Эмиль?
   Ален понимал, что был причиной всего этого. Он  старался  догадаться,
чем провинился перед г-жой Жамине. Он всегда был с ней очень вежлив.  Он
даже охотно согласился бы делать для нее покупки, настолько ему нравился
этот дом и так ему хотелось в нем остаться.
   Оба хозяина стояли в углу мастерской, как можно дальше от рабочих,  и
разговаривали  вполголоса.  М-ль  Жермена,  вероятно,   догадывалась   о
происходившем, потому что казалась смущенной и с  остервенением  стучала
на машинке, словно боялась, что Ален задаст  ей  вопрос.  Вероятно,  она
знала что-то, чего он не знал.
   Было около шести. Еще несколько  минут  -  и  Ален  сложит  карточки,
наведет порядок в ящиках и наденет пальто. Почему у него вдруг появилось
предчувствие, что сегодня все будет иначе, чем в другие дни?
   Он видел Альбера Жамине только со спины, но уже по  тому,  что  плечи
его были опущены, можно было догадаться, что он  побежден,  и  если  еще
сопротивляется, то только для очистки совести.
   М-ль Жермена уже сняла свой вязаный жакет и  убирала  его  в  стенной
шкаф. Ален колебался, одеваться ли ему, но тут в контору  вошел  Альбер.
Брат его остался в мастерской, делая вид, что занят работой.
   - Вы не задержитесь на минутку, господин Ален?
   Ноги у молодого человека обмякли. Он чуть  было  не  произнес,  чтобы
покончить с этим:
   "Я понял... Я ухожу..."
   Разве ему не казалось чудом, что он сразу  нашел  это  место,  что  с
такой легкостью приобщился к теплу этой конторы? Он уже  успел  полюбить
свои карточки. Накануне он принял по телефону  срочную  статью,  которую
диктовали из Парижа.
   - До свидания, господин Альбер. До свидания, господин Ален.
   Она протянула ему руку прежде, чем надеть  перчатку,  и  отвернулась,
заметив у него на глазах слезы.
   Теперь в комнате оставались  лишь  двое  мужчин,  вернее,  мужчина  и
юноша. Ошибался ли Ален? Но он мог  поклясться,  что  чувствовал  чье-то
присутствие  за  дверью  в  коридоре,  что  г-жа  Жамине   была   здесь,
подслушивала, шпионила.
   Г-н Альбер, вероятно, почувствовал то  же,  потому  что,  покашливая,
прежде чем начать говорить, он два-три раза посмотрел на дверь.
   Алену было его немного жаль. Ему хотелось помочь своему  патрону.  Он
силился улыбнуться, глядя на него.
   - Послушайте, господин Малу... Впервые он назвал его так.
   - Когда вы появились  здесь,  на  прошлой  неделе,  я  был,  конечно,
немного удивлен,  но  подумал,  что  при  нынешних  обстоятельствах  вы,
разумеется, должны зарабатывать себе на хлеб. И  несмотря  на  некоторые
возражения...
   Возражения г-на Эмиля, черт побери!
   - .я настоял на  том,  чтобы  дать  вам  испытательный  срок.  Должен
признаться, я ни в чем не могу упрекнуть  вас  там,  где  дело  касается
вашей работы.
   Теперь он был больше взволнован, чем  Ален.  Ален  уже  понимал,  что
здесь ему больше не бывать. Все начинается сначала.
   -  Когда  я  брал  вас  на  работу,  я  не  был  в  курсе   известных
обстоятельств, которые мне трудно изложить, но, думаю, вы меня  поймете.
К сожалению, кроме вас, из города уехали не все члены  вашей  семьи.  Не
принимайте это за упрек.  Очевидно,  в  этом  не  ваша  вина.  Но  мы  -
коммерсанты, господин Малу,  и  должны  быть  особенно  осторожны.  Ведь
клиентура у нас  не  рядовая.  Вы  знаете,  мы  в  основном  обслуживаем
архиепископство и несколько религиозных общин.
   - Понимаю.
   Его собеседник сделал знак, что еще не кончил.
   - Как раз сегодня,  во  второй  половине  дня,  произошла  неприятная
сцена, о которой вы еще не знаете. Моей  жене  сообщили  подробности  по
телефону.
   Ален вспоминал, что слышал,  как  во  втором  этаже  звонил  телефон,
незадолго или сразу после четырех часов.
   - Я предпочел бы, чтобы вы разрешили мне не рассказывать эту историю.
К тому же это меня не касается и другие возьмут на себя  труд  поставить
вас в известность.
   - Моя сестра?
   Г-н Альбер утвердительно кивнул.
   - Добавлю только, что моя жена училась вместе  с  госпожой  Фабьен  в
пансионе, что это ее лучшая подруга. Теперь, я думаю, вы согласитесь  со
мной, если я вам скажу, что как для вас, так и для нас...
   - Благодарю вас...
   - Минутку...
   Ален уже направился к вешалке.
   - Очевидно, раз мне не в чем вас упрекнуть,  я  должен  уплатить  вам
жалованье за месяц.
   Г-н Альбер хотел что-то добавить, но он смотрел на  дверь,  и  чье-то
присутствие, которое угадывалось там,  мешало  ему  говорить.  Он  вынул
банковские билеты не из своего кошелька, а из кассы, потому что это  был
расход, оплачиваемый конторой.
   - Мне все это очень неприятно, - признался он вполголоса.
   - Благодарю вас, господин Альбер. Я вас очень хорошо понимаю и  отдаю
себе отчет в том, что виноват перед вами.
   Он не хотел  при  нем  расплакаться,  но  чувствовал,  что  к  глазам
подступают слезы.
   В мастерской г-н Эмиль повернулся к нему спиной.
   - Картотека в полном порядке, - сказал Ален. - В  левом  ящике  лежат
текущие изменения в адресах. Список полный.
   И это было все. Если бы не дверь, они, конечно, еще поговорили бы, но
им пришлось просто пожать друг другу руки.
   - До свидания, господин Альбер. И спасибо!
   Ну да, спасибо. Он должен был поблагодарить его.  Он  неловко  вышел,
задев наличник двери, и, очутившись во дворе,  поднял  воротник  пальто,
шмыгнул носом и засунул руки в карманы.
   Мокрый снег все еще падал, и у него не хватило мужества задерживаться
на улице. Ему хотелось  вытянуться  дома  на  своей  кровати,  лечь,  не
поужинав.
   Но мог ли он еще  считать  своим  домом  пансион  "У  трех  голубей"?
Типография и гостиница составляли в его понятии единое целое, одно  было
продолжением другого.
   Сказать ли сейчас Мелани, что он потерял место? Поймет  ли  она,  что
это не по его вине? Что он делал все возможное, чтобы там остаться?
   Можно было подумать, что на пути, по которому он шел, все стены  были
специально обклеены желтыми объявлениями. Никогда раньше он  не  замечал
столько  заборов,  столько  щитов  с  афишами.  Эти  желтые   объявления
выделялись на фоне старых, так как были недавно повешены.  Ален  увидел,
как, несмотря на погоду,  какой-то  старый  господин  отмечал  что-то  в
записной книжке.
   Он чуть было не вошел во двор гостиницы, чтобы сразу подняться к себе
в комнату, но побоялся обидеть Мелани, потому что всегда проходил  через
общий зал. И она каждый раз говорила с ним, сообщала ему меню.  Это  был
спокойный час, когда зал почти пуст. Основная работа шла по утрам,  пока
не закрывался рынок. Только два-три старика играли в карты  с  дремлющим
хозяином.
   Он позвонил в дверь, спустился по ступенькам и  увидел,  что  толстая
хозяйка выходит из кухни. Глядя на нее, он  тут  же  понял,  что  в  его
отсутствие здесь что-то произошло.
   - Ах, это вы, мой милый, - сказала она, бросая тряпку в раковину.
   Она часто называла его так, и это звучало  очень  ласково,  чуть-чуть
снисходительно.
   - Зайдите на минутку сюда.  -  Она  пошла  вперед  по  направлению  к
столовой, где была только Ольга, которая заканчивала накрывать на столы.
   - Оставь нас, доченька, - обратилась она к Ольге. Мелани сделала  то,
чего никогда себе не позволяла: она села в комнате, предназначенной  для
постояльцев. Усевшись как будто для долгого разговора, она  сделала  ему
знак сесть напротив нее. На столах  уже  были  приготовлены  салфетки  с
нумерованными кольцами, а также бутылки с вином, а  на  них  прикреплены
имена клиентов.
   - Я думаю, вы еще ничего не знаете? Он сразу не нашелся что ответить,
а она, приложив палец к губам, прошептала:
   - Молчите! Не нужно говорить громко. Она наверху... Мелани  подвинула
свой стул так, что ее колени коснулись колен Алена.
   - Когда она  приехала  час  назад,  я  еще  не  слышала  о  том,  что
произошло. По правде говоря, я и ее не знала. Видела как-то на улице, но
не узнала бы.
   - В котором часу возвращается мой брат?"  -  спросила  она,  даже  не
поздоровавшись. Она вышла из такси, но не отпустила машину.  Я  угадала,
кто она, по некоторому сходству с вами. Она вернулась и  спросила,  могу
ли я предоставить ей комнату возле вашей, а когда я спросила,  на  какой
срок, ответила, что не знает. Выглядела она  как-то  странно,  все  лицо
измазано. До этого она плакала, потому что краска потекла  с  ресниц,  а
губная помада размазалась по лицу.
   "Дело в том, что у меня немного комнат", - сказала я ей.
   "В таком случае,  -  спросила  она,  -  может  быть,  вы  согласитесь
поставить мне кровать в комнате брата?"
   Я и не собиралась доставлять вам  такую  неприятность,  понимаете?  Я
подумала о такси, которое ожидало ее. Я просто болею,  когда  вижу,  что
счетчик вертится впустую. Тогда  я  сказала  ей:  "Я  все-таки  дам  вам
комнату,  а  дальше  посмотрим,  когда  вернется  господин  Ален".   Она
заставила поднять наверх два очень тяжелых чемодана.  Мне  кажется,  она
бросилась на кровать, не раздеваясь.  Немного  погодя  она  позвонила  и
попросила Ольгу принести ей чего-нибудь крепкого.  Погодите!  Не  ходите
пока к ней. Она попросила не стопку, а бутылку.  Бьюсь  об  заклад,  она
сейчас спит.
   Ален слушал все это как во сне, не реагируя.  Хозяйка  положила  руку
ему на колено, и он чувствовал сквозь ткань ее тепло.
   - Вот она бы лучше уехала с матерью в Париж! Тогда по крайней мере не
наделала бы вам неприятностей. Эту историю  я  узнала  минут  пятнадцать
назад от человека, который все видел. Он только что ушел. Это рассыльный
из бакалейной лавки, что как раз напротив дома,  где  это..,  произошло.
Ведь вы знаете дом доктора Фабьена, не так ли?
   Он уже давно не проходил мимо  этого  дома.  Большое  четырехугольное
здание XVII века с  очень  высокими  окнами  и  крыльцом  с  несколькими
ступенями. Особняк находился  на  Дворцовой  улице,  а  сад,  в  глубине
которого Фабьен построил свою клинику, выходил прямо в городской парк.
   Напротив дома - бакалейная лавка с двумя витринами, где всегда лежали
груды лимонов, апельсинов и бананов, потому что хозяева были испанцами.
   - Не знаю, почему они были так неосторожны и что произошло до  этого.
Говорят, госпоже Фабьен это давно  надоело.  Простите,  что  говорю  вам
такие вещи, но в городе всем это уже известно, и лучше, чтобы вы были  в
курсе дела. Фабьен всегда был бабником. Думаю, жена его  не  очень  этим
интересовалась и уже примирилась со своим положением.  Но  при  условии,
чтобы ей ничто не угрожало. Вы понимаете? День - одна, неделю -  другая,
не так уж важно, лишь бы она чувствовала себя уверенно на своем месте. И
пока ваш отец был здесь - поймите меня правильно, -  это  было  для  нее
чем-то вроде гарантии. Но вот сегодня вечером, когда совсем  стемнело  и
только витрины бакалейной лавки освещали часть тротуара, доктор вернулся
домой на машине. Он не  поставил  ее,  как  обычно,  перед  крыльцом,  а
отъехал на два дома дальше, в  темноту.  Потом  поднялся  к  себе  взять
что-нибудь или предупредить, что не  вернется  к  ужину.  Рассыльный  из
бакалейной лавки утверждает, что госпожа Фабьен караулила  его,  стоя  у
окна, за занавесками. А тут как раз возвращались из  школы  его  дочери.
Они узнали автомобиль отца и  подошли  к  нему.  В  машине  сидела  ваша
сестра. Она ждала Фабьена. Оказывается, он таскал ее повсюду  за  собой.
Неизвестно, рассказали ли об этом девочки, вернувшись домой. Видимо, да.
И разразился  огромный  скандал.  Эктор,  рассыльный,  говорит,  что  за
занавесками, словно марионетки, заметались тени. Важно еще, и не все это
знают... Дайте мне договорить, мой милый мальчик, и  не  плачьте.  Важно
то, что госпожа Фабьен, урожденная Гото, гораздо богаче своего  мужа,  и
клинику он выстроил на ее приданое. Она кажется вялой и бесцветной, но я
по опыту знаю, что такие женщины становятся страшными, когда сорвутся  с
цепи. Он же принадлежит к породе людей, которые не могут отказать себе в
удовольствии, но потом пугаются последствий. Машина  все  еще  стояла  у
края тротуара, и в ней сидела ваша сестра. Когда дверь  дома  открылась,
из нее вышел не Фабьен, а его  жена  и  большими  шагами  направилась  к
машине. Вероятно, она была вне себя,  если  устроила  такой  скандал  на
улице. Ведь она хорошо воспитана. Она открыла дверцу и начала  говорить.
Эктор не видел вашу сестру, спрятавшуюся в  темноте.  Но  вдруг  госпожа
Фабьен схватила ее за руку и силой вытащила из машины.
   Мелани перевела дух и продолжала:
   - Госпожа Фабьен повысила голос. Ваша сестра тоже принялась  кричать.
Возле них останавливались прохожие,  и  стали  шевелиться  занавески  на
окнах. Можете не сомневаться, сейчас весь город говорит об этом. И долго
еще будет говорить! Фабьен предусмотрительно не выходил из дома,  а  обе
женщины ругались, как базарные торговки. В конце концов  госпожа  Фабьен
схватила меховое манто вашей сестры - оказывается, купил его ее  муж,  -
бросила на землю, в грязь,  и  стала  топтать  ногами.  Люди  стеснялись
подойти ближе, а Эктор, который снабжает продуктами Фабьена,  застыл  на
пороге лавки.
   "Может быть, они и поцарапали друг друга, - сказал он мне, - но я  не
уверен, все происходило в темноте".
   В конце концов ваша сестра ушла  без  манто,  держась  у  самых  стен
домов, в то время как жена врача вернулась к себе домой, громко  хлопнув
дверью.
   Я знаю характер Фабьена и уверена, что  он  бросит  вашу  сестру.  Уж
очень она подпортила ему репутацию. Прежде чем вы подниметесь, я  хотела
бы вам посоветовать, чтобы вы не давали себя дурачить. Я  чувствую,  она
теперь надеется прицепиться к вам. Это нас не касается,  мой  милый.  Вы
очень славный молодой человек, очень мужественный.  Я  начинаю  понимать
вас. Вы хлебнули свою долю несчастий. Сейчас люди ничего против  вас  не
имеют, но если у вас будет что-нибудь  общее  с  этой  девицей...  Я  не
хотела бы огорчать вас, но должна сказать откровенно: в этом случае я не
смогу держать вас в своем доме. Женщинам такого типа нет места  "У  трех
голубей". Они, видите ли, повсюду  сеют  зло.  Ну  ладно!  Вы  оказались
смелым. Вы даже не плакали. Ольге сейчас придется закончить накрывать на
столы. Ведь эти господа не замедлят явиться.
   Если хотите послушать моего совета, не  поднимайтесь  к  себе  сразу.
Сначала выпейте в зале рюмочку, потом спокойно поужинайте, будто  ничего
не произошло. Они не посмеют вам сказать ни слова, хотя все все знают. А
если кто-нибудь заговорит с вами об этом, ему уж отвечу я. Что  касается
вашей сестры, то, когда  ее  увидите,  дайте  ей  понять,  что  она  уже
достаточно взрослая и должна сама устраиваться в жизни и что полезнее ей
подышать другим воздухом. Здешний для нее уже не годится. Все станут  на
сторону госпожи Фабьен, и правильно  сделают.  Ну,  пойдемте  теперь  со
мной. Завтра будет день...
   Он неловко пытался  улыбнуться  в  знак  благодарности.  Прошло  лишь
несколько часов, а дверь, закрытая недоброжелательной рукой с утра, дала
уже ему интуитивно почувствовать, что произойдет катастрофа.
   Отдавал ли он себе когда-нибудь отчет в  том,  что  вокруг  него  жил
целый город, который теперь казался ему существом столь же таинственным,
сколь опасным. Он еще слышал голос Бурга, который в воскресенье  вечером
повторял ему любимую фразу отца:
   "Я их доконаю!"
   Эти слова начинали для него приобретать смысл.  "Кого?  -  недоумевал
он. - Доконать кого?" Теперь он понимал, что это могло означать: "Всех".
   Но только не м-ль Жермену. Только не Мелани. Даже не бедного  Альбера
Жамине. Он делал исключения. Он  отдавал  себе  отчет  в  том,  что  ему
придется производить широкий отбор, а пока он позволял  вести  себя  как
ребенка в зал с низким потолком, где старый Пуаньяр, страдавший болями в
мочевом пузыре, играл в домино, попивая розовое вино.
   - Вы выпьете рюмку, одну-единственную, и  останетесь  здесь,  пока  я
пойду присмотрю за своими кастрюлями.
   Он дошел до того, что стал сомневаться в самом Бурге. От  мысли,  что
сейчас придется подняться наверх, оказаться лицом к лицу с сестрой,  его
тошнило.
   Неужели она действительно осушила целую бутылку? А вдруг она окажется
пьяной? Однажды он видел ее в таком состоянии, когда она вернулась очень
поздно. Она ходила по комнатам,  бросая  одежду  на  ковры,  обнаженная,
белокожая и белокурая, до того беспутная, до того наглая, что  он  потом
несколько дней не мог на нее смотреть.
   В ту ночь она бросала ему грубые слова, насмехалась над ним, потом ее
вдруг вырвало. Он пытался накинуть на  нее  халат,  но  она  его  злобно
сбрасывала.
   Это было, вероятно, самое страшное  воспоминание  в  его  жизни.  Кто
знает? Может быть, даже страшнее, чем вид мертвого  отца,  лежавшего  на
полу в аптеке.
   Первым в зал пришел молодой человек  лет  двадцати,  Люнель,  который
работал в лаборатории и столовался в "Трех  голубях",  а  вслед  за  ним
рыжий секретарь суда.
   Постояльцы никогда не пожимали друг другу руки, словно  договорились.
Они произносили "Добрый день" и "Добрый вечер", и каждый садился на свое
место у круглого стола. Они передавали друг другу супницу, потом  блюда.
Люнель чаще всего читал за едой.
   Сейчас Алену придется  подняться  к  себе.  И  вдруг,  когда  он  уже
закончил ужин, ему захотелось  убежать.  Он  уйдет,  не  заходя  в  свою
комнату, ничего не сказав. Он  бросится  на  вокзал  и  сядет  в  первый
попавшийся поезд, идущий не в Париж,  где  жила  его  мать,  а  в  любой
провинциальный город.
   - Ну как, мой милый мальчик? Мелани положила ему руку на плечо, и  он
покраснел,  как  будто  она  угадала  его  мысли.  Она   повторила   ему
вполголоса:
   - Главное,  не  позволяйте  обвести  себя  вокруг  пальца.  Пути  для
отступления не было. За ним следили. Смотрели, как он прошел в  коридор,
потом направился  к  лестнице.  Он  повернул  выключатель  и  уже  хотел
толкнуть дверь тринадцатого номера, когда из соседней комнаты послышался
голос:
   - Это ты, Ален?
   Он предоставил  себе  еще  одну  минуту  свободы,  остановился  и  не
ответил. Но Корина узнала его  шаги.  Заскрипели  пружины  матраца,  она
встала с постели. Дверь отворилась.
   На ней было  черное  шелковое,  все  измятое  платье  с  расстегнутым
верхом, лицо отекшее, глаза красные, рот перекошен, волосы растрепаны.
   - Чего же ты ждешь? Входи! Он был уверен, что Мелани стояла  внизу  у
лестницы и слушала.
 
Глава 8 
 
   Они, наверное, проговорили бы всю ночь, если бы им не помешали.  Этот
долгий разговор в основном представлял собой монолог его  сестры,  порой
напоминающий безобразную сцену на улице, возле  дома  Фабьена.  Об  этом
долгом разговоре, об этих  часах,  когда  ему  беспрестанно  приходилось
краснеть, он сохранил четкое и в то же время бессвязное воспоминание.
   Даже на следующее утро он мог вспомнить  лишь  отдельные  фразы,  как
вспоминаются  темы  или  ритмы  музыкального  произведения,  и  все  это
смешивалось в его сознании, некоторые  темы  возвращались  к  нему,  как
надоедливые мотивы, помимо его воли, и прогнать их стоило  ему  большого
труда.
   Первое, что  он  увидел,  войдя  в  комнату,  был  стоявший  на  полу
мельхиоровый поднос  с  бутылкой  и  рюмкой.  Бутылка  с  коньяком  была
наполовину пуста, и ему показалось, что к рюмке не притронулись, а  пили
прямо из горлышка. На том же подносе валялись раздавленные, еще  тлевшие
окурки со следами губной помады, и дымок от них поднимался к висевшей на
проволоке электрической лампочке.
   Почему ему показалось, что этот номер беднее и менее ухожен, чем  его
комната? Пол был выложен такими же темно-красными плитками, стены так же
выбелены известкой, такое же окно с коротенькой занавеской из цветастого
кретона.
   Железная кровать была черная, покрывало белое, а оба чемодана Корины,
закрытые, стояли в углу. Свою мокрую шляпу она швырнула в  другой  угол,
может, даже в бешенстве топтала ее ногами?
   Все это он успел разглядеть за одну минут