л директор обосноваться пока у  Клавки-бухгалтерши,
дом у нее большой, наш, совхозовский, муж недавно скончался  -  "баба  она
требовательная, ха-ха-ха", - и помощь будет, "дрова,  понимаешь,  бичи  за
пол-литровку колют, да и с водой - поноси ее, напасись". - "Водопровода  и
у нас в селе нету", - хохотнул и Сашка, - идея жить в одном дому с молодой
вдовой женщиной ему, после солдатских двух  лет,  понравилась,  во  всяком
случае он на корню ее не зарубил. Ешь, говорят, пока рот  свеж,  -  ощерил
зубы и бригадир Иннокентий  Григорьев,  позже  снятый  за  злоупотребление
спиртными напитками.
     Вместе с Метляевым они и привели нового  квартиранта  к  Клавке.  Был
выходной, и она прибиралась по хозяйству, простоволосая, в  халатике  выше
колен и с приоткрытой грудью. На Сашку взглянула лишь  раз,  а  то  зачала
проявлять неудовольствие: и дитям неудобно (Зоя-то, гляди, взрослая уж), и
самой хлопотно с чужим человеком в дому, сами как сели, как встали -  один
бог судья, а им, - она  кивнула  на  присмиревшего  Сашку,  присевшего  на
краешек стула, - может, и не завсегда в угоду.
     - Ты, Клавка, давай не финти, - сказал  Метляев,  как  оказалось,  на
довольно солидном подпитьи, это с виду незаметно. - Бери, что дають! Не то
уведем.
     - Сама посуди, Клавка, - вступился за Сашку и Иннокентий Григорьев, -
человек уже при деле, назначили на работу, разболтаться он ишо не успел.
     - К директору пришел наниматься в трезвом состоянии, - как аргумент в
Сашкину защиту выдал Метляев.
     - Вы все такие на первый взгляд, - не сдавалась Клавка. - А  потом  и
водка, и карты, и руки в ход...
     В комнате, где предстояло жить Сашке, было тихо, уютно;  в  ней  было
два окна, кровать, а на стене - даже произведение искусства, как  прочитал
отсюда острым глазом Сашка, "На Геннисарецком озере"; валуны были выписаны
так, что Сашка не  выдержал,  встал  и  потрогал  их  -  хотелось  на  них
присесть.
     Оказалось, что рисовал их год тому назад скончавшийся супруг  Клавки,
он бы, наверное,  дорисовал  и  вторую  картину  "Три  царевны  подземного
царства", но, как сказал Метляев, запил  горькую,  скрывшись  на  время  в
неизвестном направлении, а уж когда его нашли, оказался он мертвым.
     Сашка никогда в отдельной комнате не жил, душа  его  знала  меру.  Не
стал он острословничать, остроумничать; да и баба была  в  соку,  цену  не
заламывала, лишь  чуть  играла,  потому  как  Сашка  почувствовал:  он  ей
понравился, во всяком случае больше словами она поражения ему не наносила.
Он и не догадался, как проигрался.
     Метляев, тридцатипятилетний человек с усиками, одет, как ему кажется,
сверхмодно: желтые носки под лакированные черные туфли, костюм  в  клетку,
белая рубаха. На ней, под костюм, еще серый дорогой свитер. Он и  вызвался
сходить за бутылкой, когда Клавка сама поставила на теперь уже Сашкин стол
поллитровку спирта, шепнул на ухо, улучив момент, что все  теперь  дело  в
шляпе, теперь Клавке, чуть што, съесть будет погано, а бросить-то - жаль.
     - Ты, Метляев, брось, - услыхал Иннокентий Григорьев,  -  раздоры  не
сей, мы в одну дудку теперь должны дудеть. -  И  стукнул  худой  мосластой
рукой по мощному Сашкиному плечу.
     - Оно-то, конешно, - засуетился низкорослый, хорошо выбритый Метляев,
- заработок у нас _к_а_р_я_ч_и_т_с_я_! Не заработок, а золотая жила. -  Он
уже где-то запачкал свои желтые носки и край пиджака о сажу.
     - Дураки, дураки, дураки! - вскипел Иннокентий Григорьев. -  Они  ишо
не взяли, а вокруг себя создают легенду и зависть. Молчи,  говорю!  Молчи!
Это я буду думать за вас всех, хитро повторять стану: в палатах  лежать  -
ломтя не видать! - Григорьев здорово,  как  артист,  изменил  голос  -  ну
старик и старик!
     - Счас, конечно, - испугался Метляев, - иное время.
     - То-то и факт. Иное время - иные песни...
     "Мужик, видать, умный", - решил Сашка, все  намеривающийся  спросить,
сколько же можно на их работе закалымить: грешным делом у директора он  об
этом спросить постеснялся, поверив на слово, что работа хотя  пыльная,  но
денежная. Теперь выяснялось, что в прошлом  году  лесорубы  заработали  за
сезон по четыре  куска.  "За  три  месяца?"  -  переспросил  он  в  ужасе,
прикидывая, куда такую уйму денег они дели.
     - Не сули журавля в небе, а дай синицу в руки, - поостудила пришедшая
к ним Клавка. Она уже переоделась: бархатная блузочка зеленоватого  цвета,
без рукавов, черная юбка с народными узорами внизу, чулки новые нейлоновые
и на большом каблуке синие босоножки; юбка теперь модная,  ниже  колен,  и
ноги у Клавки от того вдруг похорошели, излишества-то свои на коленках она
прикрыла.
     Клавка выпила с ними за компанию рюмку, глаза  у  нее  посоловели.  К
тому времени Метляев навзрыд запел: "Ты меня не любишь, не ласкаешь, разве
я собою не прыгож?" Иннокентий Григорьев сразу же подхватил песню,  видно,
они давно спелись; в два голоса они долго орали, и пришедший младший сынок
Клашкин  заглядывал   в   небритый,   замазанный   огуречными   семечками,
старательный в пении рот бригадира Иннокентия  Григорьева.  Потом  Метляев
выбивал в черных лаковых туфлях чечетку, но, видно, у него к тому  времени
наступил перепой, ноги его путались, били совсем не в такт, он не сдавался
и выпендривался. Наконец, Метляев признался:
     - Под губы разве спляшешь? Вот  я  в  воинской  самодеятельности  под
гармошку давал!
     Оказалось, что в селе гармонистов нету,  был  один  в  клубе,  но  от
скуки, не совладав с собою, пустил под откос добро, сжег  пол  зрительного
зала. Не в укор будь сказано директору - либерал, пожалел тот  гармониста,
вытурив его из поселка и покрыв лишь словесном стыдом, срамом и позором.
     - Не было друга ему, - сказала Клавка, любившая людей, как говорится,
с приветом, правда, любила она их, когда те жили от нее на  расстоянии.  -
Что с вас возьмешь? А он под гармошку романсы пел.  Ты,  Метляев,  скажем,
душу его постиг?
     - Я? Я, Клава, тоже кое в чем тумкаю. Только я,  Клава,  не  выдвигаю
свои романсы наперед себя. Я человек скромный. На Большой земле я даже мог
бы заведовать любым клубом.
     Сашка, чтобы они  больше  не  спорили,  сознался,  что  на  баяне  он
пиликает. Метляев недоверчиво ощупал его глазами,  но  решился  по  такому
случаю пойти к Семену Мокрушину -  у  того  есть  баян,  он  купил  сынку,
который  учится  теперь  в  Салехарде  в  музыкальном  учреждении,  только
остается Мокрушину баян отправить.
     Метляев пошел, а Клавка крикнула вслед:
     - Не даст он.
     - Мне-то? - Метляев приостановился на  пороге.  -  Да  я  что  хочешь
достану. - И весело хлопнул дверью.
     Когда за окном исчез его модный тонкий силуэт,  Иннокентий  Григорьев
усмехнулся:
     - На мое место метит. Думает, что так близко. Думает, ежели  директор
взъелся, на минутку замахнулся, уже все... Иннокентии не такие! Их  голыми
руками не возьмешь!
     - Не понял он, Иннокентий, что артельная каша-то лучше, когда подвоху
нету, - отозвалась Клавка.
     - Тьма он кромешная, хошь и в желтых носках топает.
     - В старину здесь бы ему это так не спустили.  По  уши  в  долгах,  а
лезить на раздор.
     - Уймем! - пообещал Иннокентий Григорьев. Мужик он был жилистый, весь
налитый силой и злостью. На щеках у него заходили желваки.
     Пока Григорьев между слов обещался стереть с лица земли всякого,  кто
у  него  поперек  горла  станет  и  власть  его  попытается   бригадирскую
захватить, пока  Клавка  дважды  взглядывала  на  Сашку,  растомленного  и
дорогой  длинной,  и  новыми  впечатлениями,  пока  она   в   третий   раз
остановилась в каком-то радостном испуге на его красивом лице, а он в  это
время, вспомнив солдатские свои замашки глядеть на женщин не сверху  вниз,
а наоборот, начинать щупать  их  с  самых  полных  ног,  вперся  осоловело
куда-то в сторону квадратов юбки и нейлоновых новых чулок, пришел  Метляев
с Семеном Мокрушиным, могучим, бородатым мужиком с  всклоченными  черными,
как у цыгана, волосами, в большой одной руке  он  держал  новенький  баян,
который расстегнулся и хрипел при каждом неловком движении его хозяина.
     - Кто тут играет? - густым  басом  спросил  Мокрушин,  как  оказалось
потом, из одной с этими  дружками  лесорубной  бригады.  -  На,  играй!  -
Мокрушин передал баян, а сам стал на колени и завопил: -  Осподи,  осподи!
Ишо одного дурака к Клавке прибиваешь! Избавь его,  всевышний,  от  земных
грехов. С такой-то стервой разве в первую ночь не согрешишь?
     Все захохотали, а Клавка, искренне тоже смеясь, стала рядом с Семеном
на колени.
     - И чего же нам остается, Сеня, коль другие нас  не  голубят?  -  Она
ласково глядела на волосатого богатыря.
     - Сгинь, сгинь! - деланно замахал он руками.
     - А коль не сгину? На шею повешусь?
     - Сгинь, душа из тебя вон!
     Сашка, наблюдавший за этой сценой молча, так и не понял, шутят ли они
или между ними что-то давно идет. В нем зарождалась ревность  и  вместе  с
тем какое-то навязчивое чувство томности, желания.  Он  до  прихода  этого
могучего мужика с большим лбом и медными умными глазами уже принял  Клавку
в свое сердце, она ему все больше и больше нравилась.  Теперь,  когда  она
так  искренне  глядела  на  Мокрушина,  когда  все  ее  существо   открыто
стремилось к нему, Сашка понял, что он поспешил отдавать  себя  ей,  этому
дому, всему, что вокруг тут существует. И Клавка стала ему  сразу  намного
дороже. Он  уже  не  хотел  отдавать  ее  никому.  Тем  более,  Мокрушину.
"Пого-одишь! - процедил он слово, не понятое другими. -  Еще  не  вечер...
Коль уж мы пришли - позвольте!"
     Он взял баян и какой ни на есть был из него игрок, мягко пригнулся  к
холодному перламутру, теперь дотрагивался к нему разгоряченной щекой.



                                    7

     Что ни город, то норов, - шептал Сашка три дня спустя, орудуя топором
на веселом пригорке, взятом  первой  желтоватой  травкой.  По  речке  Сур,
присоединившись к еще одному члену бригады,  двадцативосьмилетнему  Вадиму
Гладуну, привез Сашка березовых шестов  две  вязанки  и  взялся  сооружать
скамейки.
     Признаться, взялся он за это без всякой большой идеи - просто не  мог
сидеть без дела. Все это время у него была  под  рукой  работа:  переколол
уйму  Клавкиных  дров,  наносил  в  дом  две  бочки  воды,  отремонтировал
умывальник, привел в порядок  сортир,  поправил  крышу...  И  вот  Гладун,
медлительный, с  виду  флегматичный  и  равнодушный  мужик  пригласил  его
прошвырнуться к зачинающейся неподалеку  тайге:  "Ты  ведь  еще  не  видал
здешних мест. Это - хорошо-о!" Сашка выпросил у Метляева  веревку,  поехал
не только все поглядеть праздно, а и срубить пару лесин,  чтобы  соорудить
хотя бы рядом с домом скамеечку.


     Когда он возвратился  и  сделал  эту  скамеечку,  ему  захотелось  из
оставшихся  нарубленных  жердей  сотворить  скамеечку  на   бугорочке,   -
бугорочек этот выпирался над селом. Ч„ сидеть-то на  траве,  когда  можно,
как маршалу, закинув руки, посидеть и подумать?
     Он старательно прилаживал  палочка  к  палочке,  чурочка  к  чурочке,
обходясь без гвоздей, как его  предки  -  умелые  белодеревщики.  Он  знал
многое: затесывал шипом конец бревна, соединял с таким же  концом  другого
бревна и связывал их в венец - это, чтобы бросали окурки в такой  колодец;
он мог рубить в лапу, рубить в  угол,  и  потому  скамейка  вырисовывалась
здесь, на подтаившем  бугорочке,  отменная.  Местность  была  приметная  -
красиво, одним словом, внизу, в ложбиночке стояли две  карликовые  елочки,
лапы их были еще покрыты снегом, ничего, отойдут от снега, будешь  глядеть
на зеленое деревце и наслаждаться. Метляев  все  такой  же  праздничный  и
нахальный, прийдя поглядеть на Сашкину работу, сказал со значением:
     - Живописный ландшафт. - И после молчания  спросил:  -  Как  думаешь,
когда мы двинем к этой лагуне?
     - Ты что имеешь в виду?
     - Ну к месту, где заготавливать  дровишки...  Лагуна  ведь  залив,  -
старательно стал пояснять. - А нам бы тоже в прибрежье  где-нибудь.  Чтобы
далеко не таскать потом к воде.
     - Ты моряк, что ли?
     - Какой тебе еще моряк! Просто изучаю...
     - А-а! - весело ответил Сашка. - Вам-то видней. - Он выдавливал  ямку
в мерзлой земле, чтобы пока вчерне  попробовать  приладить  самую  толстую
жердь. - В прошлом году-то вы, говорят, после осеннего ледохода  только  и
управились ехать.
     - Пропьянствовали, упустили деньгу.
     - Смотрю, и в этот раз не свежие ходят.
     - Лежмя лежать надоело. Ты бы спросил Клавку.
     - А что Клавка, знает, что ли?
     - Она все тут знает. - Метляев помолчал. -  Баба,  конешно,  лапочка.
Такую бы одну лапочку с собой в эту лагуну. - Метляев захихикал.
     - Что, со своей-то живешь, видать, не больно?
     - Как тебе сказать? - Метляев стал впервые доверчивым  и  простым.  -
Я... В общем дело тут деликатное... Ты севера еще  толком  не  раскусил...
Поживешь - посмотришь. Что же, так вот все просто? Надо  здесь  побыть  не
даром, а, как говорят, за деньги. Все понюхать самому, все испытать!
     - Значит, не шибко? - опять засмеялся Сашка,  он  уже  вдолбал  ножку
скамейки в мерзлую, посиневшую на солнце землю.
     - А  ты  ч„  смеешься-то?  -  Метляев  вызверился.  -  Пристроился  и
смеешься? Не больно и радуйся! Лапанная твоя  баба  вдоль  и  поперек.  Не
первый сорт! Хоть, скажу без зависти, денежная, все равно - непервозданна.
От того и проигрывает!
     Сашка спокойно отложил топор, вынул из кармана комбинезона  сигаретку
и, раскуривая ее, пристально глядел на Метляева.
     - Ч„ глядишь? Ч„? Испугаюсь, что ли? - Метляев юлил глазами.
     Сашка ничего не ответил.  Крупный,  красивый,  с  большими  ногами  и
тугими, налитыми здоровьем руками, он поглядел  еще  раз  на  Метляева,  и
взгляд его был чисто детский.
     - Ты, Метляев, обо всем этом  серьезно?  -  наконец,  спросил,  прямо
глядя в его зеленоватые кошачьи глаза.
     - А зачем же ты тогда к ней на квартиру пошел?
     - Так это ж всего на квартиру...
     - Нашел дураков. К Клавке просто так не ходят...
     Сашка пересел на увитую в связке жердинку, она его выдержала,  пустил
густую струю дыма.
     - Ох и бес ты,  Сашка!  -  засмеялся  деланно  Метляев.  -  С  твоей,
конечно, физиономией... И фигурой такой... Оно, конечно... Богатая, ух!
     Сашка, будто и не услышав последних слов, засмеялся:
     - И что вы все суетитесь? Я от баб, как черт от ладана бегу.  Никакой
у меня нет с ними связи. Ты что, интерес к ней имеешь?
     - Взгляд ее для меня ледяной. Да и она... Расшиблась  бы  в  лепешку,
коль этот... ну, волосатый бугай... только б пальцем поманил...
     - Так, говорят, у него мирно, дружно, в полном согласии дома-то...
     - То-то и говорят. Тишком да ладком, сядем  рядком...  А  глаза  твоя
Клавка-то все проела...
     Опять  кольнула  в  Сашкином  сердце  какая-то  неприятная   тревога.
Метляев, покрутившись еще, исчез, так и не выведав, когда едут  в  лес,  а
Сашка, отладив скамейку, пошел к себе домой. Как-то тревожно думалось ему,
когда он встретил  Клавкиного  сына  Игоря,  он  всегда  лакомил  мальчика
покупными  конфетами  и  теперь  вынул  две  кизиловые  конфетины,   отдал
пузатенькому сластене; тихая радость встала перед ним, и она была в полном
с ним согласии, в ладу, мирно, дружно; мальчишку  он  взял  на  руки,  тот
потянулся сам к большому, пахнущему свежей стружкой Сашке.  Хоть  лезь  на
стену от нахлынувшего счастья. Такой был ловкий и ласковый пузан.
     Сашка донес его до избы, и Клавка, краснея от  удовольствия,  что  он
так несет ее мальчишку, все-таки сделала  холодно-равнодушный  вид.  Сашка
оглянулся. Он  понял,  отчего  Клавка  так:  по  улице  вышагивал  большой
лохматый мужик. Клавка поджала губы и скромно сказала:
     - На ладан уж дышит его-то супружница.
     Дышит  так  дышит,  -  зло  подумалось  Сашке,   -   чего   тарахтит,
раззадоривает? Чутьем подумал он,  что  глубже  и  глубже  засасывает  его
ревность, ведет в  какие-то  особые  отношения  с  Клавкой.  Лишь  молодая
вольная натура выносит на радостный свободный берег. "И чего привязался? -
спрашивал себя Сашка. - Чего тебе они? Пушистые,  раздушистые,  маленькие,
пузатенькие... Чего?"
     Клавка готовила лапшаное тесто, руки и лицо, край волос были в  муке.
Вся  она  гляделась  домашней,  своей,  близкой.  Беспокойная   ласковость
заиграла опять в Сашке, но  он  пересилил  свое  желание  потрогать  рукой
прядку ее волос, да и взгляд у Клавки был пока что  ледяной,  она  была  к
Сашке безучастна, будто и не видела его, хотя на него глядела.
     - Лакаить видь, а  не  пьет!  -  про  себя  вроде,  тихо  и  печально
проговорила, жадно бросив взгляд на окно. И покачала головой.
     И вдруг увидела Сашку перед собой, заулыбалась  ему  так  хорошо,  но
Сашку нельзя было провести: "Как ледышка!" -  подумал  он,  все  же  очень
обрадованный ее теплотой.
     Клавка отложила тесто и сказала:
     - К вам, Алексан Палыч, директор нарочного присылал.
     - Зачем я ему  понадобился?  -  Сашке  опять  был  приятен  ее  такой
дружелюбный голос.
     - Думаю, на счастье. - Руки у  нее  были  сильные,  размашисто  снова
толкала она тесто, подминая и хлопотливо успевая за своими  движениями.  -
Бригадиром он хочет вас сделать.
     - Иннокентия, выходит, по боку?
     - Его давно пора гнать. Да кого  взамену  было?  Метляя?  Нет,  не  с
Иннокентием ему  было  бороться.  Иннокентий  -  черт,  хитрый.  А  хитрый
завсегда лазейку найдет против такого Метляя.
     - А чего он меня облюбовал?
     - По душе пришелся, - улыбнулась еще  лучше  Клавка.  -  Говорит,  не
лайдак, не бездельник. А Иннокентий, говорит,  лишь  хитрый  и  не  более.
Хитрый, а все знают, мол, лентяй и негодный человек.
     - Но в прошлом году они ведь неплохо сработали.
     - Неплохо! Время-то какое упустили? Дрова экономили весь год из-за их
этого  "неплохо".  Каждую  чурку  из-за  них  берегли.  -  Она  дунула  на
выбившуюся из-под  косынки  прядку  волос.  -  Ты  их  слушай!  -  Перешла
решительно на ты. - А я в самом курсе. Я, никто ведь другой, подсчитываю и
знаю, где да что. Видно,  вы  не  сумели  ешо  понять  моего  положения  в
совхозе?
     Сашка стал заверять, что он ее положение понял давно,  от  нее,  мол,
многое зависит. И вот сегодня Метляев об этом же  говорил.  Пришел  просто
так, но об этом говорил.
     - Просто так пришел! - усмехнулась Клавка. - А вы верьте всем. Пришел
узнавать через вас, сколько положим в этом  году  за  один  куб,  сколько,
одним словом, заплатим. А  я  перьвая  знаю  о  том,  сколько  это  будет.
Директор ешо не знает, а я ему подсказываю. Деньги, оне счет любят. Метляю
што? Ему - только бы грести под  себя!  С  ума  человек  на  почве  добычи
сходит. - Вдруг зарделась. - И богатых невест на севере все  ишет.  Гляди,
найдет. Здесь невесты действительно богаты-ыя, денег  у  иных  -  куры  не
клюють!
     - Лишь бы счастье было. Не в деньгах и дело.
     - Оно, конечно, - Клавка на секунду остыла и сразу же переменила тему
разговора. - Поехали-то они... Это к вашему  замечанию,  что,  дескать,  в
прошлом году неплохо они сработали... Поехали,  помню,  река  окончательно
как замерзла. Времени было потеряно сколько? - Она  поглядела  на  него  в
упор, и долго не отпускала его взгляда.
     - А на вас, Алексан Палыч, они надеются.  Не  подведете?  -  Она  ему
подмигнула: мол, поручалась за вас - это он понял так.


     Куриную лапшу он не едал  давно,  в  солдатской  столовой  не  больно
баловали, что до молочной - так, бывало, и давали. Сашка шел к  директору,
а сам думал о лапше.  Из  чего  она  будет  делать-то?  -  глубокомысленно
предполагая, он, заранее прикидывал: пригласит за стол  или  ему  придется
вновь идти в столовую к геологоразведчикам и Христа ради вымаливать, чтобы
они покормили его за собственные же деньги? Ком