чтобы
он улыбался.
   За едой он не читал газету, как большинство обедавших в  одиночестве,
не вступал ни с кем в разговоры,  а  просто  тщательно  жевал,  глядя  в
пространство. Прошли месяцы, прежде чем они стали здороваться  движением
век; Иона был единственный, кому Метра сделал эту  уступку.  Под  столом
Вдовца сидела маленькая собачонка, жирная и еле  двигавшаяся;  ей  было,
наверно, под двадцать лет: когда-то она принадлежала г-же Метра.  Каждый
день, выходя из канцелярии, Вдовец забирал ее из дома и приводил с собой
в ресторан, где для нее готовили специальную  похлебку.  Потом  медленно
шел с ней домой и возвращался в мэрию; вечером повторялось то же самое.
   Почему сегодня, пока Иона ел, Вдовец  смотрел  на  него  внимательнее
обычного? Вряд ли он уже знал. И все же создавалось впечатление, что он,
подавляя в себе желание ухмыльнуться, думает: "Вот вы и вернулись!"
   Оба они казались членами одного братства, временно  изменив  которому
Иона наконец вернулся с повинной.
   Конечно, все это существовало лишь у него в воображении, однако  ужас
его при мысли, что ему теперь снова придется каждый день сидеть напротив
начальника канцелярии, был отнюдь не воображаемым.
   - Что возьмете на десерт,  господин  Иона?  Есть  эклеры  и  яблочный
пирог.
   Мильк всегда любил десерт, в особенности яблочный пирог, который взял
и на этот раз, злясь на себя, что не может отказаться от лакомства  даже
в такой момент.
   - Что новенького, господин Иона?
   Пепито, как и Палестри, был высок, поджар, вынослив, но, в отличие от
земляка, всегда приветлив и улыбчив. Он все делал с такой радостью,  что
казалось: содержать ресторан для него - забава. Мария, его  жена,  вечно
сидя  в  шестиметровой  кухне,  очень  растолстела,  что  не  мешало  ей
оставаться моложавой и аппетитной. Нрав у  нее  тоже  был  веселый:  она
разражалась смехом по любому пустячному поводу. Своих  детей  у  них  не
было, поэтому они выписали с родины племянника и усыновили его; вечерами
он сидел за одним из столиков и делал уроки.
   - Как Джина?
   - Хорошо.
   - На днях жена встретила ее на  рынке,  и,  не  знаю  уж  почему,  ей
показалось, что Джина ждет ребенка. Это правда?
   Иона ответил отрицательно и почти со  стыдом:  он  был  убежден,  что
Джина не беременеет по его вине.
   Марию же обмануло  вот  что:  в  последнее  время  Джина  ела  больше
обычного, прямо-таки неистово, и если раньше была пухленькой, то  теперь
располнела до такой степени, что ей даже  пришлось  расставлять  платья.
Сначала Мильк радовался ее аппетиту, потому что после женитьбы  она  ела
очень мало. Он всячески ободрял ее, когда она принималась  за  еду,  так
как видел в этом знак удовлетворенности, знак того, что она привыкает  к
новой жизни и, возможно, начинает чувствовать себя счастливой. Он как-то
сказал ей  об  этом,  и  у  нее  на  губах  все  чаще  стала  появляться
неприметная, немного покровительственная  улыбка.  Джина  не  отличалась
властным характером, как ее мать; напротив, никогда не интересовалась ни
торговлей, ни деньгами, не принимала никаких решений по  хозяйству.  Тем
не менее, несмотря на разницу в возрасте,  у  нее  проскальзывала  порой
снисходительность по отношению к Ионе. Он был ее мужем - так она к  нему
и  относилась.  Но,  может  быть,  на  ее   взгляд,   ему   не   хватало
мужественности, он не был настоящим мужчиной, и она смотрела на него как
на задержавшегося в развитии ребенка. Может, он напрасно не вел  себя  с
ней более жестко? Может, ей было нужно, чтобы  он  держал  ее  в  руках?
Изменилось бы тогда что-нибудь или нет? Он не очень-то хотел  думать  об
этом.
   Вдовец пристально смотрел на него,  и  Иона  поскорее  доел  яблочный
пирог - только бы уйти от этого взгляда.
   - Уже? - удивился Пепито, когда он попросил у него  счет.  -  А  кофе
пить не будете?
   Мильк хотел выпить кофе у Ле Бука, втайне надеясь,  что  услышит  там
новости. Прежде он ел так же медленно, как г-н  Метра,  как  большинство
одиноких мужчин, обедающих в ресторане  и  часто  затевающих  после  еды
разговор с хозяином.
   - Джулия, счет господину Ионе! - крикнул Пепито и добавил,  обращаясь
к нему:
   - Вечером придете?
   - Возможно.
   - Она надолго уехала?
   - Пока не знаю.
   Все началось сначала. Он путался, не зная, как отвечать  на  вопросы,
сознавая, что с каждым днем положение будет становиться все хуже. Что, к
примеру, произойдет, если Лут приедет навестить родителей и скажет,  что
Джины в Бурже нет? Такое вряд ли случится, но Иона  старался  предвидеть
все. На самом деле подругу Джины  звали  не  Лут,  а  Луиза  Арьель;  ее
родители торговали на рынке семенами, их лавка  была  как  раз  напротив
лавки Ионы, но по другую сторону большой крыши. Когда ей не было десяти,
он часто  встречал  ее,  как  и  Джину,  видел,  как  она  бегает  между
прилавками. Круглолицая, голубоглазая, с длинными  ресницами,  кудрявая,
она в то время напоминала куклу. Это казалось довольно странным: отец ее
был человек тщедушный, тусклый; мать на сумрачном фоне лавки, выходившей
на север и лишенной солнца, выглядела, как увядшая старая дева.  Супруги
Арьель носили одинаковые серые  халаты  и,  постоянно  находясь  вместе,
каждый за своим прилавком, постоянно повторяя одни  и  те  же  движения,
стали в конце концов похожи друг на друга. Лут, единственная из  девочек
Старого Рынка, воспитывалась до семнадцати лет в монастыре.  Ее  одевали
лучше всех, и в своих платьях  она  выглядела,  как  настоящая  барышня.
Когда она шла с родителями к воскресной  службе,  все  оборачивались  ей
вслед, а матери ставили ее манеры в пример своим дочерям.
   Около двух лет Лут работала секретаршей в  типографии  Прива,  фирме,
существовавшей уже три поколения, а потом вдруг  разнеслась  весть,  что
она отыскала в Бурже место получше. Родители  об  этом  помалкивали.  На
Старом Рынке они слыли очень несговорчивыми, и многие даже  предпочитали
покупать семена в магазине у вокзала.
   Луг и Джина были подругами. Вместе с Клеманс,  дочерью  мясника,  они
долгое время составляли неразлучную троицу.
   Говорили, что в Бурже Лут работала сначала  у  архитектора,  потом  у
врача, холостяка, с которым жила как с мужем. Кое-кто встречал ее там  и
рассказывал о ее туалетах, о меховом манто. По  последним  сведениям,  у
нее был "Рено" - его видели однажды вечером у дверей ее родителей. Тогда
Лут не осталась у них на ночь.
   Соседи говорили, что слышали  громкие  возгласы;  это  было  странно,
поскольку Арьели многословием не отличались, а кто-то  даже  прозвал  их
"рыбами".
   - Лут живет как может, а это непросто, - сказала однажды Джина  мужу,
вернувшись из Буржа. Потом, подумав, добавила:
   - Бедная девочка. Она слишком добрая.
   Почему слишком добрая? Иона не спросил. Он понимал, что это их дела -
дела женщин, даже девушек, что такие подруги, как Клеманс, Лут и  Джина,
встречаясь, вновь становятся девчонками и имеют право на свои тайны.
   - Бывают же такие, у которых все  просто!  -  сказала  В  другой  раз
Джина.
   Быть может, она намекала на Клеманс: у той  был  молодой  симпатичный
муж, да и брак ее считался удачным на  Старом  Рынке.  Иона  не  был  ни
молод,  ни  симпатичен;  благополучие  -  вот  и  все,  что  он  мог  ей
предложить.  Но  действительно  ли  Джина  стремилась  к   благополучию,
спокойствию, как сказала в первый день?
   Где она теперь с его марками, которые рассчитывала без труда продать?
Денег с собой у нее почти не  было,  разве  только  она  откладывала  на
всякий случай без ведома Ионы.  Брат  тоже  не  мог  ей  ничего  дать  -
наоборот, она сама время от времени снабжала его деньгами. Увидев цены в
каталоге, она решила,  что  достаточно  ей  явиться  к  любому  торговцу
марками - в Париже или в другом месте - и у нее сразу их купят. Это было
верно в отношении некоторых не особенно ценных марок, но с действительно
ценными, такими, как "Церера" 1849 г.,  дело  обстояло  иначе.  Торговцы
марками всего мира, так же как ювелиры, образуют своего рода братство  и
более или менее знают друг друга. В большинстве случаев им  известно,  в
чьих руках находится та или иная редкая марка,  и  они  выжидают  случая
купить ее для своих клиентов. По меньшей мере штук пять из тех, что  она
взяла, были именно такими редкостями. Стоит ей предложить их любой более
или менее солидной фирме, как владелец, скорее  всего  под  каким-нибудь
предлогом, задержит ее и позвонит в полицию. Она не рисковала попасть  в
тюрьму, поскольку была женой Ионы, а кража среди супругов  преступлением
не считается. Даже следствия не начнут - просто полиция свяжется с ним.
   Быть может, из-за ее неведения именно таким образом и  закончится  ее
бегство? Он не был уверен, что хочет  этого.  Он  этого  не  хотел.  Ему
становилось не по себе при мысли о позоре Джины, об  ее  замешательстве,
ее гневе.
   Не будет ли хуже, если она поручит кому-то продать марки? Она не одна
- относительно этого иллюзий он не  строил.  И  речь  сейчас  шла  не  о
каком-нибудь молодце из их города, с которым  она  уехала  на  ночь  или
несколько дней, потому что не смогла удержаться. Она уехала намеренно, -
это было умышленное бегство, подготовленное по меньшей  мере  за  сутки.
Иначе говоря, он прожил с  ней  целые  сутки,  не  подозревая,  что  это
последний день, который они проводят вместе.
   Теперь Иона медленно шагал по улице: пространство под шиферной крышей
казалось огромным и голым, лишь несколько человек поливали  и  подметали
асфальт.
   Большинство магазинов до двух часов были закрыты.
   Мильк старался отдалить минуту, когда ему придется зайти к  Ле  Буку:
он не хотел разговаривать и отвечать на новые вопросы. В нем не было  ни
ненависти, ни злобы.
   Сердце его переполняла нежность, печальная, тревожная и все же  почти
безмятежная; он остановился и некоторое время смотрел  на  двух  щенков:
один развалился на солнце, болтая лапами в воздухе, а другой, играя, его
покусывал.
   Иона вспомнил запах селедки  на  кухне,  остатки  рыбы,  прилипшие  к
сковородке,  которую  Джина  в  спешке  не  успела  помыть.   Попробовал
вспомнить, о чем они говорили за последним ужином, но не смог. Тогда  он
попытался восстановить в памяти мельчайшие подробности  вчерашнего  дня;
он прожил его как обычно, не подозревая, что это самый важный день в его
жизни.
   Ему вспомнилась картина: он стоял за прилавком и обслуживал старичка,
не знавшего толком, что ему нужно, когда Джина, которая поднялась наверх
чуть раньше обычного, чтобы привести себя в порядок, появилась, одетая в
красное платье. Это было прошлогоднее платье, в этом году она надела его
впервые; так как она располнела, оно обтягивало ее  еще  сильнее.  Джина
дошла до порога и очутилась в прямоугольнике солнечного  света:  никогда
еще она не казалась Ионе такой красивой.
   Он  не  сказал  ей  об  этом,  потому  что  всякий  раз,  слыша   его
комплименты, она раздраженно пожимала плечами, а порой хмурилась. Как-то
раз даже бросила сухо:
   - Оставь! Я, знаешь ли, очень скоро стану старухой!
   Он полагал, что понял ее. Раньше он не стремился в  ней  разобраться.
Не хотела ли она сказать, что  теряет  молодость  в  этом  старом  доме,
пропахшем заплесневелой бумагой? Не было ли это своего рода  ироническим
заверением, что скоро они сравняются  в  возрасте  и  ему  нечего  будет
больше бояться?
   - Я иду поздороваться с мамой, - объявила она.
   Обычно в эти часы она долго у матери  не  задерживалась;  у  Анджелы,
задерганной покупателями, не было ни минуты. Однако на  этот  раз  Джина
отсутствовала почти час. Назад пришла не с правой стороны,  а  с  левой,
противоположной той, где находился дом ее родителей, и, кроме  того,  не
принесла с собой никаких пакетов.
   Она никогда не получала писем - внезапно поразился он.  У  нее  кроме
Лут было много замужних подруг, уехавших из города. Как же могла она  не
получать иногда хотя бы открытку? Почта находилась на Верхней  улице,  в
пяти минутах ходьбы  от  Пепито.  Может,  она  получала  там  письма  до
востребования? Или звонила из автомата? За все два года их брака она  ни
разу не заговорила о Марселе, которого посадили на пять лет.
   Убегала из дому она с другими; это позволяло Ионе  предполагать,  что
Марселя Жено она забыла. Уже по меньшей мере полгода Джина  не  выходила
вечерами  одна,  разве  что  посидеть  с  сынишкой  Клеманс,  и   всегда
возвращалась вовремя.  К  тому  же  он  предполагал,  что  она  вряд  ли
встречается с мужчинами: Джина была не их женщин, на которых  любовь  не
оставляет следов. Он хорошо знал, каким бывает ее лицо, когда она бегает
за кем-нибудь, ее усталый и  неискренний  вид  и  даже  запах  ее  тела,
становившийся иным.
   Г-жа Арьель, торговка  семенами,  стоя  за  запертыми  дверьми  своей
лавки, прилипла бледным лицом к стеклу и смотрела, как он шагает взад  и
вперед с видом человека, не знающего, куда идти, и он направился наконец
к бару Ле Бука. Тот еще сидел с женой за столиком в  комнате  за  баром;
они доедали кровяную колбасу с пюре.
   - Не беспокойтесь, - сказал Иона, - я подожду.
   В баре было пусто. Перед обедом Фернан вымел грязные опилки, и теперь
красные плитки пола блестели; весь дом дышал чистотой.
   - Вы обедали у Пепито?
   Он кивнул. У Ле Бука было костлявое лицо;  он  всегда  носил  голубой
фартук, в будни Иона никогда не видел его в пиджаке.
   Направляясь к кофеварке, он проговорил с набитым ртом:
   - Луиджи спрашивал, не видел ли я, как проходила Джина, и я  ответил,
что нет. Он был в задиристом настроении. Жаль, такой хороший человек - и
не может удержаться от выпивки.
   Иона развернул два кусочка сахара и держал их в  руке,  ожидая  кофе.
Ему нравился запах в баре Ле Бука,  хоть  и  насыщенный  алкоголем,  как
нравился запах старых книг, стоящий в его собственной лавке. Нравился  и
запах рынка, особенно когда появлялись фрукты, и порой  он  прогуливался
между прилавками, наблюдая издали за своим магазинчиком.
   Говоря о Луиджи, Ле Бук только что назвал  его  "хорошим  человеком".
Иона впервые обратил внимание, что  тот  часто  употребляет  эти  слова.
"Хорошим человеком"  был,  и  Ансель,  и  Бенеш,  полицейский,  которому
оптовики  каждое  утро  наполняли  провизией  корзину,  а  около  девяти
приходила его жена и  забирала  корзину  домой.  Анджела  тоже,  хоть  и
казалась  бой-бабой,  была  "хорошей  женщиной".  Все   на   рынке,   за
исключением, быть  может,  лишь  Арьелей,  запиравшихся  у  себя,  чтобы
избежать Бог весть какой заразы, сердечно здоровались по  утрам  друг  с
другом. Все упорно трудились сами и уважали чужой труд.
   - Странно, такой милый парень... - с  жалостью  отозвался  Ле  Бук  о
Марселе, когда выяснились подробности ограбления, и добавил:
   - Это все из-за Индокитая. Не место там мальчишкам.
   Когда разговор заходил о Лут и ее таинственной жизни в Бурже,  он  не
осуждал и ее:
   - Нынешние девушки не такие,  как  раньше.  Да  и  воспитание  теперь
другое.
   Что касается Джины, она всегда оставалась одной из  самых  популярных
на рынке  личностей:  когда  она  с  белозубой  улыбкой  шла,  покачивая
бедрами, лица у всех прояснялись. О ее похождениях знали  все.  Однажды,
когда ей было шестнадцать, ее видели вечером лежащей с шофером в  кузове
грузовика.
   - Привет, Джина, - бросили ей.
   Тем, кому выпадало счастье  переспать  с  ней,  конечно,  завидовали.
Пытались многие. Некоторые успешно. Никто не сердился на нее за то,  что
она такая. Ей, скорее, были благодарны, потому что без нее Старый  Рынок
был бы уже не таким.
   - Джина и в самом деле уехала утренним автобусом? - спросил  Ле  Бук,
вновь садясь за столик. Так как Иона не отвечал, он принял его  молчание
за согласие и продолжал:
   - В таком случае она ехала с моей  племянницей,  дочкой  Гастона,  та
решила показаться другому специалисту.
   Иона знал ее. У этой молодой девушки с  приятным  бледным  лицом  был
врожденный вывих бедра; когда она шла, ей приходилось  выдвигать  вперед
правую половину туловища. Ей было  семнадцать  лет.  До  двенадцати  она
находилась  в  руках  врачей,  прописывавших  ей   самые   разнообразные
средства. Раза два-три ее оперировали, но без видимого  результата,  так
что к пятнадцати она пролежала в гипсе в общей сложности год.  Она  была
кроткая и веселая; мать несколько раз в неделю приходила обменивать  для
нее книги и тщательно выбирала их, из боязни, что какой-нибудь  персонаж
тоже окажется калекой.
   - Она уехала с матерью?
   - Нет, одна. Джина составит ей компанию.
   - Она возвращается сегодня вечером?
   - Пятичасовым автобусом.
   Значит, скоро станет известно, что Джина не ездила  в  Бурж.  Что  он
скажет Луиджи, когда тот придет требовать от  него  отчета?  А  Палестри
потребуют отчета, и серьезного. Они доверили ему дочь и считают, что  он
должен за нее отвечать. Не имея возможности присматривать за ней, живя в
постоянном страхе скандала, Анджела повесила ее на шею зятю. В  конечном
счете именно это она имела в виду, когда говорила о месте для  дочери  у
заместителя директора завода. Место, возможно, и существовало  на  самом
деле, но она выгодно этим воспользовалась. Даже теперь Иона  был  ей  за
это признателен: жизнь его до Джины не имела никакого смысла, будто он и
не жил вовсе. Его только разбирало любопытство: что происходило тогда  у
Палестри? Они, разумеется, спорили. Не оставляло сомнений и отношение  к
нему Фредо: он, наверное, кричал на родителей, что они  толкают  дочь  в
руки старику. Но Луиджи? Неужели он тоже  предпочитал,  чтобы  лучше  уж
дочь шлялась, чем вышла замуж за Иону?
   - Похоже, лето будет жаркое. Во всяком случае, так пишут в календаре.
На будущей неделе обещают грозы.
   Иона протер очки, запотевшие от дымящегося кофе, и  несколько  секунд
смотрел на солнце, как сова, моргая розовыми  веками.  Он  редко  снимал
очки на людях, сам толком не зная почему, - ведь он без  очков  себя  не
видел.
   Просто у него появлялось ощущение неполноценности, как во сне,  когда
вдруг оказываешься в толпе голым или в одной рубашке. Джина  видела  его
без очков каждый день и, быть может, поэтому относилась  к  нему  иначе,
чем другие. Его очки без оправы играли двойную роль.
   Он видел сквозь них мельчайшие  детали  окружающего  мира,  а  другие
видели сквозь  них  его  зрачки,  казавшиеся  большими,  неподвижными  и
жесткими, какими на самом деле вовсе не были. Однажды, стоя  на  пороге,
он услышал, как проходивший мимо мальчик сказал матери:
   - Какие у него большие глаза!
   Нет, глаза  у  него  не  были  большими.  Просто  очки  придавали  им
выпуклость.
   - До скорого, - вздохнул Мильк,  отсчитав  мелочь  и  положив  ее  на
стойку.
   - До скорого. Приятного вечера.
   К пяти Ле Бук закрывал бар - вечером посетителей было мало.  Если  он
иногда и не делал этого, то лишь для удобства соседей. Накануне базарных
дней он ложился в восемь, чтобы встать в три.
   Завтра, в пятницу, рынок не работал. Через день, точнее,  четыре  дня
из семи площадь под шиферной крышей пустовала  и  служила  стоянкой  для
машин да местом ребячьих игр.
   В  течение  двух-трех  недель  дети  носились  на  роликах,  создавая
назойливый шум, потом, словно сговорившись, меняли забаву и  принимались
за шарики или волчок. Смена игр подчинялась ритму  более  таинственному,
чем смена времен года: угадать, откуда она приходит, было невозможно,  и
владельца универсального магазина  на  Верхней  улице  дети  всякий  раз
заставали врасплох.
   - Дайте мне, пожалуйста, бумажного змея.
   За два дня он продавал десяток-другой змеев, заказывал еще,  и  потом
весь год у него их больше не спрашивали.
   Доставая из кармана  ключи,  Иона  вспомнил  о  стальной  шкатулке  и
отъезде Джины. Он признал запах своего дома; внутри было  сумрачно,  так
как солнце уже не светило прямо  в  окна.  Он  выкатил  две  коробки  на
колесиках и остался стоять посреди маг