ктор,  который  хотел  сделать  все   добросовестно,   позвонил   в
префектуру. Ему удалось связаться с Эдгаром Малу, старшим сыном.
   - Поговорите с ним.
   - Это ты, Эдгар?.. Это Ален... Да... Папа умер... Что?.. Ты  в  курсе
дела?.. Он здесь, да... Его только что привезли... Я позвонил маме,  она
у парикмахера... Если хочешь... Не знаю... Он мне ничего не сказал.
   Шум подъезжающей машины на площади. Дворецкий спустился  прежде,  чем
услышал стук молотка в дверь. Они долго о чем-то шептались. Потом шаги и
голоса стали приближаться.
   - Где Ален?
   - В маленькой столовой, мадам.
   Аромат духов, предшествующий ее  появлению.  На  плечи  накинут  мех.
Волосы словно искусственные от химической завивки.
   - Ох, простите, доктор!
   - Это я должен просить у  вас  прощения,  сударыня.  Меня  вызвали  в
аптеку, и я решил, что должен заехать сюда.
   - А ты как там очутился, Ален?
   - Я проходил мимо, возвращался из коллежа.
   - Ты видел его перед  тем,  как...  Он  говорил  с  тобой?  Куда  его
положили?
   - Он у себя в спальне, сударыня. Лучше бы вы не настаивали, чтобы его
показали вам сейчас.
   Это была хрупкая на вид, с невыразительными чертами лица женщина  лет
сорока пяти, которая следит за своей внешностью. Ни на минуту  не  теряя
самообладания и испуганно осмотревшись вокруг, она спросила:
   - Что же будет?
   - Не знаю, сударыня. Думаю,  что  полицейский  комиссар  не  замедлит
явиться, чтобы выполнить некоторые формальности.
   - Где он это сделал?
   - На улице. Точнее, на пороге особняка д'Эстье.
   - Ты что-нибудь понимаешь  во  всем  этом,  Ален?  И  тут  же  нервно
добавила:
   - Он умер сразу?
   - Почти сразу.
   - Он не мучился?
   Ален молча опустил глаза.
   - Садитесь, доктор. Жозеф не предложил вам что-нибудь выпить?
   - Уверяю вас, мне ничего не надо.
   - Жозеф...
   Жозеф понял. Он уже ставил на стол графинчик и рюмки.
   - На него очень страшно смотреть? Она сунула в рот сигарету и  теперь
искала у себя в сумке зажигалку.
   -  Надо  немного  протопить,  Жозеф.  Чувствовалось,  что  она  очень
взвинчена.
   - А тут еще Корина уехала в Париж... Ты сообщил Эдгару?
   Внизу позвонили. Это был Эдгар, старший сын, у которого  еще  хватило
времени заехать на такси за своей женой. По-видимому,  они  даже  успели
надеть траур, потому что были в черном с ног до головы.
   Они  тоже  разговаривали,  поднимаясь  по   лестнице,   расспрашивали
дворецкого. Слышался все тот же вопрос:
   - Где его положили?
   Потом Эдгар, которому было двадцать семь лет, подошел  к  г-же  Малу,
обнял ее и довольно долго молча держал в объятиях.
   - Бедная мамочка.
   - Бедный Эдгар.
   Глаза г-жи Малу увлажнились, два-три раза она начинала рыдать.  Потом
настала очередь невестки броситься к ней.
   - Мужайтесь, мама... - твердила она.
   - Кто знает, как это случилось? Эдгар повернулся к Алену.
   - Ты был там в это время?
   - Я пришел, когда все уже было кончено. Мне рассказал обо  всем  граф
д'Эстье.
   - Вы меня извините, - проговорил доктор, который чувствовал,  что  он
здесь лишний. Его поблагодарили.
   - Еще рюмочку коньяку, доктор?
   Но он поторопился уйти, вдохнуть свежего воздуха.
   - Расскажи... - сказал Эдгар брату.
   - А ты не догадываешься?
   - Это не важно. Рассказывай. Будет столько сплетен, что мы все  равно
не узнаем правду.
   - Вы позволите, мама? - сказала его жена, снимая пальто.
   Ален по-прежнему держался как-то отчужденно.
   - Что тебе сказал д'Эстье?
   - Отец пришел к нему...
   - Об этом я сам догадываюсь. Дальше?
   - Он снова просил у него денег...
   Губы старшего  брата,  который  был  начальником  одного  из  отделов
префектуры, сложились в презрительную усмешку.
   - Ну конечно. А потом?
   - Он сказал, что дошел до предела, что все  это  слишком  глупо,  что
просто жаль смотреть на людей, которые судят о нем, ничего не понимая, и
что, раз его довели до крайности, он лучше застрелится.
   - И ты этому веришь? - с иронией в голосе спросил старший брат.
   Младший замолчал, все еще стоя возле стола. Из всех  присутствовавших
только он оставался в пальто.
   - Ну, говори же. Ты прекрасно знаешь, что я хочу сказать. Это было не
в первый раз.
   - Он умер...
   - Это я тоже знаю. Но как он?..
   - Кажется, он вынул из кармана револьвер... Ален говорил неохотно, ни
на кого не глядя.
   - Граф вытолкал его  на  крыльцо  и  попытался  закрыть  дверь.  Папа
задержал дверь ногой. Д'Эстье не  видел  его  в  тот  момент,  когда  он
выстрелил.
   - Только этого нам не хватало!
   - Папа умер.
   - И вы тоже влипли в хорошенькую историю. А  каково  мне?  Интересно,
как на это посмотрят в префектуре?
   Его жена, розовая и полненькая, многозначительно взглянула на него, и
он замолчал, но почти тотчас же заговорил снова:
   - Что вы собираетесь делать, мама?
   - Откуда мне знать?
   - У вас есть еще деньги?
   - Вы все хорошо знаете, что нет.
   - А ваши драгоценности?
   - Они давно уже заложены.
   - Не знаю, как мы ухитримся оплатить похороны, -  произнес  Эдгар.  -
Они стоят очень дорого, очень дорого. В этом году у нас  с  Мартой  были
большие расходы, мы  устраивались  в  новом  доме  и  ничего  не  смогли
отложить... А где Корина?
   - Поехала на два дня к подруге в  Париж.  Должна  вернуться  сегодня,
если не застрянет там, как в прошлый раз.
   - А что она может сделать?
   - - А что могу я? - возразила мать. За несколько секунд  до  этого  у
дверей позвонили. Вошел дворецкий Жозеф и объявил:
   - Это господин полицейский комиссар. Он хочет поговорить с мадам.
   Куда его пригласить? Все комнаты опечатаны. Нет ни одного  свободного
уголка.
   - Сюда, - сказала г-жа Малу.
   Она быстро глотнула коньяка и бросила сигарету в  камин,  где  горели
несколько поленьев.
   - Прошу прощения, сударыня.
   - Пожалуйста, господин комиссар... Это так неожиданно, так ужасно!
   - Примите мои самые  искренние  соболезнования  вам  и  вашей  семье,
которой приходится столько пережить. Но я вынужден...
   - Я знаю. Я была у парикмахера Франсиса, когда мне позвонил Ален.
   - Я думаю, он не отдает себе отчета... Он слишком молод...
   Ален покраснел и отвернулся к камину.
   - Вы знаете, какая кампания была  развязана  против  моего  мужа.  Он
привык бороться. Я была уверена, что он выпутается и на этот раз.
   - Вы знали, что он носит при себе револьвер?
   - Да, я знала, что у него такая привычка. Ночью револьвер всегда  был
у него  под  рукой.  Я  тщетно  пыталась  отучить  его  от  этой  мании,
спрашивала, чего он боится...
   - Вот этот револьвер, не так ли?
   - Наверное... Да... Признаюсь, я никогда не обращала на него  особого
внимания: терпеть не могу ничего такого, чем можно убить.
   - Вы признаете возможность и даже вероятность самоубийства?
   - Наверное, у него был период депрессии. Вот уже  несколько  дней  он
ходил мрачный, тревожился...
   - Из-за этих статей в "Светоче Центра"?
   - Не знаю... Думаю, что да...
   - Когда здесь все опечатали?
   -  Сегодня  утром.  Я  помню,  он  был  очень  любезен   с   судебным
исполнителем и даже сам спустился в погреб  за  бутылкой  старого  вина,
чтобы предложить ему выпить. Он сказал: "Это не в первый раз и, конечно,
не в последний..." Помню, он прибавил: "Признайтесь, если бы на свете не
было таких людей, как я, вам не на что было бы жить. Выходит, мы  лучшие
друзья всем судебным исполнителям". Я думаю,  он  бросал  вызов  судьбе.
Потому-то я и не ожидала того, что произошло.
   Она держалась неуверенно, тихонько плакала.
   - Мне даже не дают посмотреть на него под тем предлогом, что для меня
это слишком страшно... Что  теперь  будет,  господин  комиссар?  У  меня
никого нет, кроме детей. И нет ничего своего. Все  опечатано.  Нет  даже
сантима на похороны.
   Комиссар повернулся к Эдгару, а тот сказал ему вполголоса:
   - Я зайду к  вам.  Нам  нужно  поговорить.  Разве  оба  они  не  были
государственными чиновниками?
   - Я еще не знаю, каким образом все устроится,  сударыня.  Сейчас  мне
просто необходимо составить протокол.  Поверьте,  мне  неудобно,  что  я
должен.., должен...
   Наконец-то!  Хоть  с  этим  покончено.  Он  уходил,  пятясь,   бросив
понимающий взгляд на Эдгара.
   Остались только члены семьи. Марта, невестка, сказала;
   - Маме обязательно нужно поесть. Я займусь этим вместе с Жозефом... А
где кухарка?
   - Жюли вчера ушла от нас.
   - ч - Мы посмотрим с Жозефом.
   Эжен Малу лежал в комнате с опечатанными шкафами,  совсем  один,  под
простыней, закрывавшей его обезображенное лицо.
   - Я хотел бы знать, мама...
   - Сядь. Я не люблю  разговаривать,  когда  собеседник  ходит  взад  и
вперед.
   - Я хотел бы знать, страховой полис...
   - Твой отец продал его в прошлом месяце, так что на  это  нам  нечего
рассчитывать.
   Ален потихоньку вышел. Никто не обращал  на  него  внимания.  Мать  с
Эдгаром сидели в креслах у камина. Г-жа Малу снова закурила.
   Ален пересек коридор и вошел в комнату, где его охватил холод, потому
что уже три дня, как кончился уголь и центральное отопление  в  доме  не
работало.
   Он не пытался взглянуть на отца. Сел на низенький стул возле кровати,
скрестив руки на коленях, и сидел неподвижно, ни на что не  глядя,  даже
на простыню, под которой обрисовывалось тело покойника.
   Прошло довольно много времени, прежде чем он  услышал  звонок,  потом
шаги. Но это принадлежало к другому миру, и он не  обратил  внимания  на
шум. Еще один женский голос, голос его сестры. Ему это было безразлично.
Он не думал о том, что она только  что  приехала  поездом  и  теперь  ей
рассказывают о происшедшем.
   В пустой квартире кто-то позвал:
   - Ален! Ален!
   Дверь в его комнату отворилась и снова закрылась.  Он  услышал  голос
невестки:
   - Его там нет.
   Чтобы его не стали искать там, где  он  был,  он  встал,  выпрямился,
худой, высокий, секунду постоял неподвижно в ногах  кровати  отца.  Губы
его шевелились, как будто он тихонько произносил какие-то  слова,  потом
он открыл дверь и крикнул:
   - Иду.
   Обед был подан в столовой, и в те минуты, когда все замолкали, слышно
было, как на маленькой площади журчит фонтан.
 
Глава 2 
 
   - Ален... Ален...
   Ему казалось, что он  только  что  погрузился  в  сон,  все-таки,  не
открывая глаз, он чувствовал, что уже наступил день. Он знал также,  что
за окнами льет проливной дождь,  потому  что  как  раз  под  окнами  его
комнаты стоял цинковый бак, по которому барабанили упругие капли.
   - Почему ты улегся спать одетым?
   Нужно было быстрее прийти в себя, вернуться к  действительности.  Это
была сестра. Корина села на его кровать, и, открыв глаза, он  с  досадой
увидел, - впрочем, он этого ожидал, - что она сидит,  скрестив  ноги,  в
расстегнутом  халате.  Неужели  она  не  может  понять,  что  он  всегда
стеснялся видеть ее полуголой. Это у нее какая-то навязчивая  идея.  Она
была начисто лишена стыдливости. По  утрам  Корина  иногда  выходила  из
ванной в чем мать родила и при нем надевала чулки, высоко поднимая ноги,
сначала одну, потом другую, а он не знал, куда девать глаза.
   Корина была красива. Все говорили, что она красива, мужчины бегали за
ней. Она была пышнотелая,  с  упругой  гладкой  кожей.  Эдакая  пышечка!
Сплошные выпуклости и округлости. Это  была  настоящая  самка,  а  Алену
хотелось бы иметь такую сестру, как у иных  его  товарищей  по  коллежу,
скромную девушку, которую невозможно даже представить себе голой.
   От нее и пахло самкой. Сейчас он чувствовал ее запах, потому что  она
только что встала  с  постели.  Она  спала  в  шелковой  рубашке,  очень
коротенькой, смятой и поднимавшейся на золотистом животе.  Корина  и  не
думала запахнуть халат.
   - Жозеф ушел от нас, - объявила она.
   - Знаю.
   Он тут же понял, что допустил промах: лучше было бы смолчать.
   - Откуда ты знаешь? Он что, предупредил тебя?
   Он знал это, потому что, собственно говоря, не спал всю ночь.
   Прежде всего, он лег одетым, не сняв даже галстук, только потому, что
боялся. Он не мог бы точно сказать, чего боялся. Оставшись один в  своей
комнате, он не способен был раздеться, а может быть,  ему  было  стыдно.
Разве его мертвый отец  не  лежал  почти  рядом,  совсем  один,  один  в
темноте?
   Отец лежал на своей кровати с колоннами. И Ален теперь даже  мысленно
не смел назвать эту кровать так, как обычно ее называл - катафалком. Это
был настоящий монумент,  черный  с  золотом,  перегруженный  деревянными
резными фигурами, гербами. В доме было много такой мебели, купленной  на
распродажах, в  особенности  на  распродажах  обстановки  замков.  И  на
камине, и на шкафу, в котором можно  было  упрятать  несколько  человек,
тоже  красовались  гербы,  но  дверцы  его  украшали  печати   судебного
исполнителя.
   - Откуда ты знаешь, что он ушел?
   - Я слышал.
   Это было среди ночи. Он лежал с открытыми глазами. Комната дворецкого
находилась как раз над его спальней.  Сначала  Ален  долго  слушал,  как
Жозеф ходит взад и вперед в носках, потом шаги раздались на лестнице. Он
уходил. Это было ясно. Все слуги ушли, один за другим, несмотря  на  то,
что им не выплатили жалованье.
   Ален слышал еще и другое:  Жозеф,  похожий  на  священника-расстригу,
прошел в ту комнату, где находилось  тело,  и  оставался  там  некоторое
время, что-то разыскивая. Это не приснилось Алену. Он был уверен. У него
сжалось горло, на лбу выступил пот,  но  он  не  посмел  шевельнуться  и
почувствовал облегчение, когда услышал наконец, как  хлопнули  ворота  и
раздались шаги по тротуару.
   - В доме нечего есть. Сходи купи чего-нибудь. Ну конечно,  опять  он!
Когда нужно делать что-нибудь неприятное, здесь  всегда  произносят  имя
Алена. Он встал и злобно посмотрел на сестру.
   - А у тебя есть деньги? - спросил он.
   - Сейчас попрошу у мамы. Она говорит, что очень  устала,  и  лежит  в
постели.
   Тоже, как всегда. Каждое утро она чувствовала себя усталой и лежала в
постели до полудня. В те периоды, когда в доме были слуги, ей доставляло
удовольствие вызывать их всех по очереди к себе.
   Он вошел в спальню матери, предварительно причесавшись и  умыв  лицо.
Костюм его был смят, галстук скручен.
   - Жозеф ушел... - объявила в свой черед мать.
   - Знаю. Корина мне сказала.
   - В доме нечего есть. Только кусок черствого хлеба.
   - У тебя есть деньги?
   Слово  "деньги"  хорошо  знали  в  этой  семье.  Его  слишком   часто
повторяли! Все, даже отец, который иногда просил сына дать ему взаймы на
несколько часов накопленные Аденом карманные деньги.
   - Наверное, деньги есть в бумажнике.
   Он понял, что мать хотела сказать, так как  она  смотрела  в  сторону
комнаты, где лежал покойный. Он также понял, что мать и сестра не  хотят
идти туда сами.
   Ему пришлось сделать усилие. Вчера вечером, в  сумерки,  когда  дождь
струился по стеклам окон, ему было не так страшно. А теперь он хотел уже
попросить Корину пойти с  ним,  но  его  удержало  чувство  собственного
Достоинства.
   Он вспомнил  о  том,  что  Жозеф  ночью  заходил  в  эту  комнату,  и
успокоился, увидев на месте тело под простыней. Пиджак висел  на  стуле,
и, обшарив карманы, Ален не нашел бумажника, но секунду  спустя  увидел,
что он лежит раскрытый на ковре.
   Он поднял бумажник, быстро вышел из комнаты и бросил  его  матери  на
кровать.
   - По-моему, он пуст.
   - Почему ты так думаешь?
   - Потому что он валялся на полу. Пари держу, что Жозеф...
   И это была правда. Нашел ли  Жозеф  деньги  в  бумажнике?  Во  всяком
случае, если да, то унес их с собой.
   - У меня в сумочке есть какая-то мелочь. Дай-ка ее мне... Купи хлеба,
масла, молока... Когда придет Эдгар, я попрошу  у  него  немного  денег.
Впрочем, нам нужно достать деньги еще до  того...  Не  знаешь,  кто  это
звонил?
   - Разве звонили?
   - Около восьми часов утра, потом опять полчаса спустя.
   В это время он, видимо, наконец уснул и ничего не слышал.
   - Посмотри, не оставили ли записку в почтовом ящике. Просто не  знаю,
что мы будем делать: никого нет...
   Но она продолжала лежать.
   - А нужно все-таки,  чтобы  кто-нибудь  занялся...  Она  взглянула  в
сторону спальни покойного. Очевидно,  она  хотела  сказать,  что  нужно,
чтобы кто-нибудь занялся похоронами. Ален надел пальто, спустился, вышел
в маленькую дверь в воротах. Он чуть не вышел без ключа, забыв, что  уже
нет слуг, которые открыли бы ему дверь. Нашел ключ - он висел на крючке.
   На улице он поднял воротник своего длинного пальто. Он был без шляпы.
Он никогда  не  носил  ее.  Его  светлые  волосы  покрылись  жемчужинами
дождевых капель, капли воды дрожали на кончике носа.  Маленькая  площадь
была пуста. Меньше чем в ста метрах отсюда, в переулке,  была  молочная,
но хозяйка уже ругала его однажды при всех  за  то,  что  они  несколько
месяцев не платили по счету.
   Он пошел дальше. Чуть было  не  купил  газету,  в  которой,  конечно,
говорилось о его отце. Когда он вошел в лавку,  то  сразу  заметил,  что
люди отводили от него глаза  и  все-таки  некоторые  бросали  любопытные
взгляды.
   Хлеб, полфунта масла и бутылка молока - то, что покупают  хозяйки  из
бедных семей. С покупками под мышкой, он быстро зашагал по улице.
   Когда он вошел в комнату, женщины ссорились. Корина по-прежнему  была
почти не одета, как тогда, когда  разбудила  брата.  Она  ходила  вокруг
кровати матери.
   - Я все-таки не могу просить его об этом. Не знаю, о чем ты думаешь и
за кого меня принимаешь.
   - Я принимаю тебя за такую, какая ты есть.
   - А именно?
   - Не разыгрывай из себя дурочку. Только на этот раз дело идет о нашей
семье. Не о меховом манто, не правда ли?
   - Я запрещаю тебе говорить о...
   - Не кричи, пожалуйста.
   - Может быть, чтобы не слышали слуги?
   - Просто потому, что ты говоришь с матерью...
   - Которая хочет, чтобы я просила денег у мужчины.
   - Скоро вы кончите?  -  проворчал  Ален,  кладя  съестное  на  туалет
матери.
   - Только что звонил твой брат.
   - Что он сказал?
   - Узнавал насчет похорон. Сказал, что это  будет  стоить  по  меньшей
мере двадцать тысяч франков и что у него  нет  денег.  Он  зайдет  после
работы. Заявил, что раньше должен явиться к себе в  префектуру.  Другими
словами, выпутывайтесь сами. Я просила твою сестру позвонить Фабьену...
   Ален покраснел и повернулся к окну. Неужели  они  не  могли  избежать
разговоров об этом хотя бы в такой день, как сегодня! Неужели  у  женщин
нет никакого чувства стыда?
   Фабьен был хирург,  лучший  хирург  в  городе.  Он  владел  роскошной
частной клиникой. Это был еще  молодой  человек,  лет  сорока,  красивый
жизнелюб. Он был женат, имел троих  детей,  но  его  никогда  не  видели
вместе с женой.
   В театре, на концертах он всегда появлялся в сопровождении Корины,  и
когда, почти каждую неделю, он ездил делать операции в Париж,  все  были
почти уверены, что она садилась  в  тот  же  поезд.  Она  была  там  еще
накануне. Якобы у своих друзей Манселей. Это они уступили ей почти даром
норковую шубу, которой она так гордилась.
   - Если Фабьен в самом деле твой друг, а я хочу этому верить...
   - Ладно, мама, - отрезала Корина. И Ален с отвращением добавил:
   - Ладно, хватит.
   - Неужели никто не может приготовить мне чашку кофе?
   Брат и сестра посмотрели друг на друга. Корина  открыла  рот,  но  по
упрямому виду Алена поняла, что на этот раз он ей не уступит.
   - Я даже не знаю, как  зажигать  газовую  плиту,  -  проворчала  она,
выходя.
   - Дай мне телефон, Ален.
   - Что ты хочешь делать?
   - Нужно похоронить твоего отца? Или нет? Он снова повернулся к  окну,
отдернул тюлевые  занавески  и  стоял  неподвижно,  глядя  на  маленькую
площадь.
   - Алло! Это дом графа д'Эстье?.. Алло! У  телефона  госпожа  Малу,  я
хочу поговорить с ним...
   Корина с кофейником в руках остановилась в дверях и слушала разговор.
   - Алло!.. Граф д'Эстье?.. Да, госпож