не заявил,  что  у
него в доме для нее тоже нет места. Но речь шла об Алене.
   - Вы ведь неплохо друг к другу относитесь Так как  Ален  будет  целый
день работать, а питаться, конечно, в ресторане...
   - Если вы настаиваете... Посмотрим... Во всяком случае, мне уже нашли
маленькую меблированную квартирку.
   Ее не спросили, - кто нашел ей квартиру. Все избегали  упоминать  имя
доктора Фабьена, который, быть может, для того, чтобы не показываться на
похоронах, уехал в соседний город, где, по его  словам,  ему  предстояло
сделать операцию.
   - Тебя это устраивает, Ален?
   Ален пожал плечами. Ему так не терпелось поскорее расстаться с  ними,
со всеми без  исключения!  При  этом  он  неустанно  за  ними  наблюдал,
вглядывался в их лица, вслушивался в их голоса. Ему хотелось  задать  им
тысячу вопросов. Знали ли они, откуда происходил его  отец?  Об  этом  в
доме никогда не говорили. То немногое, что он  выяснил  о  его  прошлом,
было почерпнуто из газет.
   Если верить газетам, особенно "Светочу  Центра",  самой  ядовитой  из
всех, Малу были даже не французами, а их настоящая фамилия  была  Маловы
или Маловские. Ходили слухи, что  дед  Алена,  отец  его  отца,  однажды
появился неизвестно откуда, во всяком случае из Восточной Европы. Он  не
умел ни читать, ни писать и говорил  на  каком-то  тарабарском  наречии.
Никаких документов у него не было, так что осталось неизвестным, кто  он
такой.
   Правда ли, что он  работал  землекопом  на  постройке  тоннеля  через
Сен-Готард? В семье не сохранилось ни  одной  его  фотографии.  Довольно
поздно, когда ему было лет пятьдесят или больше и он работал каменотесом
в маленькой деревне, в Кантале,  у  него  родился  сын  от  женщины,  на
которой он не был женат. Говорили даже, что это была пьяница, никому  не
отказывавшая.
   Должно быть, он уже умер, даже наверняка,  раз  ему  было  пятьдесят,
когда родился сын. Но эта женщина? Как  ее  звали?  Знала  ли  это  г-жа
Малу?
   В газетах писали также, что в начале  своей  деятельности  Эжен  Малу
посещал круги анархистов, сначала в Марселе, потом в Лионе и, наконец, в
Париже.
   В  Лионе  он,  по-видимому,  женился  на  матери  Эдгара,   фабричной
работнице, как говорили в доме. На проститутке, как намекали газеты.
   А сын Малу, внук Малова или Маловского, ничего об этом не знал.
   И вот теперь его отец умер, пустив себе пулю в лоб, все  разошлись  в
разные стороны. Каждый  занялся  чем  хотел.  Эдгар  отбирал  рубашки  и
кальсоны, которые могли еще послужить. Разбирал он также  и  обувь  -  у
него, как у Эжена Малу, был  маленький  размер  ноги.  Что  же  касается
деловых ценностей, в частности участков в Малувиле, то накануне нотариус
посоветовал   им   в   эти   дела   не   вмешиваться.   Ими   занимались
предприниматели, и при ликвидации остались бы большие долги.
   - Даже если бы можно было что-то  получить  в  наследство,  лучше  от
этого отказаться из-за возможных неожиданностей.
   - А все-таки, будем мы есть или нет? Наконец решились.  Стали  искать
пальто, шляпы. Женщины смотрелись в зеркало.
   - Не забыть бы ключ.
   Впервые за долгое время дом остался пустым, совершенно пустым.
   - Куда мы пойдем?
   - Хорошо бы найти спокойный ресторан.
   - Чтобы все подумали, что мы прячемся?
   - Может быть, Корина и права.
   Они остановили свой выбор на ресторане "Вкусный каплун", но попросили
посадить их в маленьком зале на втором этаже. Ален подумал, что  мог  бы
сейчас обедать в доме Фукре. Он по-прежнему молчал и продолжал наблюдать
за ними, слушать их.
   - Ты уже нашел работу? - спросил его  двоюродный  брат,  сидевший  по
другую сторону стола.
   - Нет еще. Найду.
   Все равно какую. Он готов был работать  кем  угодно,  даже  курьером.
Наконец-то он станет таким же, как другие! Ален  не  протестовал,  когда
сказали, что он будет жить с сестрой, но  сам  твердо  решил  не  делать
этого. Может быть, поживет у нее несколько дней, если будет необходимо.
   Зачем говорить им об этом? Начнутся новые сцены, а его и так  от  них
уже тошнит. Он хорошо всех знал, хорошо знал свою  семью.  Они  кричали,
ругали друг друга, отдавали слугам противоречивые приказания, а потом  в
конце концов каждый поступал как хотел.
   Пусть уезжают! Только этого он и желал. И он начал считать минуты. Он
то и дело поглядывал на маленькие электрические часы, вделанные в стену.
Ел он машинально. Его мать тоже была замужем, прежде чем познакомилась с
Эженом Малу. Она была женой депутата от Луары, который совсем недавно  в
течение нескольких месяцев занимал пост министра.
   Она бросила его из-за Малу. Однажды, во время одной из  обычных  ссор
матери с дочерью, Корина, которую упрекали за ее поведение, возразила:
   - А ты? Если бы тебя не застали на месте преступления,  стала  бы  ты
когда-нибудь женой папы?
   Неужели это была правда?
   Алена поражало сейчас, что до сих пор он жил, не думая обо всем этом,
не пытаясь узнать правду. Неужели в  семнадцать  лет  он  еще  оставался
таким ребенком, что существовал, ни о чем не задумываясь?
   Сначала он был ребенком, потом учеником коллежа, как другие.  Немного
более  застенчивым,  чем  другие,  и  именно  потому,  что  вокруг  него
происходили такие вещи, которых он не понимал или не хотел понимать.
   Некоторые ученики избегали играть с ним. Один из них даже  откровенно
признался:
   - Родители запрещаю! мне играть с тобой.
   Однако же он не замкнулся в себе. Он  никогда  не  казался  скрытным,
как, например, его двоюродный брат. Для него  отец  был  отцом,  мать  -
матерью, сестра - сестрой. Эдгара он не очень любил,  но  считал  скорее
слабым, чем злым.
   И вдруг, вот уже три дня, у него появилось страстное  желание  узнать
человека, который был его отцом и о котором он никогда  не  задумывался,
пока тот был жив.
   Он неясно чувствовал, что в своей семье так и не узнает правды.
   Его инстинктивно тянуло к Фукре, ему хотелось расспросить его, узнать
от него все эти бесконечные тайны.
   Когда обед кончился, Жюль Доримон сделал вид, это вынимает из кармана
бумажник, но, как он и ожидал, г-жа Малу запротестовала:
   - Нет, Жюль. Позвольте мне. Раз не было  церковной  службы  и  мы  не
нанимали машин, похороны обошлись дешевле, чем я думала. У меня осталось
около тридцати тысяч франков. Десять тысяч я оставлю Корине и Алену. Это
все, что я могу для них сделать,  потому  что  не  хочу  быть  на  вашем
иждивении. Я не так молода, как они. В Париже как-нибудь устроюсь.
   Странная женщина, думал Ален, который смотрел на нее совсем  не  так,
как смотрят на мать. Он был убежден, что она  плутует,  что  она  всегда
плутовала. Если Эдгар заговорил о  драгоценностях  -  а  он  никогда  не
говорил зря, - следовательно, у  него  были  какие-то  основания,  а  не
только подозрения.
   У Корины давно уже было подозрение, быть может, потому, что она  тоже
была женщиной. Больше двух лет назад она как-то сказала матери:
   - Это ты брось! Я прекрасно понимаю твою игру. Ты все плачешься,  что
у тебя ничего нет, а сама откладываешь в копилочку!
   Была ли она права? И неужели, если бы жена помогла  ему  в  последние
дни, Эжен Малу не покончил бы с собой?
   В ресторане было слишком жарко. Официанты ждали, когда смогут  убрать
со стола, потому что время  было  позднее.  Но  Малу  все-таки  заказали
спиртное и стали медленно смаковать его.
   - Твой багаж готов?
   - Я соберу его за полчаса. Ты  ведь  знаешь,  то,  что  мне  оставили
судебные исполнители...
   Они вышли гуськом. Все смотрели на них. Ален шел  последним,  немного
стыдясь того, что принадлежит к этой компании, и его  покоробило,  когда
сестра помахала рукой двум посетителям ресторана, своим знакомым.
   Вот они снова дома, где осталось пробыть только несколько часов.
   Они обшарили все неопечатанные помещения, чтобы после них  ничего  не
завалялось.
   - Бумаги! - заметила г-жа Малу, увидев зеленый чемодан, полный  писем
и документов.
   Эдгар уже открыл рот, но Ален не дал ему заговорить, и сделал это так
решительно, что сам удивился.
   - Я займусь ими, - сказал он.
   - А что ты с ними будешь делать?
   Но Ален держался так твердо, что мать уступила.
   - Ну, если ты так хочешь!..
   Эдгар не  замедлил  исчезнуть  под  тем  предлогом,  что  обещал  еще
забежать на службу.
   - Марта и дети желают тебе счастливого пути. Он  пошептался  с  г-жой
Малу, и Ален понял, что Марта опять беременна, о чем он до  сих  пор  не
знал.
   - Не нужно сердиться на родителей Марты за то, что они не пришли. Они
оказались в неловком положении.
   - Ну, что поделаешь...
   Он сокрушенно обнимал г-жу Малу, а она долго сжимала его в объятиях.
   - Ну а ты, надеюсь, не пропадешь, - сказал он Алену, - но тебе стоило
бы поискать место в администрации. Сейчас можно найти  хорошее  место  в
колониях, а здесь ты всюду будешь встречать враждебное  отношение.  Я-то
хорошо это знаю, сам удерживаюсь на службе с огромным трудом.
   Ну, теперь побыстрее разделаться со всем этим, раз и навсегда. Кончат
ли когда-нибудь женщины пудриться и красить губы? Убедилась  ли  наконец
г-жа Малу, что в ее сумочке  лежит  ключ  от  чемоданчика,  который  она
никому не доверяет нести?
   - Ты поедешь на вокзал?
   - Да.
   - В таком случае надо заказать два  такси.  Я  думаю,  что  вы  потом
вернетесь сюда за своими вещами. Вы сегодня будете ночевать здесь?
   Ален охотно бы это сделал, но только в том случае,  если  бы  остался
один. Он ничего не боялся, только бы все уехали.
   - Алло! Пришлите сейчас две машины к господину Малу.
   Корина ошиблась, назвав имя г-на Малу, которого уже не было в живых.
   - Сейчас подъедут.
   Все смотрели на часы. Понесли вниз по лестнице чемоданы и сундуки.
   - Я надеюсь, Корина, что ты любой ценой будешь избегать... Словом, ты
меня понимаешь.
   - Ну конечно, мама.
   - Что касается тебя, Ален... - Она  всплакнула,  обнимая  его,  и  ей
пришлось привести лицо в порядок.
   А  Бертран  Доримон  по-прежнему  с  такой  же  завистью  смотрел  на
двоюродного брата, который останется здесь один или почти один.
   Машины подъехали.
   Все влезли в такси. Вокзал был недалеко. Жюль Доримон пошел  в  кассу
за билетами. Он не забыл и о перронных билетах для  тех  двоих,  которые
оставались.
   - Выходит, я прожила в этом городе  девять  лет,  -  прошептала  г-жа
Малу, стоя у своего вагона. - Надеюсь, ноги моей здесь больше никогда не
будет.
   И это все. Они расцеловались в обе щеки. В окно было видно,  как  они
поудобнее устраивались в купе, потом поезд тронулся.
   - Вот и все, - сказала Корина. Она посмотрела на брата и нахмурилась,
заметив, что тот такой угрюмый и бледный.
   - Что ты сейчас будешь делать? Вернешься домой? Он сам не знал.
   - Мне надо пойти по делу. Это займет полчаса. А ты пока  собери  свои
вещи. Сегодня мы будем ночевать в гостинице, я закажу два номера. Завтра
утром, надеюсь, мы сможем поселиться в моей меблированной квартире.
   Они прошли через зал ожидания.
   - Надеюсь, ты не станешь устраивать мне неприятности. Не знаю, что  с
тобой происходит, но вот уже несколько дней ты как-то  странно  смотришь
на всех.
   - Я иду домой, - сказал Ален.
   Он поехал  на  трамвае.  Один  на  площадке.  Мимо  него  проносились
тротуары, лавки, газовые рожки, и  все  это  принадлежало  миру,  частью
которого он был, сам того не сознавая.
   Любопытно, что, когда он дошел до маленькой площади и хотел  вставить
ключ в замочную скважину, его охватила паника, он побоялся войти один  в
пустой дом, принялся бродить по площади, а  когда  пошел  мелкий  дождь,
стал ждать в каком-то закоулке.
   Прошел час, потом еще один. Перед входной дверью остановилась машина.
Это было не такси, а длинная бежевая машина, которую он знал. На тротуар
выскочила Корина, и автомобиль бесшумно отъехал. Она  протянула  руку  к
звонку.
   Только тогда он вышел из полосы  тени  и  появился  у  входа.  Корина
вздрогнула, когда он подошел к ней сзади.
   - Ты был здесь?
   Он не стал объяснять ей, что боялся войти в дом один.  Он  ничего  не
сказал, повернул ключ в замочной скважине и нащупал выключатель.
   - Как ты меня напугал!
   Это не имело никакого значения. Он поднялся  по  лестнице  за  ней  и
машинально отвернулся, потому что снизу ему были видны ее бедра.
 
Глава 4 
 
   Сначала у него не было никакого представления ни о том, который  час,
ни о том, где он находится. Он не понял также, что,  собственно  говоря,
его разбудило. На самом деле когда он крепко  спал,  какое-то  ритмичное
движение дошло до его сознания, вроде  того,  как,  услышав  на  боковой
улице военную музыку, невольно начинаешь шагать ей в такт. Это ритмичное
движение сопровождалось металлическим скрипом, и в конце, в самом конце,
в тот момент, когда Ален открыл глаза,  он  услышал  человеческий  стон,
четкий, то громче, то тише, странную жалобу, жалобу радостную, какой  он
никогда в жизни еще не слышал.
   Вокруг было темно. Он вдруг вспомнил, что находится  в  "Коммерческой
гостинице" напротив вокзала, где устроился с сестрой на  одну-две  ночи.
Они пообедали вдвоем в столовой с белыми столиками, где  стоял  огромный
сервант красного дерева, торжественный, как  большой  орган.  Он  словно
вновь видел накрахмаленные скатерти, официанток в черных платьях,  белых
фартуках  и  наколках,  бутылки  с  красным  вином  и  салфетки,  веером
поставленные в бокалы. Он  вспомнил  запахи,  тиканье  стенных  часов  в
широком черном футляре, движение Корины, пудрившейся после еды.
   - Я сейчас же ложусь, - объявил он. Было только половина девятого, но
он мало спал в предыдущие ночи.
   - Я тоже, - сказала сестра.
   Впрочем, она взяла с собой газету на тот случай, если ей  не  удастся
заснуть. В коридоре они пожелали  друг  другу  спокойной  ночи.  Он  уже
улегся, когда Корина попыталась открыть его дверь.
   - Что такое? Я закрыл на задвижку и уже лежу в постели.
   - Ну, тогда ладно. А я хотела посмотреть, как ты устроился.
   Засыпая, он смотрел на светлую полоску  на  той  же  стороне,  откуда
доносился шум. Он лежал в темноте. Он не протянул руку, чтобы достать до
выключателя возле самой подушки. Он вспоминал.  От  комнаты  сестры  его
отделяла перегородка. У нее был седьмой номер, у него - девятый.  Он  не
замечал двери в смежную  комнату,  потому  что  она  была  замаскирована
шкафом. Но только шкаф не доходил до пола. Между его ножками под  дверью
оставалась щель в добрых два сантиметра.
   Хотя  Ален  слышал  такое  впервые,  он  понял,  что   означают   эти
размеренные движения, эти стоны, и покраснел пои мысли, что  эти  стоны,
перемежавшиеся сдавленными всхлипываниями, испускает его сестра. Да, его
родная сестра - в день похорон отца - открывала ему то, о  чем  он  лишь
смутно догадывался и к чему подсознательно всегда испытывал отвращение.
   Наверняка потому, что его товарищи по  школе  говорили  об  этом  так
цинично и грязно? А может быть, потому, что женщины,  окликавшие  его  в
полумраке тускло освещенных улиц, как бы ненароком прижимались  к  нему,
те  женщины,  которые  были  для  него  воплощением  всего   низкого   и
постыдного,  тоже  шептали  ему  непристойные  слова,   сопровождая   их
отталкивающими жестами.
   Ален с радостью заткнул бы себе уши, но, как он ни  старался  закрыть
голову подушкой, те же ритмичные движения преследовали его. Затем к  ним
присоединился мужской голос,  стоны  усиливались,  перерастая  в  крики,
потом внезапно наступила тишина.
   Наконец в темной гулкой  тишине  раздался  смех,  негромкий,  свежий,
молодой смех, смех Корины.
   - Умираю, - охнула она. - А  ведь  я  совсем  не  хотела  сегодня.  Я
кричала?
   - Немножко, - самодовольно ответил Фабьен. Они  не  шевелились.  Ален
услышал бы самое легкое движение, так как до него отчетливо долетал даже
любой незначительный шум. Сам того не желая, он представлял себе обоих и
вдруг подумал, хватит ли у него смелости  одеться  и  уйти  отсюда  куда
глаза глядят и больше не возвращаться, так ненавистна  была  ему  сцена,
представшая перед его мысленным взором.
   - Только бы Ален не услышал. Тут хирург сыронизировал:
   - Полагаю, в его возрасте прекрасно знают, что это такое!
   - Дай мне сигарету!
   Только тогда  Фабьен  встал.  Он  прошел  по  комнате  босиком.  Ясно
слышался характерный звук босых ног,  шагавших  по  линолеуму.  Затем  -
шорох зажигаемой спички.
   - Тебе не холодно?
   - Напротив. Мне кажется, здесь слишком жарко. Надо выключить радиатор
прежде, чем я засну. Что до Алена...
   - Он немного занудный. Почему он так  упрямо  решил  остаться  здесь?
Что, он не мог поехать с матерью  в  Париж?  Как  раз  когда  пошло  так
хорошо, когда мы наконец могли бы жить спокойно.
   - Он недолго будет нам надоедать, вот увидишь. Я его знаю. Я уверена,
что, как только найдет работу, он захочет жить один.
   - А пока?
   - Ты будешь  приходить  ко  мне  в  его  отсутствие.  Чтобы  от  него
отделаться, стоит только послать  его  в  кино.  В  этой  квартире  есть
телефон?
   - Я поставлю там телефон. Подумал и об этом. Снова молчание.
   - Нет, не сейчас, Поль. Ты знаешь, какой трудный был у меня день!
   - Все прошло хорошо?
   - Более или менее.
   - А как с драгоценностями?
   - Я уверена, что они у мамы, но мне не удалось заставить  ее  в  этом
признаться.
   - С ума сойти! Она не спрашивала тебя, что ты будешь делать?
   - Почти не спрашивала. Она подозревает, но предпочитает не уточнять.
   Ален не шевелился.  Он  напрягся,  затаил  дыхание,  весь  охваченный
волнением. Когда они начали снова, он сжал кулаки, но не шелохнулся.
   Уже давно он думал, вернее, чувствовал, что Корина была такая. Потому
он и стеснялся, когда она ходила почти голая, иногда совершенно голая  в
его присутствии, и при виде ее  полной,  слишком  соблазнительной  плоти
возникали мысли как  раз  о  том,  что  происходило  сейчас  в  соседней
комнате.
   Почему именно его сестра вела себя так? Может быть, таких,  как  она,
много, думал Ален. Он не хотел этому  верить.  Это  шло  вразрез  с  его
понятиями о жизни, о мужчинах и женщинах, об отношениях между людьми.
   Неужели и его мать была такой  же?  Он  вдруг  об  этом  подумал.  Он
предпочел бы ответить: "Нет", он готов был все  отдать,  чтобы  ответить
"нет", но вспомнил услышанные им слова, историю ее  первого  замужества,
потом второго.
   Если ее застали на месте преступления, как утверждала Корина, значит,
она потихоньку встречалась с Эженом Малу. В таком же о геле, как этот?
   Он старался не думать, он не мог прогнать эти мысли. Он начал  делить
людей, которых знал, в особенности своих близких, на "тех, которые  были
такими", и на других.
   Его отец, например? У  него  не  было  таких  блестящих  глаз,  такой
чувственной улыбки, как у Фабьена. Это был человек, который  беспокоился
только о своей работе.
   Однако, когда  Ален  думал  о  его  первой  жене,  об  этой  женщине,
неожиданно возникшей из прошлого, ему пришлось переменить свои суждения.
   Так, значит, его отец тоже? Так, значит, все?  Нет,  это  невозможно.
Это было слишком грязно. Это причиняло ему боль.
   Когда его товарищи в коллеже с блестящими глазами, гаденькой  улыбкой
собирались,  чтобы  рассказывать  друг  другу  подобные  истории,  он  с
отвращением отходил от них. Он недалек был от мысли, что таких вещей  не
существует, что они придумывают, что на самом  деле  это  происходит  не
так.
   И во г он обнаружил, что они не сочиняли, что это  была  правда,  что
этим занималась его сестра, а может быть, и мать, и тетя Жанна -  почему
бы и нет? - ведь в пятьдесят она продолжала употреблять косметику.
   Ему хотелось скрыться куда-нибудь,  побыть  одному...  Ну  а  Франсуа
Фукре? Нет, тот был слишком чистый, слишком порядочный.  Ален  пойдет  к
нему как можно скорее. Но только раньше он  найдет  работу,  потому  что
Фукре захочет помогать ему, а он решил во что бы то ни стало  выпутаться
са