зал,  где  сидели
несколько моряков.
   Почему Джон, точно так же  как  Пенделли,  говорил  с  Адиль  беем  таким
снисходительным тоном?
   - И еще есть сотни других, которых я  не  знаю,  масса  славных  девчушек
вроде вашей секретарши, которые еле-еле  зарабатывают  на  хлеб,  но  красят
губы. Когда здесь жил ваш предшественник, мы с ним вдвоем бродили по  ночам.
Иногда сталкивались каждый со своей подружкой на той  же  улице,  в  том  же
доме, в том же коридоре. Меня бы очень удивило, если бы я  узнал,  что  ваша
малышка через это не прошла.
   Зал был освещен желтым прожектором. В  полутьме  выступали  только  белые
скатерти на столиках, и когда женщины проходили мимо, их синие  или  красные
платья теряли свой цвет, становились какими-то неестественными.
   - Виски?
   - Если хотите.
   Джон смотрел на него, иронически улыбаясь, а Адиль бей уже  не  хмурился,
углубившись в созерцание светящегося желтого круга. Разве он не  мог  бегать
за  женщинами,  как  этот  американец?  Или  комфортабельно  обставить  свою
квартиру, как Пенделли? И то и другое было доступно. Почему же он  этого  не
делал?
   Знакомый голос воскликнул рядом с ним:
   - Привет, Адиль, дорогой!
   Это была Неджла; смеясь над его удивлением, она протянула ему руку.
   - Я сажусь сюда, ладно? Небось кутить собрался, толстяк этакий! Официант,
рюмку бенедиктину! А вы знаете, Адиль бей, что вы мне скоро  понадобитесь  в
официальном качестве, как представитель Турции!
   Джон  свирепо  ухмыльнулся,  а  Неджла  призвала  его   в   свидетели   с
фамильярностью старой приятельницы или сообщницы.
   - Вы уже ему рассказали? Вот что, Адиль. Вы думали, что я персиянка, а на
самом-то деле я турчанка, хоть и родилась в России. Мой дед был выходцем  из
Анкары, его звали Ахмед. Вы  должны  мне  помочь  собрать  нужные  бумаги  и
принести паспорт.
   - Там видно будет, - сказал он, выпив рюмку до дна. Он лениво  поглядывал
на нее и на Джона и думал о том, хватит ли у него смелости пойти  танцевать.
А ведь года не прошло с тех пор, как в Вене, под ту же музыку,  при  так  же
слабо освещенном джаз-оркестре, он танцевал целыми ночами. Теперь  танцевать
ему не хотелось. Не хотелось уйти с Неджлой, хотя он мог увести ее с собой в
любую минуту, стоило пожелать! Не хотелось  и  других  женщин,  находившихся
здесь, хотя по крайней мере две-три из них были красивы.  Может  быть,  дело
было просто в том, что он очень, очень устал?
   - Когда мне к вам прийти?
   - Когда хотите.
   - А ваша белая мышка все  еще  при  вас?  Он  не  поняв  и  с  удивлением
посмотрел на нее.
   - Ваша русская девчонка! - уточнила она, опять взглянув на Джона.
   - Да.
   - Довольны?
   - Чем?
   - Ею!
   Он пожал плечами с флегматичным видом, не хуже, чем у Джона. Все  это  не
имело никакого значения. Она говорила, просто  чтобы  разговаривать,  а  ему
разговаривать вовсе не хотелось. От спиртного и музыки он  весь  оцепенел  и
мог бы просидеть здесь еще долго, но официанты уже убирали со столов.
   Они поднялись. Неждла хотела взять  консула  под  руку,  но  он  спокойно
отстранился.
   - Вы меня не проводите?
   - Нет.
   - А вы, Джон? Вы на машине?
   - Нет.
   Им оставалось только разойтись, каждому в свою сторону.  Женщин  у  входа
уже не было. Лампочки на вывеске бара погасли.

***

   Адиль бей не обращал внимания на дождь, хлеставший его по лицу.  Он  шел,
не глядя, куда ступает, и брюки его уже были грязными и  мокрыми  до  колен.
Справа шумело море, но не было видно даже малейшего отблеска на воде.
   Теперь ему были знакомы все улицы города и даже подворотни, где по  ночам
спали бездомные, прямо на камнях, прижавшись друг к другу.
   И этих  бездомных  он  тоже  знал.  Он  знал  все!  Он  ведь  походил  по
кооперативам, по лавкам, по конторам.
   Это не было его делом. Он был турецким консулом, и ему  следовало  только
заниматься, возможно лучше, делами своих подопечных. Однако теперь  все  это
стало для него потребностью, страстью. Город стал для него живым  существом,
которое  отказалось  принять  Адиль  бея,  вернее,  знать  его  не   хотело,
вышвырнуло  его  на  улицу,  чтобы  он  бродил  там   в   одиночестве,   как
запаршивевшая собака.
   Он  ненавидел  этот  город,  как  ненавидишь  женщину,   которой   тщетно
добивался. Он изо всех сил старался разоблачить все его  пороки.  Это  стало
печальной, безотрадной страстью.
   - Каждый может найти работу. Каждый может поесть досыта, - говорила Соня.
   И как раз Соня-то и была живым воплощением этого города! Как  город,  она
была холодна и загадочна. Она принимала ласки Адиль бея так же  безразлично,
как принимала его толпа, позволявшая ему бродить по вечерам от статуи Ленина
до нефтеперерабатывающего завода.
   Адиль бей, исполненный подозрений, нередко  ходил  теперь  на  рынок.  Он
встречал  там  старуху  в  лохмотьях,  которая  часами  стояла  под  дождем,
предлагая прохожим три полусгнившие рыбки. И не теряла надежды  их  продать.
Впрочем, может быть, у нее никогда не было никаких надежд?
   - Сколько стоит? - спрашивал он. Раздобыв русскую грамматику  и  словарь,
он выучил несколько слов.
   - Пять рублей, товарищ.
   Там же человек лет сорока пытался, в течение целого дня, продать поштучно
двадцать сигарет, уложенных в коробку.
   Адиль бей издевательски улыбался, вспомнив раскормленных  моряков,  Сонин
клуб, ее черное шелковое платье, сшитое к балу  в  честь  визита  флота,  ее
спокойные возражения, расстрелянного проводника.  И  спешил  домой.  Там  он
говорил, даже не поворачиваясь к девушке:
   - Черное море ведь очень богато рыбой, правда? В таком случае,  я  думаю,
рыба должна стоить дешево.
   - Очень дешево.
   - Например?
   - Рубль или два за килограмм.
   - Странно. Я только что видел на рынке, как за три жалкие рыбешки  просят
пять рублей.
   Он знал, что она бросает на него тревожный  взгляд,  и  слышал,  как  она
шуршит бумагой.
   - Потому что это свободный рынок, а мы хотим упразднить такую торговлю, -
говорила она. - Зато в кооперативе...
   - В кооперативе нет рыбы. Я там только что был.
   - Бывает часто.
   - Ни разу не было за две недели.
   - Это зависит от улова.
   В первый раз он надеялся, что она заплачет. Ему бы стало легче, он сам не
знал почему. Наудачу он попросил ее прийти в этот же вечер, и она послушно и
спокойно пришла.
   Зачем же она пришла?  Чтобы  получше  разузнать  о  людях,  которых  ждал
расстрел?  Чтобы  узнать,  возможно,  что-либо  такое,  за  что  его  самого
расстреляют? Не все ли ей было равно, лежит она в  его  объятиях  или  же  в
объятиях  другого?  Она  никого  не  любила,  шла  напрямик,  ровным  шагом,
несгибаемая и самоуверенная, и ее светлые глаза  невинной  или  беспредельно
развратной девчонки, устремленные на окружающих, не выражали  ничего,  кроме
любопытства.
   Адиль бей сделал огромное множество открытий, пока бродил по городу в эти
бесконечно долгие дни. Он очень уставал оттого, что нельзя  было  по  дороге
зайти в кафе или  к  друзьям.  Когда  он  задавал  вопросы,  люди  в  страхе
старались поскорее от него убежать. Другие быстро отвечали и уходили  прочь.
Однажды он дал рубль маленькому мальчику,  и  у  него  на  глазах  прохожий,
видевший это, выхватил у мальчишки рубль и бросил в сточную канаву.
   В таких случаях Адиль бею становилось страшно; но чаще он казался  самому
себе  похожим  на  человека,  охваченного  постыдной  страстью  и   желанием
удовлетворить ее.
   Почему ему лгали?
   И он возвращался, озлобленный, с новой добычей.
   - Вот уже три недели, как в Батуме никто не съел ни единой картофелины. А
в гостинице имени Ленина,  где  останавливаются  крупные  чиновники,  подают
икру, французское шампанское, шашлыки.
   - Это для иностранцев.
   - Да там за целый год не бывает даже двух иностранцев.
   - А разве у вас в стране министры не едят лучше, чем водоносы?
   Он тщетно пытался вспомнить, с чего это все началось  Во  всяком  случае,
отправной точкой был человек, расстрелянный ГПУ. Драма разыгралась почти что
в самом консульстве. Человек этот не решался заговорить при Соне А он, Адиль
бей, не позволил этой русской девушке уйти!
   Возможно, следовало после этого эпизода уволить ее. Но что это дало бы?
   С тех самых  пор  он  кружил  вокруг  нее,  взволнованный,  раздраженный,
обессиленный, впадая иногда в мучительную панику. Ведь она  в  конце  концов
возненавидит его! И он искал эту ненависть в ее глазах и даже, помимо  воли,
пытался ее вызвать!
   А Джон-то считает, что он пьет! А г-жа Пенделли восхищается  его  хорошим
видом и успехами в игре в бридж!
   Адиль бей открыл дверь и зажег свечи, потом приступил к тому,  что  делал
каждый вечер в одном и том же порядке. Возможно, в повторности этих действий
создавалось некое подобие личной жизни, принадлежащей ему одному, и  в  этом
было какое-то колдовское очарование. Сперва уселся в кресло, снял  галоши  и
башмаки. После этого несколько мгновений посидел в неподвижности,  глядя  на
тени, пляшущие по комнате, на огонек свечи, на дом напротив.
   Соня спала. Спал ее брат, спала золовка.
   Завтра он заговорит с ней об этом случае в Новороссийске,  и  секретарша,
посуровев лицом, будет возражать против очевидности.  А  что  такое  сказала
г-жа Пенделли нынче вечером, незадолго до прихода Джона?
   Ах да! Она говорила о предстоящем отдыхе в Италии и заметила:
   - За все эти четыре года Джон ни разу не уезжал из России. Вы не находите
это странным? - потом добавила, глядя в сторону:
   - Он гораздо лучше нас осведомлен обо всем, что  здесь  происходит,  и  у
него ни разу не было никаких неприятностей.
   Неужели Джон тоже связан с ними? А почему бы и  нет?  Оказалось  же,  что
Неджла вовсе не жена Амара, а какая-то девка из Москвы!
   Но какое значение все это могло иметь? Достаточно  было  вести  себя  как
все, как прохожие на улицах, как служащие в конторах, как сам  Колин  и  его
жена: молчать, забиться в свою нору.
   Почему две недели тому назад, когда Адиль бей пришел в отдел обслуживания
иностранцев, ему внезапно объявили:
   - Мы вам нашли уборщицу!
   Он понял это еще раньше, чем Соня перевела, и даже бровью не повел.
   - Спасибо, - сказал он, только и всего.
   С уборщицей они до сих пор не обмолвились ни  словом.  Она  приходила  по
утрам. Делала вид, что прибирает в кабинете,  наливала  воду  в  кувшин.  До
завтрака проводила время в спальне и кухне, но там было так же грязно, как и
прежде.
   Если он неожиданно возвращался среди дня, то почти всегда заставал  ее  в
обществе других женщин или какого-то мужчины и делал вид,  что  не  замечает
этого.
   Неужели было внезапно решено, что одной Сони мало, чтобы следить за ним?
   Не вставая с кресла, Адиль бей развязал галстук и отстегнул воротничок, и
тут ему пришло в голову, что вот уже ровно три недели, как он не  звал  Соню
вечером к себе.
   Отлично! В первый раз он выдержал только две недели. Но когда она пришла,
с каким-то проблеском надежды в  улыбке,  он  вовсе  не  растрогался.  После
коротких объятий небрежно заявил:
   - Я должен уйти.
   И каждую неделю стал ходить учиться бриджу у г-жи Пенделли. Г-жа Пенделли
была очень расположена к нему и  часто  повторяла:  "Вы,  турки,  загадочные
люди".
   Был бы бром, он бы спал ночи напролет. Но когда его прислали из Стамбула,
Адиль  бея  пригласили  в  отдел,  показали  стограммовый  пакет  с   маркой
знаменитой аптеки, рядом с которой он прожил два года, и задали вопрос:
   - На что вам такое количество?
   - Я страдаю бессонницей. Ваш врач прописал мне бром.
   - Может, вам лучше побольше  двигаться,  делать  длинные  прогулки  перед
сном?
   - Я вам повторяю: это предписание врача.
   - Он же не велел вам выписывать целых сто граммов.
   - Да, конечно, но я хотел иметь запас.
   - В таком случае мы отдадим этот пакет врачу, а  он  по  мере  надобности
будет вручать вам нужную дозу.
   Адиль не стал спорить. Но когда доктор принес ему маленькие конвертики  с
белым порошком, он  их  бросил  в  печь  Из  осторожности  За  это  пришлось
расплачиваться сидением в кресле до двух или трех часов ночи. За  это  время
выгорало как раз полсвечи. Когда она догорала  до  половины,  он  ложился  и
тушил ее. Утром выливал в раковину чай, приготовленный уборщицей, и открывал
сам, как делал это в самом начале, жестянку со сгущенным молоком.
   Потом часами наудачу бродил по городу, смотрел, как  разгружают  суда,  и
когда  никого  поблизости  не  было,  задавал  по-русски  вопросы  женщинам,
работавшим на разгрузке.
   - Сколько получают грузчицы? - спрашивал он  Соню  по  возвращении  -  По
крайней мере десять рублей в день.
   - На это можно прожить?
   - Конечно. Тем более что они не тратятся на наряды.
   - А на три рубля?
   Она в нерешительности промолчала.
   - Потруднее будет, правда? Даже если  носить  только  ситцевое  платье  и
бюстгальтер, как эти девушки! Так вот, они зарабатывают три рубля в день!
   - Кто вам сказал?
   Он молчал и ходил кругами по кабинету. Иногда искоса поглядывал на нее  и
видел, какая она бледная, узкоплечая. И не потому ли  у  нее  такое  дряблое
тело, что она тоже, как все, плохо питается?
   Однажды Соня сказала ему неуверенным голосом:
   - Адиль бей, позвольте дать вам  совет.  Вы  каждый  день  открываете  по
консервной коробке. Съедаете одну сардинку, или чуть-чуть  тунца,  или  даже
вообще не прикасаетесь к еде. Это производит плохое впечатление.
   - А если мне не хочется есть?
   - Тогда спрячьте эти коробки. Выбросьте их сами куда-нибудь.
   На этот раз она отвернулась от него, и он чуть было не растрогался.
   - Вот это они и делят между собой, когда меня нет, - пробурчал он тем  не
менее.
   - Кто?
   - Люди, которых я застаю здесь, когда прихожу неожиданно.
   - Да нет же! Это, наверно, родственники  уборщицы.  Я  знаю,  что  у  нее
взрослый сын.
   - Этот взрослый сын шарит в моих бумагах!
   - С чего вы взяли?
   - Я сам видел.
   У нее наготове всегда был один и тот же ответ.
   - А у вас в стране слуги совсем не любопытны? Она была всегда бледна,  но
последнее время -  он  это  точно  заметил  -  становилась  все  бледнее.  В
последний раз, покрутившись чуть ли не час вокруг нее, пытаясь справиться  с
собой, он все-таки в конце концов попросил ее вечером прийти к нему,  а  она
пробормотала:
   - Вы этого непременно хотите?
   Тогда он сказал - нет. С тех пор прошло три недели.
   Свеча догорела до половины, и Адиль бей встал, неслышно прошел в  спальню
и стал раздеваться. Занавесок он так и не приобрел. По черным  стеклам  окна
сбегали мутные  капли  дождя.  По  улице  бежал  настоящий  ручей  и  журчал
точь-в-точь как журчит ручей в лесу. Окно напротив было чуть приоткрыто.
   Он лег и потушил свечу. Как каждую ночь, он лежал с открытыми  глазами  и
снова видел, как Пенделли, даже не зевая на этот раз,  прощается  со  всеми,
переполненный радостью, накануне отъезда на "Авентино".
   И  рядом  с  лицом  Пенделли   представлялось   ему   лицо   человека   в
Новороссийске, сидящего с отчаянным видом  возле  бака,  к  которому  он  не
подпускал чужих.
   Надо не забыть поговорить о нем завтра с Соней, но он был заранее уверен,
что она, конечно, найдет нужный ответ. Что в других странах  тоже  голодают.
Тогда он покажет ей снимки базаров в Стамбуле  с  тысячью  ларьков,  набитых
доверху товаром... А видела она когда-нибудь, как на улице жарят на  вертеле
цельную тушу теленка? За несколько пиастров  можно  набрать  полную  тарелку
телятины!
   Сколько раз в месяц удавалось ей поесть мяса? А ведь в  ее  возрасте  как
раз и  формируется  женский  организм!  Ее  маленькие  груди  уже  чуть-чуть
отвисли. Кожа была очень белой.
   Почему она  так  категорически  отвечала  ему?  Почему  она  всегда  была
настороже? Как было бы просто стать добрыми друзьями, говорить друг с другом
искренне,  от  всего  сердца!  И  почему  она  смотрела  на  него  с   таким
любопытством, даже, как ему иногда казалось, со скрытой жалостью,  когда  он
сжимал ее в объятиях? У него подчас слезы выступали на глазах при мысли, что
вот они здесь вместе, лежат, тесно прижавшись друг  к  другу,  а  она  почти
холодно спрашивает его:
   - Что это с вами, Адиль бей?
   Тем хуже для нее! Долго это тянуться не  может!  Она  уже  стала  другой,
увеличились темные круги под глазами.  Теперь  Соня  вздрагивала,  когда  он
неожиданно подходил к ней. Зимой она ходила все в том же черном платье,  что
и летом, в той же шляпке и тоненьком прошлогоднем шевиотовом пальтишке.  Два
или три раза он заставал ее в консульстве за  вязанием  шерстяных  перчаток.
Женщины, ходившие в бар, были более упитанными.  Но  ведь  Джон  как-то  раз
сказал ему, что после двух-трех месяцев работы их отсылали обратно в Москву,
чтобы они здесь не завели друзей.
   А одну из них пристрелили - это тоже Джон рассказал,  -  потому  что  она
была слишком откровенна с бельгийским  морским  офицером.  Адиль  бей  забыл
сказать об этом Соне.
   Она, должно быть, знала об этом. Она же все знала. Но он хотел  заставить
ее услышать об этом от него!
   В какие-то минуты дождь внезапно усиливался, превращаясь в ливень.  Ручей
в тот же миг становился куда более  шумным.  Это  тянулось  всего  несколько
минут, не более четверти часа, потом снова монотонно шелестел дождь.
   Дом напротив казался светлым, полуоткрытое окно выглядело  черной  дырой,
которую Адиль бей видел из кровати.
   В этой дыре находилась Соня. Джон говорил о ней. Неджла тоже. Все о ней с
ним говорили, будто в городе не было других, кроме этой бледненькой девушки.
   А на самом деле их были сотни! Это он  тоже  теперь  знал,  Что  касается
Сони, она все больше теряла силы, это ясно! Она ослабеет раньше, чем он...
   Консул повернулся на другой бок, ему почудилось, что он скользит вниз  по
крутому склону, и он заснул. Сквозь  сон  его  преследовал  стук  дождя,  но
теперь ему казалось, что это стучит пишущая машинка и секретарша, с  темными
кругами  под  глазами,  заканчивает  фразу  и,  повернувшись  к  нему,  ждет
продолжения.
   Не забыть рассказать ей о том человеке из Новороссийска.

Глава 8

   Но на следующий день он не сказал Соне ни слова из всего,  что  собирался
сказать, и не заговорил с ней о человеке из Новороссийска.
   Ночью он сильно потел, хотя почти ничем не был накрыт,  это  случалось  с
ним все чаще и чаще. Иногда он спрашивал себя: бывало ли это с  ним  прежде?
Но сколько ни напрягал свою память, не мог припомнить, чтобы  он  когда-либо
просыпался весь в испарине на  мятых  простынях.  В  особенности  же  он  не
помнил, чтобы, вставая утром, чувствовал себя более усталым, чем накануне. А
такое случалось теперь ежедневно. Устремив взгляд в пространство,  он  ждал,
пока наконец почувствует в себе достаточно сил, чтобы жить дальше. Он  плохо
выглядел. Во рту было горько, горечь эта была  какой-то  новой,  совсем  ему
незнакомой.
   В это утро у него на лбу и на висках выступил обильный пот от одного лишь
усилия, которое он сделал, чтобы встать и пойти умыться.
   Дождь лил по-прежнему. Сквозь щель в окне проникал  пропитанный  сыростью
воздух. За окном напротив смутно угадывался силуэт г-жи Колиной, одевавшейся
за спущенной шторой.
   Адиль бей посмотрел на себя в зеркало,  перед  тем  как  взять  кувшин  и
налить воды в таз. Он снова заметил, что щетина на подбородке  растет  гуще,
чем раньше, и внезапно вспомнил, что у мертвеца  она  растет  с  невероятной
скоростью.
   Он высморкался  и  плюнул  в  платок.  И  тут,  без  малейшего  перехода,
мгновенно все на свете стало иным. Паника охватила все его существо до самой
глубины, стиснула ему желудок, вызвала тошноту.
   Он боялся взглянут