то нам сигналят?
     И он указал на мигающие огни, которые Петерсен разглядел не сразу.
     - Как! Уже Тромс„? - удивился он.
     - Да, Тромс„. Но ручаюсь: нам приказывают не заходить в порт. Разве не видите?.. Минутку - опять начали. Три белых... Один красный... Один белый...
     - Два белых! - глухим голосом поправил Вринс.
     - А потом?.. Ну, видите?
     Капитан шагнул вперед, обеими руками схватился за поручни и все же пошатнулся под водопадом ударивших в лицо брызг.
     - Стоп машина! - скомандовал он. - Не уверен, но...
     Световые сигналы с берега непрерывно повторяли одно и то же.
     - Надо ответить.., пари держу, наши сигнальные фонари не готовы.
     Петерсен тут же пожалел о своих словах. Вринс был уже в рулевой рубке и сам зажигал фонари.
     - Посигнальте: "вас понял", - бросил капитан и, обращаясь к подошедшему лоцману, пояснил:
     - Передают, чтобы мы оставались на внешнем рейде. В порт не войти: затонувший нынче вечером траулер загородил фарватер.
     Он взялся за ручку машинного телеграфа:
     - Средний вперед!
     И снова ни огонька. Потом из тьмы выступило расплывчатое пятно света, и гудок "Полярной лилии" трижды издал долгий рев.
     Тромс„ лежал слева, за поясом скал, прохода между которыми еле-еле хватало для судна среднего тоннажа.
     На молах вокруг затонувшего траулера несомненно велись работы - оттуда доносился скрип подъемного крана. Течение сносило пароход на подводные камни.
     Пришлось маневрировать: двигаться вперед, останавливаться; давать задний ход, снова останавливаться, несмотря на это, "Полярную лилию" по-прежнему сносило, и всякий раз стоило больших трудов вернуть ее на курс.
     Прибежал второй помощник.
     - К нам идет катер с почтой, - объявил ему Петерсен. - Готовьте штормтрап. Лапландца спускать как можно осторожнее.
     Он был даже доволен новым происшествием: в Тромс„ его все знали, местный агент компании был не дурак выпить, и капитану пришлось бы со многими здороваться и разговаривать, чего ему сейчас никак не хотелось.
     Во мраке затарахтел мотор катера, но лишь спустя несколько минут его белый сигнальный фонарь скользнул под бортом "Полярной лилии", от кормы к носу.
     Началась серия нудных маневров: "Вперед!.. Стоп!..
     Задний ход!.. Малый вперед!.."
     Раз десять катер оказывался в нескольких сантиметрах от трапа, раз десять его отбрасывало волной.
     Наконец его удалось пришвартовать. На палубу вынырнули двое в дождевиках. Петерсен встретил их, пожал руки.
     - Что там у вас случилось?
     - Новенький траулер с отличным дизелем, в первый раз шедший на лов трески к югу от Шпицбергена.
     Лоцмана, ясное дело, не взяли, на борту никто здешние воды не знает. Немцы полагаются только на свои карты. Это их не спасло: пошли ко дну прямо на фарватере.
     - Кто-нибудь погиб?
     - Юнга лет пятнадцати: при толчке свалился в воду. Наши спорят, не взорвать ли траулер динамитом.
     Экспедитор принес мешки с почтой. Три матроса со всеми предосторожностями вынесли лапландца на палубу. Бедняга, которому невозможно было что-нибудь объяснить, исступленно отбивался, издавая нечеловеческие вопли.
     - Этого в больницу. И немедленно...
     Спустить лапландца на катер оказалось еще трудней.
     Он так вырывался из рук, что в конце концов свалился с двухметровой высоты, стукнулся головой о планширь и потерял сознание.
     - А знаете, ваших бортовых огней в кабельтове - и то не видно.
     - Знаю, - пробурчал Петерсен.
     - Будьте осторожны! Из Киркинеса идут два английских рудовоза. Должны быть здесь еще ночью.
     - Ладно.
     Капитану не терпелось поскорее все закончить.
     "Полярная лилия" находилась в опасной близости от города, огни которого уже проступали сквозь ледяной туман.
     Опять налетел снеговой заряд; снежная крупа крошечными иглами колола кожу, проникала в обувь и под одежду.
     Петерсен ни на секунду не переставал наблюдать за суетой у катера. Как только отдали швартовы, он пересчитал людей на суденышке и дал сигнал отправления.
     Маневром руководил с мостика Вринс, и капитан внимательно прислушивался: он испытывал известное беспокойство. Но винт стучал без перебоев. Едва катер отвалил, пароход повернул на полрумба вправо, и телеграф передал в машину: "Восемьдесят оборотов!"
     Потом - "Сто оборотов!"
     А ведь мальчишка наверху бледен сейчас как мел, пальцы его стискивают ручку телеграфа, глаза сверлят темноту, где видны только беловатые гребни ближайших волн.
     Петерсен не сразу поднялся наверх - сперва зашел в ресторан, где на одной из банкеток растянулся землисто-серый стюард.
     - Что? Нехорошо?
     - Вы знаете, я всегда так: слабую качку выдерживаю, но такую!..
     - Кого-нибудь видел?
     - Позвонил господин Эвйен: потребовал минеральной воды.
     - Худо?
     - Есть малость. Но все-таки держится. Собирался лечь.
     - Как остальные?
     - Не знаю. Инспектор только что пытался выйти, но тут же вернулся. Раскис почище, чем я.
     Стекло на лампе разлетелось, фитиль едва тлел.
     Капитан посмотрел на тускло освещенный коридор и неожиданно направился к каюте Арнольда Шутрингера.
     Собрался было постучать, но пожал плечами и распахнул дверь.
     Немец, сняв очки, без которых глаза у него приобретали нормальные размеры, сидел на краю койки; лоб у него был в испарине.
     Капитан с первого взгляда понял, что пассажиру пришлось прибегнуть к бачку из промасленного картона - тот еще стоял посреди каюты.
     - В котором часу будем в Тромс„? Что за маневр сейчас выполняли?
     - Тромс„ мы прошли.
     - Что вы сказали?
     Немец рывком вскочил на ноги, и лицо его сделалось почти угрожающим - так он был возмущен.
     - Прошли Тромс„? Без захода?
     Свеча еле теплилась. Тем не менее Петерсен разглядел на шишковатом лбу Шутрингера капли пота.
     - Вчера вечером на фарватере затонул траулер.
     - Ну и что?
     - Почту доставили нам прямо на борт. Груз сдадим на обратном пути.
     Шутрингер впервые утратил хладнокровие; было видно, что он разъярен.
     - Интересно, имеет ли компания право... - заворчал он.
     - Вы хотели сойти в Тромс„?
     - Нет, просто дать телеграмму.
     - Почему же не предупредили заранее? С почты прислали бы кого-нибудь. Вы, видимо, собирались затребовать из Германии перевод?
     Молодой человек промолчал.
     - В таком случае могу заверить, что ваши деньги вскоре будут найдены. Мы уже разыскали золотые монеты в матрасе угольщика Крулля. Сам он скрывается где-то на судне.
     - Благодарю! - сухо бросил Шутрингер и потянулся к дверной ручке с явным намерением закрыть каюту.
     Петерсен шел, опустив голову и вздрагивая всякий раз, когда пароход бросало особенно сильно. Будь у него свободные люди, он приказал бы любой ценой найти Петера Крулля: в нем сидела уверенность, что после отхода из Свольвера угольщик все еще оставался на борту.
     Он медленно поднялся по трапу в салон и различил в темноте чье-то лицо.
     - Капитан!
     Голос был Катин - и пока что неуверенный. Петерсен молча стоял на пороге.
     - Послушайте, мне надо видеть Вринса. Хотя бы на минуту. Он на мостике?
     Капитан по-прежнему не отвечал.
     - Умоляю вас! - настаивала девушка. - Клянусь, он не виноват! Все это должно наконец разъясниться. Мы что, ушли из Тромс„?
     - Мы в него и не заходили.
     Она вскочила и бросилась к нему. Эффектное зрелище! Черное платье сливается с темнотой, лицо искажено непривычным освещением.
     Петерсен заметил, что прыщ на лбу пассажирки побагровел, пересохшие губы потрескались. Да у нее жар!
     - Нет, это невозможно! Отвечайте же, почему без захода? Когда следующая стоянка?
     - Завтра вечером в Хаммерфесте.
     Катя вцепилась в него, и он почувствовал, что ее бьет дрожь.
     - Но тогда...
     Девушка провела рукой по лбу, болезненно поморщилась и умоляюще простонала:
     - Кто остался на борту?
     - Все, кто был. Вернее, исчез только один - некий Петер Крулль.
     Петерсен не сводил с нее глаз. Ноги у него подрагивали от нетерпения: с минуты на минуту его могут вызвать наверх. Место капитана - на мостике. Разглядят ли Вринс с лоцманом Шервейский буй, один из тех, что видны хуже всего?
     В то же время он сознавал всю исключительность момента. Собеседница на пределе. Страх и шторм сломили в ней всю волю к сопротивлению.
     Но не дай ему Бог произнести хоть одно неосторожное слово! Она еще способна напрячься, обрести былое присутствие духа.
     С Петерсена капала вода - на нем было мокро все: и кожанка, и большие сапоги, в которых ноги его казались живыми колоннами.
     - Я могу передать Вринсу ваше поручение. Из-за найденных у него денег он фактически под арестом. А в Хаммерфесте будет передан...
     - Нет! Нет! - вне себя крикнула Катя. - Замолчите!
     Дайте мне сказать! Вернее...
     Она озиралась вокруг, словно ища, за что ухватиться.
     - Во-первых, его привлекут к ответственности за кражу. Во-вторых, он обязан будет доказать, что не имеет ничего общего с неким Рудольфом Зильберманом.
     Девушка отступила на шаг и неприязненно посмотрела ему в глаза.
     - Вы о ком?
     - Об убийце Мари Барон, убийце и племяннике советника фон Штернберга. О Рудольфе Зильбермане, инженере из Дюссельдорфа, едущем на "Полярной лилии" под чужим именем.
     Катя села. И - странно! - стала так спокойна, что капитан даже испугался.
     Она сидела в двух метрах от него, опершись локтем на стол, где еще стояла пустая бутылка, и, опустив голову на руку, смотрела себе под ноги.
     - Что вам еще известно?
     Она отбросила упавшие на лицо волосы, машинально поискала рукой сумочку, чтобы достать папиросу.
     Но сумочка, видимо, осталась в каюте.
     В этот момент пароход так качнуло, что Катя упала бы вместе со стулом, если бы не успела уцепиться за стол. Петерсену и тому пришлось схватиться за дверной наличник.
     Заревел гудок. Капитану не терпелось вернуться на мостик. Перед глазами у него неотступно стоял черный океан, в котором он должен разглядеть Шервейский буй.
     "Еще минуту", - мысленно дал он себе срок и продолжал:
     - Зильберман в сопровождении какой-то женщины бежал в Гамбург, где сел на "Полярную лилию", совершив буквально чудеса, чтобы сбить полицию со следа. Придумал даже мифического пассажира.
     Девушка нервно рассмеялась.
     - Ну, дальше!
     - От самого Гамбурга он ловчит, стараясь все запутать. Его спутница постоянно ему помогает. Он убил Штернберга. А теперь, чувствуя, что его обложили со всех сторон, попытается, вероятно...
     - Перестаньте!
     От недавнего спокойствия Кати ничего не осталось.
     Она раздирала ногтями голубоватый носовой платочек.
     - Дайте мне поговорить с Вринсом, капитан. А еще лучше... Нет, бесполезно. Теперь все бесполезно.
     - Зильберман ваш любовник, так ведь?
     - Перестаньте! И уходите.
     - Отвечайте.
     - Да нет же! Ничего вы не поняли. Идите.
     - Кто же он?
     Девушка была так издергана, что малейшее прикосновение - и она подскочила бы на стуле. Ее потрескавшиеся губы судорожно подергивались.
     - Зачем все это? Слишком поздно.
     - Вы можете предотвратить новое преступление!
     - Умоляю, оставьте меня. Пощадите! Клянусь вам, не могу... Скажите Вринсу... И поверьте: он не виноват ни в чем, в краже - тем более. Скажите ему... - она подбирала слова, затравленно озираясь, - что все кончено и он может...
     - Что?
     - Ничего. Ничего я не знаю. Разве вы не видите, что я на пределе, что у меня... Уходите! Тем хуже!..
     И, повалившись пластом на банкетку. Катя обхватила голову руками и неудержимо разрыдалась.
     Гудок ревел с необъяснимой настойчивостью.
     Глядя на фигурку Кати в черном, на ее белокурые волосы, Петерсен все еще колебался. Задерживаться он больше не мог, он охотно оставил бы здесь кого-нибудь вместо себя, например Эвйена, - пассажирка не на шутку его тревожила.
     Однако спускаться в каюты было уже некогда.
     Он поднялся на мостик, и по пути его дважды накрывало волной. У рулевой рубки Вринс, не дожидаясь вопросов, задыхающимся голосом выдавил:
     - Слышите? Вон там...
     Голландец указал рукой в пространство:
     - Шум машины... Явно один из рудовозов... Дважды ответил, потом замолчал...
     Пальцы его вцепились в ручку гудка. Оба судна тонули в таком вихре снега, что если бы на них и обнаружили встречные огни, все равно было бы слишком поздно.
     - Шестьдесят оборотов! Сорок! - скомандовал Петерсен.
     Даже лоцман, ходивший на этой линии тридцать лет, и тот больше не скрывал беспокойства.
     - Эти англичане плюют на все правила... Да где же они, наконец!
     Если бы не шторм, англичане услышали бы его слова, потому что в ту же секунду меньше чем в тридцати метрах от судна проскользнул красный огонь.
     С "Полярной лилии" различили туз пик на белой трубе и ярко освещенный ют.
     Не обращая внимания на воду, струившуюся по одежде, Вринс с вымученной улыбкой отер лоб мокрым платком, словно пот досаждал ему больше, чем ледяные брызги.
     Петерсен, стоявший вплотную к нему, не столько расслышал, сколько угадал подавленный всхлип. Этот звук затронул лучшее, что было в капитане, - его морскую душу, и он все понял.
     Мальчишка в первом рейсе! И больше четверти часа провел один на мостике, напрягая нервы и высматривая во мраке это чудовище - рудовоз, идущий двадцать узлов!
     Красный огонь пронесся мимо, как метеор.
     Сейчас у Вринса ноги словно ватные. И его задним числом колотит от страха - это-то Петерсен знал наверняка.
     Тихий всхлип...
     Молодой человек сунул платок в карман, прислонился к штурманской рубке и опять уставился в темноту, высматривая сигнальные огни.
     - Вринс...
     Капитан тут же пожалел, что окликнул голландца: он представил себе недоверчиво повернутое к нему лицо, издерганное, бледное от усталости.
     Ему так хочется сказать парню что-нибудь ласковое.
     Нет, успокоительное.
     Он, Петерсен, еще не все разгадал. Но уже смутно представляет себе, какую роль сыграл его третий помощник.
     - Слушаю, капитан, - хрипло отозвался тот.
     - Гудок каждые тридцать секунд! Нас предупреждали о двух рудовозах; значит, остался еще один, - устало закончил Петерсен.
     В таких материях он чересчур неловок, и это сдерживает его.
     Легко ли, да еще в теперешних обстоятельствах, взять и сказать мальчику:
     "А знаете, я вам верю".
     Особенно, когда чувствуешь, что вот-вот добавишь:
,"Извините, что я был так суров, но..."
     Нет, в море, когда пальто на тебе набухло, а ноги застыли, гораздо проще выдавить:
     - Гудок каждые тридцать секунд!
     Гудок ревел так, что чуть не лопались барабанные перепонки.

11. Ночь в Гамбурге

Было восемь утра, и в первом сером свете уже начали проступать белые очертания гор, когда шторм начал утихать. Ветер заметно слабел, хотя волна была еще высокая и Атлантика покрыта длинными полосами белой пены.
     "Полярная лилия" легла наконец на другой галс, вошла в защищенный скалами пролив, и, хотя ванты еще гудели от ветра, наступил, казалось, полный штиль.
     Нервы, мускулы, кости - все было словно измолото.
     У трех мужчин на мостике покалывало глаза, тупо ныло в затылке, ломило поясницу.
     Первым делом капитан вытащил из кармана трубку, вытряхнул из нее кристаллики снега, набил табаком.
     - Второй помощник выспался, сейчас он сменит, - подбодрил Петерсен Вринса, который, решив держаться до конца, напрягал последние силы, чтобы не свалиться от усталости.
     - Есть, капитан.
     Петерсен посмотрел на компас, счетчик оборотов, оглядел выплывший из мрака совершенно обледенелый пароход.
     - Капитан... - начал Вринс, отводя глаза в сторону.
     Он безусловно чувствовал, что взгляд у Петерсена сердечный, ободряющий, и словно стеснялся этого.
     - Правда, что Крулль сбежал с парохода в Свольвере?
     - Не думаю. Он прячется где-то на борту. Сейчас я прикажу его разыскать.
     И, внезапно положив коллеге руку на плечо, капитан спросил:
     - Он ее любовник? Муж?
     Вринс опустил голову, потом поднял и с беспокойством посмотрел на Петерсена.
     - Брат, - тихо вымолвил он наконец. - Она - девушка.
     - Пошли!
     Капитан потащил его вниз по трапу, распахнул салон, и обоим мужчинам предстала картина, от которой им сделалось неловко.
     Одна из масляных ламп все еще горела, желтым пятном выделяясь в серой утренней полумгле. Бутылка с минеральной водой упала и разбилась. А на одной из банкеток спала Катя. Если бы не чуть слышное дыхание, ее можно было бы принять за мертвую.
     В лице, посуровевшем от усталости, не осталось и намека на прежнюю веселость. Волосы прилипли к влажным вискам. Правая рука свесилась на пол.
     Даже во сне черты выражали страдание и тревогу.
     Губы сложились в горькую гримасу - обычный признак морской болезни.
     Вринс отвернулся. Петерсену пришлось увести помощника к себе в каюту, где шторм тоже похозяйничал, в частности опрокинул бутылку чернил и те разлились по линолеуму.
     Капитан позвонил.
     - Садитесь.
     Он чувствовал, что голландец еще пытается сопротивляться, но попытки эти становились все слабей, и когда Вринс опустился на койку, у него вырвался усталый вздох.
     В дверь постучался стюард. Он натягивал на ходу свежую куртку, и шевелюра его хранила следы мокрого гребешка.
     - Передайте старшему помощнику: любой ценой взять Крулля.
     Когда дверь закрылась, капитан бросил Вринсу:
     - Это конец, верно? Он сообразил, что его обложили. Думаю, он хотел сбежать с "Полярной лилии" в Тромс„, но нас выручил случай: стоянку пришлось отменить. Его сестра это поняла.
     Петерсен протянул кисет, молодой человек непроизвольно отозвался:
     - У меня нет трубки. Курю только папиросы.
     Из иллюминаторов струился холодный свет, в котором лицо голландца выглядело еще более измученным. - Теперь можете говорить все, Вринс. Я знаю, вы не убивали и уж подавно не крали денег у Эвйена и Шутрингера. Однако при создавшемся положении я сразу же по приходе в порт буду вынужден передать вас полиции. Убийца держался до конца, но все-таки проиграл. Его приведут с минуты на минуту.
     Петерсен сел напротив молодого человека, из трубки его поплыла тонкая струйка дыма.
     - Вы познакомились с ней в Гамбурге? Раньше не встречались?
     - Скажите, ее тоже арестуют? Разве попытка спасти брата - преступление?
     У обоих перед глазами неотступно стояла новая Катя, лишенная всякой кокетливости, более того, женственности и буквально раздавленная случившимся.
     - Я люблю ее! - объявил Вринс и заморгал ресницами.
     - Все произошло в "Кристале"?
     - Нет. Я только что сошел с поезда. Было уже темно. Порта я не знаю, поэтому отправился в гостиницу. Катю увидел не сразу. Ночной портье оказался голландцем, стал меня расспрашивать - сперва, чтобы заполнить на меня карточку, потом из любопытства. Мы разговорились. Я сказал, что должен явиться на корабль, куда назначен третьим помощником. Только под конец я заметил, что она сидит в холле и слушает. Она попросила прикурить... - Вринс смолк и безнадежно махнул рукой. - Вам не понять...
     На этот раз капитан улыбнулся с нескрываемой нежностью.
     - Вы познакомились, ушли вдвоем?
     - Она - не такая, как все. Не знаю, как вам объяснить...
     Петерсену и не нужны были объяснения. Мальчик вырывается из училища и разом попадает в кильватер такой женщины! Как тут не потерять голову!
     - О чем она вас попросила?
     - Сначала уступить мое место ее брату. Он явится на пароход под моим именем. Призналась, что с ним в Париже стряслась беда. Он пристрастился к наркотикам... Остальное вы знаете... Во время одного из сборищ погибла девушка. Он бежал: сперва в Брюссель, где друг снабдил его деньгами; затем в Гамбург. Но я не мог - вы же понимаете. В общем, ушел, чтобы не видеть ее больше, не поддаться соблазну...
     - Тогда она отправилась на "Полярную лилию" как пассажирка?
     - Да. Брата ее я не видел,