Она  принялась  рассказывать  свою  историю,  полную  разных  имен  и
фамилий, которые ничего ему не говорили,  но  она  произносила  их  так,
будто все должны были их знать.
   - Я жила в одной квартире вместе с Джесси... Я так хотела  бы,  чтобы
вы познакомились с Джесси!.. Это самая соблазнительная женщина,  которую
я когда-либо встречала... Ее муж, Роналд, три года  тому  назад  получил
солидный пост в Панаме... Джесси попыталась там жить вместе с ним, но не
смогла из-за здоровья...
   Она вернулась в Нью-Йорк  с  согласия  Роналда,  и  мы  сняли  с  ней
квартиру на двоих... Она находится в Грии Вич-Виледж, недалеко  от  того
места, где мы встретитил...
   Он слушал ее  и  одновременно  искал  глазами  вывеску  какого-нибудь
подходящего отеля. Они не прекращали шагать, и их усталость была до того
велика, что они даже уже не чувствовали ее.
   - У Джесси был любовник, Энрико, чилиец, женатый, с двумя детьми.  Но
он собирался разводиться... Вы понимаете?
   Он, конечно, понимал. Но очень вяло следил за ходом этой истории.
   - Роналда, должно быть, кто-то известил, я даже  знаю  кто...  В  это
утро, едва я вышла, как он неожиданно нагрянул... Еще  висели  пижама  и
халат Энрико в шкафу. Разыгралась, по-видимому, ужасная сцена...  Роналд
принадлежит к тому типу людей, которые обычно  сохраняют  спокойствие  в
самых трудных обстоятельствах, но я даже не  берусь  описать,  каким  он
бывает в минуты гнева... Когда я вернулась в два часа  дня,  дверь  была
заперта... Один сосед услышал, что я стучу... Джесси до  отъезда  сумела
оставить для меня письмо... Оно у меня с собой.
   Она хотела открыть свою сумочку, достать письмо, показать ему.
   Но они только что пересекли 6-ю авеню, и Комб  остановился  под  ярко
освещенной  вывеской  гостиницы.  Вывеска  была   неоновой   с   резким,
вульгарным фиолетовым отсветом.
   Отель "Лотос".
   Он подтолкнул Кэй к вестибюлю, и еще сильнее, чем  прежде,  казалось,
что  он  чего-то  боится.  Он  заговорил  вполголоса  с  ночным  портье,
склонившись к нему. В конце концов ему вручили ключ с медной планкой.
   Тот же портье вызвал для них маленький лифт, в котором пахло уборной.
Кэй ущипнула руку своего спутника и сказала тихим голосом:
   - Попробуй достать виски... могу держать пари, что у него есть...
   Только позже он осознал, что она обратилась к нему на ты.
   В этот час  Винни  обычно  бесшумно  вставала,  выходила  из  влажной
постели Ж. К. С. и проскальзывала в ванную.
   Комната в "Лотосе" казалась такой же  серой,  как  и  полоска  света,
который начал просачиваться сквозь занавеси.
   Кэй села в кресло, кинув на его спинку меховое манто,  и  машинальным
движением сбросила замшевые черные туфли на высоких каблуках. Они лежали
теперь на ковре.
   В руках она держала  стакан  и  пила  мелкими  глотками,  уставившись
взглядом в одну точку.  На  коленях  у  нее  лежала  раскрытая  сумочка.
Спустившаяся петля на чулке стрелкой прочертила ногу так, что  казалось,
будто это длинный шрам от раны.
   - Налей мне еще стакан, пожалуйста. Клянусь, это последний.
   У нее явно кружилась голова. Она  выпила  этот  стакан  быстрее,  чем
предыдущие, и на какой-то момент застыла, замкнулась в себе,  как  будто
унеслась мысленно куда-то далеко,  очень  далеко  и  от  комнаты,  и  от
мужчины, который ожидал, не зная еще толком,  чего  именно  он  ожидает.
Наконец она встала. Сквозь тонкий чулок просвечивали розоватые пальцы ее
ног. Поначалу она буквально на секунду повернула  голову  в  сторону,  а
потом совсем просто так, будто уже давно это задумала, шагнула в сторону
своего спутника, широко расставила руки, чтобы обхватить его  за  плечи,
приподнялась на цыпочках и прижалась ртом к его рту.
   В коридорах служащие приступили к уборке, включили пылесосы, а ночной
портье внизу уже стал собираться уходить домой.
 
 
   2
 
   Самым нелепым было то, что он даже почти обрадовался, не обнаружив ее
рядом с собой, тогда как чуть позже, примерно через час или  даже  через
несколько минут, подобное чувство ему казалось уже немыслимым,  а  то  и
чудовищным. Это не было, впрочем, вполне осознанной мыслью, так  что  он
мог отрицать почти с чистой совестью, хотя бы даже и перед самим  собой,
это первое предательство.
   Когда  он  проснулся,  комната  была  погружена  в  темноту,  которую
прорезали пучки красноватого света от вывесок, проникающих  сквозь  щели
занавесей.
   Он протянул руку, которая наткнулась на холодную простыню.
   Неужели он в самом деле обрадовался и подумал,  сознательно  подумал,
что это упрощает и облегчает дело?
   Нет, конечно нет, потому что,  увидев  свет  под  дверью  ванной,  он
ощутил легкий шок в груди.
   Как затем развивались события, он с трудом может вспомнить, настолько
все пошло как-то легко и естественно.
   Он встал, это он помнил, поскольку сильно хотел курить.  Она,  должно
быть, услышала, что он ходит, и  открыла  дверь,  хотя  еще  стояла  под
душем.
   - Ты знаешь, который час? - спросила она весело.
   Он же, стыдясь своей наготы, принялся искать трусы.
   - Я не знаю.
   - Половина восьмого вечера, старина Фрэнк.
   Когда она его назвала именем, которым никто прежде его не называл, он
почувствовал вдруг необычайную легкость. И легкость эта не покидала  его
еще долго. Все стало вдруг таким простым и ясным, что  у  него  родилось
чудесное ощущение, будто он жонглирует жизнью.
   Что же еще произошло? Это уже было не важно И вообще, ничто больше не
казалось ему важным.
   Он сказал:
   - Интересно, а как же я побреюсь?
   И она ответила ему слегка иронически, но, пожалуй, скорее, все-таки с
нежностью в голосе, чем с иронией:
   - Нет ничего проще: позвони вниз дежурному, пусть пошлют купить  тебе
бритву и крем. Хочешь, позвоню?
   Это явно забавляло ее. Она проснулась в безоблачном настроении, в  то
время как он чувствовал себя еще неловко в  этой  реальности,  настолько
новой для него, что  он  даже  и  не  очень  был  уверен,  что  все  это
происходит на самом деле.
   Всплывали в памяти  некоторые  ее  интонации,  когда  она,  например,
отметила с оттенком удовлетворения:
   - Да ты совсем не толстый...
   Он ответил самым серьезным образом:
   - Я всегда занимался спортом.
   Он был готов выпятить грудь и напружинить бицепсы.
   Казалось странным, что они в этой комнате ложились спать в темноте, а
когда проснулись - в ней снова было темно. Он почти боялся ее  покинуть,
как если бы опасался оставить в ней  частицу  самого  себя,  которую  он
рискует никогда больше не обрести.
   И еще одна любопытная деталь: они и не думали больше целоваться.  Оба
одевались, не стесняясь друг друга. Она произнесла задумчиво:
   - Мне придется покупать новые чулки.
   И провела пальцем, смочив его слюной, по спущенной  дорожке,  которую
он заметил накануне.
   Со своей стороны он попросил ее с некоторой неловкостью:
   - Одолжи, пожалуйста, гребень.
   Пустынная улица, на  которую  они  вчера  пришли,  оказалась  шумной,
полной народу,  на  ней  было  множество  баров,  ресторанов,  небольших
магазинов. И все было так густо расположено,  что  почти  не  оставалось
темных пустот между зданиями.
   В такой сутолоке  было  особенно  приятно  ощутить,  что  им  удалось
вырвать  для  себя  из  этой  толпы,   заполнившей   Бродвей,   и   свою
относительную независимость и обретенную легкость чувств.
   - Ты ничего не забыл?
   Они вызвали лифт. Его обслуживала девушка в  форме  с  равнодушным  и
угрюмым видом, а не тот добряк, которого они  видели  ночью.  Выйди  они
часом позже, то снова встретили бы его, и он наверняка бы все понял.
   Спустившись, Комб направился сдавать  ключ  дежурному,  а  Кэй  очень
спокойно  и  уверенно  ожидала  его  так,  как  ждут  обычно  мужа   или
постоянного любовника.
   - Вы сохраняете за собой комнату?
   На всякий случай он сказал "да" поспешно и очень тихо не только из-за
нее, но в гораздо большей степени  яз  своего  рода  суеверия,  дабы  не
спугнуть судьбу, делая вид, что все, мол, уже известно заранее.
   А что, собственно, было ему известно? Да ровным  счетом  ничего.  Они
по-прежнему так и не знали ничего друг о друге,  во  всяком  случае,  не
больше, чем накануне. И тем не менее, наверное, не  было  еще  на  свете
двух существ, двух человеческих тел, которые бросились бы друг  к  другу
так вот, не раздумывая, в безнадежном отчаянье.
   Как именно, в какой момент они погрузились в сон?  Он  этого  не  мог
припомнить. Один раз он проснулся, когда было совсем светло.  Увидел  ее
лицо, с которого еще не сошла печаль, а тело ее казалось распятым:  рука
и нога свисали с кровати до пола. Он уложил ее поудобнее,  она  даже  не
открыла глаз.
   Теперь, оказавшись на улице,  они  повернулись  спиной  к  фиолетовой
вывеске "Лотоса", а Кэй держала его под руку,  как  ночью  во  время  их
долгого марша.
   Почему ему сейчас стало немного досадно, что вчера она взяла его  под
руку слишком рано и слишком уж естественно, - совершенно незнакомого  ей
человека, каким он был для нее тогда?
   Она сказала с веселой ноткой в голосе:
   - А не поесть ли нам чего-нибудь?
   С веселой ноткой потому, что все их сейчас веселило, потому  что  они
шли стремительно,  отталкиваясь  от  толпы,  с  легкостью  пинг-понговых
шариков.
   - Что это будет - ужин? - спросил он.
   И она расхохоталась:
   - А может быть, начнем с утреннего завтрака?
   Он перестал вроде бы даже понимать, кто он такой и сколько ему лет. И
не узнавал больше этот город, который  горестно  и  раздраженно  измерил
шагами за шесть с лишним месяцев. А теперь вдруг пришел в восторг от его
огромных размеров и несуразной застройки.
   На этот раз она совершенно непринужденно повела его за собой. Покорно
следуя за ней, он спросил:
   - Куда же мы идем?
   - Чего-нибудь перекусить в кафетерии Рокфеллеровского центра.
   Они уже подошли к главному зданию Центра. Кэй  уверенно  зашагала  по
просторным   коридорам,   облицованным   серым   мрамором   Впервые   он
почувствовал, что ревнует, понимая прекрасно, как это нелепо.
   И все же он задал вопрос, волнуясь как школьник:
   - Ты... часто сюда приходишь?
   - Иногда, когда бываю в этом районе.
   - С кем?
   - Дурак!
   Казалось, каким-то чудом, за одну ночь, даже меньше, чем за ночь, они
прошли путь, на который обычно любовники тратят недели, а то и месяцы.
   Он  поймал  себя  на  том,  что  внимательно  следит  за  официантом,
принимающим у них заказ, желая убедиться, что тот с ней не  знаком,  что
она не приходила сюда часто с  кем-нибудь  другим  и  не  кивнет  ли  ей
официант в знак того, что узнал ее?
   Но он ведь при этом явно не  любил  ее  Был  уверен,  что  не  любит.
Например, его передергивало, когда она манерным жестом вынимала сигарету
из  своей  сумки,  подносила  ее  ко  рту  и,  измазав  губной  помадой,
лихорадочно принималась искать зажигалку.
   Курить она не прекращала, даже  когда  перед  ней  стоял  принесенный
заказ. Закончив одну сигарету, она тут же принималась  за  другую.  Пока
дойдет до  последней  капли  своего  кофе  с  молоком,  она  выкурит  их
несколько штук. А последнюю на прощание  перед  уходом,  перед  тем  как
подкрасить губы, выпячивая их с раздражающей его серьезностью.
   Несмотря ни на что, он оставался на месте, никуда не уходил. Ему даже
в голову не приходило, что он может перестать ждать и куда-то  уйти.  Он
видел в зеркале свою  улыбку  одновременно  и  напряженную,  и  детскую,
напоминавшую  ему  его  школьные  годы,  когда  все   представлялось   в
трагическом свете,  когда  было  неизвестно,  чем  закончится  очередное
приключение.
   А сейчас ему сорок восемь лет.
   Он ей еще  об  этом  не  говорил.  Они  совсем  не  затрагивали  тему
возраста. Скажет ли он ей правду? Или объявит, что ему сорок? Или  сорок
два?
   Впрочем, кто знает, будут ли они вообще считать себя знакомыми  через
час, через полчаса?
   А не потому ли они всякий раз тянут время, не  спешат  уйти,  что  не
видят ничего, что  позволяло  бы  им  быть  уверенными  в  их  ближайшем
будущем?
   И снова улица. Право же, только на улице они чувствуют себя вроде как
бы на месте. Надо сказать, что их настроение здесь сразу же  меняется  к
лучшему.
   Автоматически к ним возвращается та чудесная  легкость,  которую  они
обрели, даже не понимая, как это получилось.
   Перед кинотеатром толпилась очередь - кое-где  у  обивойлоком  дверей
стояли люди в форме, охранявшие двери дансингов, которые должны  были  к
вечеру открыться.
   Они  никуда  не  входили  и  даже  не  думали  об   этом.   Неровной,
зигзагообразной бороздой прокладывали они себе путь сквозь  толпу,  пока
вдруг Кэй не повернула к нему свое лицо,  озаренное  уже  известной  ему
совершенно особой улыбкой.
   А по сути дела, не с этой ли улыбки все и началось?
   Ему хотелось сказать ей как ребенку, прежде чем она заговорила:
   - Да...
   Ибо он знал, чего она хочет, и она это хорошо понимала.  Потому-то  и
обещала:
   - Только один, не больше, ну пожалуйста. А?
   На первом же углу они толкнули дверь маленького бара.  Он  был  таким
уютным,  что  казался  отгороженным   от   всего   мира   и   специально
предназначенным для влюбленных. Как будто бар нарочно  поставили  на  их
пути. Кэй посмотрела на своего  спутника  выразительно,  как  бы  говоря
взглядом:
   "Ну, вот видишь?"
   Потом, протянув руку, попросила:
   - Дай мне пять центов.
   Не понимая, чего она хочет, он  протянул  ей  никелевую  монетку.  Он
увидел, как она  переместилась  к  краю  стойки,  к  огромной  машине  с
округлыми формами.  Это  был  автоматический  проигрыватель,  заряженный
пластинками. Такой сосредоточенной и  серьезной  он  еще  ее  не  видел.
Сдвинув  брови,  она  изучала  названия  пластинок,  указанные  рядом  с
металлическими клавишами. Найдя наконец  то,  что  ей  было  нужно,  она
включила машину и вновь взгромоздилась на свой табурет:
   - Два скотча.
   Она ждала с застывшей улыбкой на  губах.  При  первых  же  звуках  он
ощутил новый укол ревности. С кем интересно слушала она  эту  пластинку,
которую с такой серьезностью выбирала.
   Он с глупым видом уставился на совершенно равнодушного бармена.
   - Послушай... Не делай такого лица, дорогой...
   А из музыкального аппарата,  светившегося  оранжевым  светом,  лилась
негромкая мелодия, очень приятная на слух  и  будто  только  тебе  лично
адресованная, одна из тех, которые  за  полгода,  а  то  и  год  нежного
нашептывания вкрадчивыми голосами убаюкивают тысячи любовных пар.
   Она схватила его за руку, сильно сжала ее и улыбнулась ему. Впервые в
этой  улыбке  он  разглядел  ее  зубы,  какой-то  удивительной  белизны,
настолько белые, что казались очень хрупкими.
   Разве он собирался что-то сказать?
   Она приложила палец к губам:
   - Тес!..
   А чуть позже она попросила:
   - Дай мне еще никелевую монетку, пожалуйста.
   И так, попивая виски и  почти  не  разговаривая,  они  в  этот  вечер
непрерывно слушали эту пластинку, прокручивая ее семь или восемь раз.
   - Тебе это не наскучило?
   Совсем нет. Скуки он не чувствовал. И тем не менее с ним  происходило
что-то странное. Ему хотелось все время быть около нее. Казалось, хорошо
ему может быть только тогда, когда она рядом. Его охватывал  смертельный
страх  при  мысли  о  том,  что  настанет  момент,  когда  им   придется
расстаться. И в то же время здесь, как и в кафетерии, как и тогда  ночью
в сосисочной или в баре, куда они заходили, он  постоянно  находился  во
власти острого нетерпения, которое  почти  физически  мешало  ему  долго
оставаться на месте.
   Музыка в конце концов вызвала у него такой прилив  нежности,  что  он
почувствовал, как по коже пошли  мурашки.  И  все  же  его  не  покидало
желание поскорее уйти.
   Как-то помимо своей воли он произнес:
   - Послушаем еще один раз и пойдем.
   Он был недоволен тем, что Кэй  способна  прерывать  их  стремительное
шествие по городу без цели и смысла.
   Она спросила:
   - Что ты собираешься делать?
   Он не знал. Он давно уже  утратил  чувство  времени  на  повседневной
реальности. Да и не  хотелось  ему  снова  возвращаться.  Хотя  какая-то
смутная неудовлетворенность мешала ему бездумно наслаждаться моментом.
   - Давай пройдемся по Гринич-Виледж, - сказала она.
   Не все ли равно? Он  был  одновременно  и  очень  счастлив,  и  очень
несчастлив. Когда они вышли на улицу, он понял,  что  она  что-то  хочет
сказать, но не решается.
   Просто удивительно,  как  они  оба  улавливали  малейшие  перемены  в
настроении друг друга.
   Она же мысленно задавалась вопросом, смогут ли они взять такси.  Ведь
у них совсем не было речи о деньгах. Ей же вообще неизвестно,  богат  он
или нет. Потому-то Жанна ужаснулась,  услышав  сумму,  которую  пришлось
только что заплатить за выпитое виски.
   Он поднял руку. Желтая машина остановилась у  края  тротуара,  и  они
очутились в мягком сумраке автомобиля, как тысячи и тысячи пар в  то  же
самое время. А с двух сторон мелькали разноцветные огни.
   Он заметил, что она сняла перчатку. Оказалось, она это сделала только
для того, чтобы вложить свою руку в его, и вот  так,  не  двигаясь,  они
сидели молча до Вашингтон-сквер. Теперь это был  уже  не  тот  шумный  и
безликий Нью-Йорк, который они только что покинули,  а  квартал  города,
скорее, похожий на деревню или на небольшой городок, каких  можно  найти
множество в самых разных странах мира.
   На тротуарах было безлюдно.  Почти  не  видно  магазинов  и  лавочек.
Какая-то пара вышла из-за угла. Мужчина неумело толкал детскую коляску.
   - Я очень рада, что ты согласился  сюда  прийти.  Я  была  здесь  так
счастлива.
   Он испугался, что, наверное, пришло время им рассказывать друг  другу
о себе. Похоже, она собирается именно этим заняться.  Конечно,  настанет
момент, она заговорит, тогда и ему придется рассказывать.
   Но нет. Она замолчала. Была у нее особо нежная  манера  опираться  на
его руку, а сейчас она прикоснулась к нему так, как никогда прежде этого
не делала. Ничего особенного в этом вроде бы и не произошло: просто,  не
останавливаясь, на ходу она  слегка  коснулась  его  щеки  своей  щекой,
буквально на секунду задержавшись в этом движении.
   - Давай повернем налево.
   Они находились в пяти минутах ходьбы от его дома.  Вспомнив,  что  не
погасил там свет, он внутренне усмехнулся. Она тут же это почувствовала,
они уже ничего не могли скрывать друг от друга.
   - А почему ты смеешься?
   Он чуть было не сказал ей, в чем дело, но вовремя  удержался,  решив,
что она непременно захочет подняться к нему.
   - Да так просто. Сам не знаю почему.
   Она остановилась у  края  тротуара  на  какой-то  улице,  застроенной
только трех - и четырехэтажными домами.
   - Посмотри... - сказала она.
   Она указала на один из этих домов с белым  фасадом,  где  видны  были
четыре или пять освещенных окон.
   - Здесь я жила вместе с Джесси.
   Чуть подальше, в полуподвальном помещении, сразу вслед  за  китайской
прачечной, виднелся небольшой  итальянский  ресторанчик,  окна  которого
были прикрыты занавесками в белую и красную клетку.
   - Сюда мы чаще всего приходили с ней ужинать.
   Она сосчитала окна и добавила:
   - На четвертом этаже, второе и третье окно, если считать справа.  Это
совсем небольшая квартирка. Там лишь спальня, гостиная и ванная.
   Казалось, он только и ожидал, чтобы услышать неприятные, раздражающие
его вещи, и действительно, ему стало как-то нехорошо на душе.  От  этого
он рассердился сам на себя и спросил почти грубо:
   - Ну а что же вы делали, когда Энрико приходил к твоей подруге?
   - Я спала на диване в гостиной.
   - Всегда?
   - А что ты имеешь в виду?
   Он знал: она  что-то  скрывает.  Кэй  немного  неуверенно  произнесла
последнюю фразу. Когда она отвечала на  его  вопросы,  заметно  было  ее
смущение.
   И он с яростью вспомнил тонкую перегородку, которая отделяла  его  о