, не такую... Здесь где-то валяются мои... Вринс!
     Она нетерпеливо топнула ногой.
     - Неужели некому завести патефон?
     В первый раз за все пребывание в салоне она села, взглянула на Шутрингера и пожала плечами: этого расшевелить не легче, чем глыбу камня.
     - Садитесь сюда, капитан... А ты вот здесь, дорогой.
     Петерсена она хотела усадить справа от себя. Вринса слева. Молодой человек заколебался. Тут она взорвалась:
     - Да что с вами со всеми? Можно подумать, мы на похоронах. Налейте мне выпить. Да, да, я так хочу.
     Пить буду одна. Тем хуже!
     - Успокойтесь! - неловко вмешался капитан.
     - С какой стати мне успокаиваться? Разве у вас не пароход, а собор? Пусть дадут музыку.
     Теперь это была совсем другая женщина. Напряжение, которое обычно лишь угадывалось в ней, вырвалось наружу. Она сошла с рельсов и уже не могла ни остановиться, ни взять себя в руки.
     Вринс наклонился и прошептал ей на ухо несколько слов, видимо, призывая к благоразумию.
     - Отстань! Я хочу пить. Это мое дело, понятно?
     Дело шло к нервному срыву. Капитан чувствовал это, боясь и радуясь одновременно.
     Неужели благодаря этой душной, как в теплице, атмосфере он наконец что-нибудь выяснит? Пожалуй, он уже сейчас лучше понимает рассказ привратницы с улицы Деламбр, мысленно представляя себе и мастерскую, и бывших в ней похожих на Катю женщин.
     - Дайте прикурить.
     Катя посмотрела на три еще непочатые бутылки.
     Шутрингер раскуривал толстую черную, едко пахнущую сигару. Эвйен старался держаться как можно непринужденней.
     Вдруг она вскочила, одним махом сбросила бутылки на пол и побежала к дверям. На пороге задержалась, обернулась, заметила, что за нею спешит Вринс.
     - Нет! Не надо... - прерывистым голосом пролепетала она.
     И так стремительно понеслась по трапу, что едва не грохнулась.
     Молодой человек поколебался и тоже выскочил из салона.
     Петерсен посмотрел на остальных. Все совершенно растерялись. Второй помощник выдавил:
     - Мне можно пойти и лечь?
     Эвйен мрачно расхаживал взад и вперед. Капитан подошел к двери и на пороге чуть не столкнулся со стюардом.
     Петерсен потащил его за собой на прогулочную палубу, где их сразу осыпали хлопья снега, кружившиеся под ветром, - надвигался шквал.
     - Где она?
     - В каюте. Что случилось? Она пробежала мимо меня вся в слезах.
     - А Вринс?
     - Она заперлась перед самым его носом. Он объясняется с нею через дверь. Что говорит - я не расслышал. Она что, пьяна?.. Один вопрос, капитан: шампанское занести на ее счет?
     - Разумеется. Иди.
     В темноте Петерсен различил чью-то фигуру. Вернее, сначала различил лишь красную точку папиросы.
     Он быстрее шагнул вперед, но, лишь подойдя вплотную к неизвестному, узнал Петера Крулля.
     - А ты что тут делаешь?
     Угольщик неторопливо вынул самокрутку изо рта.
     - Как видите, дышу свежим воздухом.
     - Отдыхаешь?
     - Нет. Просто дал крону напарнику, чтобы он подменил меня. Это мое право. Раз кочегару хочется угля...
     Крулль не пытался ни оправдать свое пребывание здесь, ни даже прикинуться простачком. Напротив! Его глаза посверкивали еще ироничнее, чем всегда.
     - А дамочка-то нервная! - добавил он, пока капитан сообразил, как ему поступить.
     - Ты подсматривал через иллюминатор?
     - Да, все время.
     Петер сплюнул за борт и, несмотря на ветер, свернул себе новую папироску.
     - Ты что, встречал ее раньше?
     - Почему обязательно ее? Вообще женщин такой породы. Была у меня одна...
     - В каком-нибудь гамбургском притоне? - съязвил капитан, чтобы поставить наглеца на место.
     - Нет, в Берлине, в западной части. На Якобштрассе бывали? Тихая такая улица, большие современные виллы, вокруг них сады...
     Крулль порылся в карманах, ища спички.
     - Что же ты там делал?
     - Путного мало. Записался в адвокатуру стажером, но в суд и носу не казал. Держал большую машину - знаете, двухтактную, одну из первых моделей.
     И все время этот ироничный взгляд, эта подчеркнутая невозмутимость, сбивающая Петерсена с толку!
     - А женщина?
     - Была моей подружкой. Разводка. Сперва была за Брекманом, рурским стальным магнатом. Теперь, кажется, живет в Египте - вышла за английского то ли консула, то ли посла.
     Капитан заглянул через ближайший иллюминатор и увидел, что Эвйен выходит из салона, а Шутрингер, все такой же сонный, допивает оставшихся два полных бокала.
     Слова Крулля смутили Петерсена своей несуразностью. Добропорядочный норвежец из средних слоев, он предпочитал не замечать двусмысленных ситуаций, неизбежно возникающих порой в этом мире.
     "Почем знать, не лжет ли он?" - успокоил себя капитан.
     Тем не менее, украдкой поглядывая на угольщика, он вспоминал первое впечатление, произведенное на него Круллем, и отдавал себе отчет, что в любом случае этот человек не всегда был портовой крысой.
     Инстинктивно он перешел на "вы".
     - Зачем вы поднялись на мостик?
     - Чтобы посмотреть.
     - На кого?
     - На них Пароход шел мимо заснеженного утеса, огибая красный буй, предупреждающий: "Подводный камень!"
     У подножия утеса на несколько секунд мелькнул деревянный домик.
     Там, за десяток километров от ближайшего селения, жили люди. А ведь туда нет даже дороги. Голая отвесная скала и клочок земли под нею, где могут прокормиться разве что несколько коз или овец.
     Шутрингер в салоне встал, устало потянулся, заметил, что в бокале Петерсена еще оставалась золотистая жидкость, и допил ее.
     - Вроде бы пустяки...
     Капитан чуть не подскочил от неожиданности, услышав голос Крулля, - такая звучала в нем тоска.
     - Что "вроде бы пустяки"?
     - Шампанское! Оно у вас не из лучших, но все-таки шампанское. Ладно, вам этого не понять.
     Пойду-ка сменю напарника, а то он с меня еще крону потребует. А вам добрый совет, капитан: не лезьте вы в это.
     Крулль пошел прочь. Петерсен готов был позвать его обратно, но счел это ниже своего достоинства и выждал, пока угольщик скрылся. Проходя мимо салона, капитан заметил, что там никого нет.
     Коридор внизу тоже был пуст, если не считать стюарда: он сидел на своем месте, дежуря до полуночи.
     - Вринс?
     - Понял, что она не откроет, и ушел.
     - Остальные?
     - У себя в каютах. Господин Эвйен потребовал бутылку минеральной воды.
     Петерсен на мгновение остановился и с досадой почувствовал, что в ногах нет обычной твердости, хоть он и не пьян.
     - Угольщик тут не шатался?
     - Какой угольщик?
     - Не важно. Все в порядке. Кофе мне, как всегда, к половине шестого.
     Петерсену показалось, что из каюты Кати Шторм доносится шум, но в присутствии стюарда он не решился пойти и послушать у двери.
     Еще через минуту он уже раздевался и вдруг поймал себя на том, что вслух пробурчал:
     - Что он хотел сказать?
     Капитану не давала покоя фраза Петера Крулля: "А вам добрый совет, капитан: не лезьте вы в это".
     Ночью ему приснилось, будто Катя, оказавшаяся женой английского консула, пригласила его танцевать в салоне первого класса трехтрубного пакетбота.
     Она неожиданно, при всех, целовала его в губы, а тем временем метрдотель, как две капли воды похожий на Петера Крулля, расхаживал по салону, словно торговец арахисом, и выкрикивал:
     - А ну, кому налить? Это же шампанское!

7. День краж

Среда, начавшаяся двухчасовой стоянкой, прошла настолько спокойно, что это не могло не показаться неестественным.
     С самого отплытия из Гамбурга Петерсен спал слишком мало, к этому прибавилось вчерашнее шампанское, и он чувствовал себя вялым как физически, так и душевно.
     Когда стюард, поднявшись на мостик, доложил, что Катя Шторм больна и останется в каюте, капитан лишь пожал плечами и чаще задымил трубкой.
     Вринса он не видел все утро. Правда, на палубе, где мело мелким, как песок, снегом, который словно забивался во все поры, вообще не было ни души.
     Пароход приближался к Полярному кругу. Дома на склонах попадались все реже. Трижды за этот день "Полярная лилия" заходила в поселки из десятка домов, где люди в меховых шапках увозили на санях выгруженные с судна ящики и бочонки.
     В третьем по счету порту слой снега достигал почти шестидесяти сантиметров, и мальчишки носились на лыжах и коньках.
     Небо было серое, море - тоже. Свет исходил, казалось, лишь от ярко-белых гор, вдоль изрезанной линии которых двигалось судно.
     К завтраку вышли всего трое: капитан, Эвйен, Шутрингер. Эвйен, приличия ради, произнес несколько фраз, и разговор заглох.
     Выходя из-за стола, Петерсен обменялся рукопожатием с неприметным полицейским, который старался как можно меньше показываться на людях.
     - Если так будет дальше, ничего больше не случится, и рейс пройдет превосходно! - порадовался Йеннингс. - Убежден, что убийца покоится в Ставангерском порту на глубине в несколько сажень.
     Капитан предпочел не возражать.
     - Что она делает? - спросил он стюардессу, выходившую с подносами из каюты Кати.
     - Лежит на койке лицом к переборке. Почти не ела. Разговаривать не хочет.
     Около трех часов, подремав часок, Петерсен поднялся на мостик, где вахту нес Вринс. Молодой человек щелкнул каблуками, но капитан лишь поднес руку к фуражке и обратился к лоцману, вместе с которым плавал уже раз сто, если не больше.
     - Как, по-вашему, не стоит задраить люки?
     До сих пор "Полярная лилия" шла под прикрытием почти непрерывной цепи островов и скал. Эта цепь возобновляется у Лофотен, но к вечеру пароход окажется в открытых водах, а ветер, безусловно, начнет крепчать.
     - Не повредит, - отозвался колосс, закутанный в мех и обутый в огромные сапоги на деревянной подошве.
     Вринс, по обычаю, стоял в углу мостика, в центре - лоцман, время от времени жестом указывающий ему курс; его рука в оленьей варежке казалась чудовищно распухшей.
     Капитан окинул обоих сравнивающим взглядом и снова пожал плечами. Заговорить с молодым человеком он не решался, понимая, как неловко сейчас Вринсу: тот и глаза-то поднять на него боится.
     Однако голландец неожиданно шагнул вперед и негромко заговорил:
     - Хочу заверить, капитан...
     Петерсен ждал, глядя через плечо на третьего помощника.
     - ..что сразу же по возвращении я, разумеется, подам в отставку.
     Вместо ответа он услышал только неразборчивое ворчание. Петерсен спустился по трапу и на ходу заглянул в салон, где Белл Эвйен разложил деловые бумаги.
     Конец дня прошел уныло. Обед отличался от завтрака только тем, что "Полярная лилия" оказалась наконец в открытых водах, началась бортовая качка, и тарелки с рюмками заскользили по столу. Эвйен держался молодцом, хотя улыбался все-таки несколько натянуто.
     Вдруг Арнольд Шутрингер, уже с минуту стискивающий зубы, рывком поднялся с места и большими неуклюжими шагами устремился с двери.
     - Она в самом деле больна? - осведомился Эвйен.
     Петерсен ответил уклончивым жестом.
     - Странная девушка! Я еще вчера подумал, что это добром не кончится.
     Капитан напряженно прислушивался к ударам волн о корпус, а когда масса воды обрушилась на бак; отшвырнул салфетку и выскочил на мостик, сорвав на бегу с вешалки свою кожанку.
     Наверху увидел две фигуры, вцепившиеся в поручни. В вихре мелких снежинок были уже различимы огни крошечного порта, куда судну предстояло зайти;
     Петерсен на секунду всмотрелся в бескровный профиль Вринса и заметил, что челюсти голландцу свело так же, как Шутрингеру.
     - Больны? - ворчливым тоном спросил он.
     - Нет!
     Молодой человек выкрикнул это, весь напрягшись.
     Чувствовалось, что он дрожит с головы до ног в своей слишком легкой одежде.
     - Наденьте-ка.
     Петерсен швырнул ему свое пальто, обменялся несколькими словами с лоцманом и отправился спать.
     Петера Крулля он за весь день не видел ни разу.
     А Катя?.. Он представил себе ее: лежит, скорчившись на койке, мучится от морской болезни, но упрямо никого не хочет позвать.
     Самым лучшим временем в четверг оказались для Петерсена утренние часы, когда он стоял на вахте рядом с лоцманом.
     "Полярная лилия" миновала Буде и пробиралась через Лофотены, уже много часов пробивая себе путь сквозь снежную бурю.
     За несколько минут видимость упала до нуля, открыть глаза стало невозможно. Ледяная пыль забивалась в мельчайшие швы одежды и обуви.
     Капитан с лоцманом топтались на месте, пытаясь согреться и передавая друг другу кисет или зажигалку. термометр показывал двенадцать градусов ниже нуля; изредка, когда появлялся просвет и показывалось бледное солнце, позволявшее заметить два-три шквальных облачка на горизонте, глазам представали белоснежные горы - ни пятнышка, ни домика, ни травинки, ни души.
     Необъятный простор. Очертания некоторых вершин можно различить больше чем за тридцать миль.
     Время от времени почти вплотную к "Полярной лилии" проходил рыбачий баркас длиной восемь-десять метров, с обледенелыми вантами и заваленной снегом палубой, на которой, перегнувшись через поручни, ловили треску два человека, казавшиеся бесформенными под четырьмя-пятью слоями одежды.
     Воздух леденил легкие. Несмотря на это, Петерсен с жадностью дышал чистым кислородом, словно тот возвращал его к жизни, отгоняя кошмарные образы: голую девушку в постели на улице Деламбр, Штернберга с исколотой грудью и скомканной простыней на лице.
     Капитан с неподдельным безразличием взглянул на ставангерского полицейского: не зная, чем заняться, инспектор прислонился к переборке, защищавшей его от ветра, и любовался пейзажем.
     Вдруг Петерсен вздрогнул: позади него кто-то кашлянул. Нахмурясь, он спросил внезапно появившегося у него за спиной Шутрингера.
     - Что вам угодно?
     Под трапом висело объявление, запрещавшее пассажирам подниматься без надобности на мостик.
     Шутрингер никогда еще не произносил столько слов зараз. Вид у него был надутый, но решительный.
     Он снял свое жакейское кепи, и на морозе его голый череп производил совершенно ошеломляющее впечатление.
     - Накройте голову! Итак, в чем дело?
     Немец указал на лоцмана.
     - Можете говорить при нем.
     - Меня обокрали!
     - Что такое?
     - Вчера вечером или сегодня утром кто-то забрался ко мне в каюту и украл две тысячи марок, а также несколько сот крон, лежавшие у меня в чемодане.
     Страшно огорчен, что доставляю вам новые хлопоты, но я во что бы то ни стало должен разыскать деньги: это все, что я захватил с собой в поездку.
     Лоцман с любопытством разглядывал пассажира.
     - Вы уверены, что деньги пропали? - спросил Петерсен, мрачнея.
     - Абсолютно. Из осторожности я положил их не в бумажник, а в простой синий конверт и сунул под белье.
     - Что вы делали утром?
     - В восемь принял душ. Таким образом, моя каюта оставалась пустой. Потом сходил в ресторан и погулял по юту. Когда же я...
     Капитан повернулся к лоцману.
     - Обойдетесь пока без меня?
     И первым спустился по трапу. Проходя мимо ресторана, наткнулся на стюарда.
     - Не видели, никто не входил сегодня утром в двадцать вторую?
     Стюард вскинулся, как чертик в коробочке с пружинкой, и пролепетал:
     - В двадцать вторую тоже? Господин Эвйен как раз спрашивал, не входил ли кто к нему.
     Эвйен, каюта которого была открыта, вышел на порог: он услышал разговор.
     - Капитан, не заглянете ли ко мне на минутку?
     Он нервничал, но сохранял самообладание. Только вот руки, ухоженные, с длинными пальцами, слегка дрожали.
     - У вас что-нибудь украли?
     Эвйен подозрительно взглянул на Шутрингера.
     - Зайдите все-таки на минутку.
     И закрыл за собой дверь.
     - Вы знаете, я езжу на юг всего раз в год. Оттуда привожу наличные, необходимые для эксплуатации рудников в течение полугодия: банка у нас в Киркинесе нет. Еще вчера вечером в этом саквояже из свиной кожи было пятьдесят тысяч крон кредитками и несколько золотых монет - у меня привычка дарить их жене.
     - Исчезли?
     - Саквояж пуст. Я только что это обнаружил.
     Работал в салоне, и мне понадобился документ, также лежавший в саквояже... Саквояж вытащили из-под остальных вещей, замок взломали.
     В коридоре нетерпеливо расхаживал Шутрингер.
     - Будьте добры покамест никому не рассказывать о случившемся.
     - Что вы намерены предпринять? Не кажется ли вам...
     Не дослушав, Петерсен вышел и попросил немца тоже хранить молчание.
     - Необходимо во что бы то ни стало... - повторил тот. - Вы же понимаете, у меня больше ни гроша и...
     Капитан нашел Йеннингса на том же месте палубы, а полицейский, заметив его, изобразил на лице любезную улыбку.
     - Добрый день, капитан. Какие красивые места!
     Южане даже не подозревают, что...
     - Следуйте за мной.
     Петерсен втащил инспектора к себе в каюту и с силой захлопнул дверь.
     - На борту совершены две кражи. В каюте четырнадцать, соседней с этой, похищено пятьдесят тысяч крон; в двадцать второй - приблизительно две тысячи марок.
     - Быть не может! - вскричал ошеломленный инспектор. - Здесь, на борту?
     - Да, вчера вечером или сегодня утром. Я хочу, чтобы вы, не теряя времени, предприняли вот что: во-первых, тщательно обыскали каюту Кати Шторм...
     - Вы считаете...
     - ..и, если возникнет необходимость, поручили стюардессе обыскать ее лично. Во-вторых, осмотрели каюту моего третьего помощника. Наконец, если все это ничего не даст, занялись неким Петером Круллем, работающим в угольной яме.
     - Мне думается, было бы разумней начать поиски именно в этом...
     - А я предпочитаю, если у вас нет возражений, чтобы вы начали с немки. Она у себя.
     - Что ей сказать?
     - Что пропали кое-какие вещи и вы обязаны обыскать весь пароход.
     - Вы пойдете со мной?
     Петерсен колебался, но тут же, еле сдерживаясь, принял решение.
     - Да, пойду.
     На трапе он встретил Эвйена.
     - Будьте добры, пройдите вместе с господином Шутрингером в салон и ждите там результатов.
     И приказал стюарду:
     - Впредь до новых распоряжений в коридор никого не пускать.
     Внешне капитан был спокоен, но внутри весь кипел.
     Сам постучался к Кате, однако ответ услышал не сразу.
     - Кто там?
     - Капитан. Неотложное дело.
     - Я собиралась сегодня полежать.
     - Я вынужден войти, сударыня. Прошу нас извинить.
     Как это принято на судах, каюты "Полярной лилии" изнутри не запирались. Петерсен повернул ручку и сделал инспектору знак войти.
     От крепкого запаха табака и духов у вошедших запершило в горле. Дым был так густ, что они не сразу увидели девушку, растянувшуюся в пижаме на койке.
     Волосы у нее были растрепаны, кожа влажная, лицо усталое, верхняя пуговица пижамы расстегнута. Она инстинктивно отодвинулась к переборке, пытаясь натянуть на себя простыню, на которой лежала, но не смогла ее вытащить.
     - На борту совершена крупная кража и...
     - И вы подозреваете меня в...
     - Я никого не подозреваю. Но, как инспектор полиции, обязан обыскать весь пароход.
     Она вызывающе и зло расхохоталась и спрыгнула с койки, не думая больше, приличный ли у нее вид.
     - Ну что ж, ищите. Вот не предполагала, что у норвежцев принято.
     Уже второй раз в разговоре затрагивают национальность. Вринс тоже бросил что-то очень похожее и с такой же оскорбительной интонацией.
     - Мне выйти? Хотите порыться в моей постели?
     Лихорадочными движениями она сорвала простыни и одеяло, смахнула на пол немецкий роман, который, видимо, только что начала читать.
     Петерсена поразило, насколько изменилось ее поведение. До сих пор, если не считать вечера, когда она была пьяна, Катя сохраняла самообладание, никогда не терялась и не давала повода в чем-нибудь ее заподозрить.
     А теперь она неумело маскирует негодованием подлинную панику. Язвит, мечется, еле удерживается от брани. Снимая чемодан с сетки, уронила его, и вещи разлетелись по каюте.
     - Мое белье. Полагаю, вас оно тоже интерес