на  (эп. 4),  самоубийство
отца  (эп. 5)  и, наконец, теперь -  тема собственной  смерти,  национальная
ущемленность как еврея, влекущая положение маргинала, аутсайдера  в обществе
(в карете  все называют друг друга  по именам, но его -  по фамилии!)  и,  в
заключение,  презрительный  прием  от  Ментона.  Все  это Блум  встречает  с
безгневною  отрешенностью, почти жертвенностью  -  и  так намечается  второе
важнейшее соответствие его образа. Как со Стивеном, помимо античного, прочно
соединен еще и второй прообраз, Гамлет, так и для Блума, кроме Улисса, автор
имеет в виду еще и другую параллель - Христа. - С. Хоружий.

     Седьмой  эпизод, двенадцать часов  дня. Пещера  Эола.  Редакция газеты.
Пустозвонство.  Лжепафос.  Центральный  образ  - ветер.  Wind and windbags -
пустословие  и  пустозвонство,  словоблудие,  слова  на   ветер,  пустомели,
пустобрехи,  болтуны,  трепачи,  мелево,  звонари,  надувалы, лжецы, носы по
ветру. Раблезиана обмана.

     Исскуство   эпизода  -  риторика,   символический   орган   -   легкие,
доминирующий цвет - красный, главный символ - редактор.

     Одиссей на острове бога ветров Эола - Блум в редакции "Фримэн"... Эол -
Кроуфорд, "остров плавучий" - пресса...

     Пресса - ветер, сквозняк, листки на ветру...

     Тематический план. В линиях Блума и Стивена  продолжаются уже известные
темы: еврейство Блума,  его проблемы, афронты; тема призвания и творчества у
Стиве-

214

     на.  Но  главная  нагрузка "Эола"  не  здесь, а  в  тех разговорах, что
ведутся в редакции. В них видна стержневая тема, и это - историческая судьба
Ирландии. Ключ к решению темы  - формула, которой сам Джойс  определил смысл
эпизода,   "ирония  победы"  или  "обманчивость   превосходства".  Возникают
исторические параллели:  Ирландия  и  ее  победительница  Англия соотносятся
между  собой как  Греция  и Рим, как Древний Израиль и Древний Египет. Через
эти  параллели  и  раскрывается  формула  Джойса:  их   общее  содержание  -
антиимперская идея,  псевдопобеда  грубой  мощи  грозных империй над хрупким
духовным началом, дело которого всегда - "обреченное предприятие".

     Не  менее этого  идейного стержня важны  задачи стиля  и формы. Ведущая
роль их оправданна: мы в царстве прессы, а орудие прессы - искусство слова и
речи.  Акцентируя  эту  роль, Джойс при  переработке  эпизода  ввел  в него,
впервые  в романе,  ведущий  прием:  стиль  кратких  репортажей,  снабженных
газетными  шапками (характер шапок меняется от  более сдержанных  в начале к
более крикливым, "желтым"). Кроме  того,  на всем протяжении  эпизода в  нем
специально   демонстрируется   искусство  риторики,   приводятся   образчики
красноречия. Ирландцы  слывут говорливой  нацией, и риторика здесь развита и
ценима, ей  также  отводит немало  места иезуитская  школа,  которую  прошел
Джойс.  Комментаторы  составили  общий  свод,  показывающий,  что  в  "Эоле"
присутствуют  все   без  исключения  фигуры   и  приемы  речи,  известные  в
классических руководствах. - С. Хоружий.

     Блум входит в редакцию...

     М-р  Блум  обернулся  и  увидел,  как  швейцар  в ливрее приподнял свою
фуражку  с буквами  перед величавой  фигурой,  проходившей  между  витринами
еженедельника Фримэн энд Нэйшенел Пресс  и газеты Фримэн энд Нейшенел Пресс.
Глухо-грохотные  бочки  Гиннеса.   Фигура  величаво  взошла   по   лестнице,
буксируемая  зонтиком, торжественное, обрамленное  бородой  лицо. Шевиотовая
спина  поднималась со ступеньки  на ступеньку:  спина. У него  все  мозги  в
затылке, говорит Саймон Дедалус. Валики  мяса сзади.  Жирная в складках шея,
жирная, шея, жирная, шея.

     - Вам не кажется, что у него лицо как у Спасителя? шепнул Ред Мюррей...
Спаситель:  обрамленное бородой  овальное  лицо;  говорит в  сумерках Мария,
Марфа. Буксируемый зонтиком - мечом к рампе: Марио, тенор.

     - Или как у Марио, сказал м-р Блум.

     - Да, согласился Ред Мюррей. Но, говорят, Марио был вылитый Спаситель.

215

     Иисус Марио  с нарумяненными щеками, колет и  журавлиные  ноги. Рука  к
сердцу. В "Марте".

     При-иди, погибшая, при-иди, любимая...

     Они  смотрели,  как  колени,  ноги,  башмаки  исчезали. Шея... М-р Блум
сказал медленно:

     - Что же, и он - один из наших спасителей.

     Короткая улыбка провожала его, когда он поднимал створку барьера, когда
он шел к  боковой двери и теплой темной  лестницей и коридором, по дрожавшим
теперь половицам. Но спасет ли он тиражи?

     Начиная   с   этого   эпизода,    происходит   нарастающее   обогащение
художественных  приемов и  средств. После  первых шести относительно простых
эпизодов  начинается   собственно   экспериментирование:   заголовки  "Эола"
имитируют  стиль  бульварной прессы  и  номенклатуры  ее  приемов.  Затем  в
"Циклопах"  мы обнаружим вязь  пародий,  в "Навсикее" -  переплетение потока
сознания с пародией,  в  "Быках  Солнца"  -  серию стилистических  моделей и
пародий на профессиональную речь. Джойса все  больше тянет к разностильности
и  стилевому  эксперименту, к  вариациям  на  тему  классических  текстов, к
травестии и  обнажению, сарказму и  самоиронии.  В  "Циклопах"  мы обнаружим
пародии на  темы  Мандевилля и  Дефо, в  "Быках" -  разъятие, анатомирование
текстов  всех  эпох  и  стилей, в  "Циклопах"  -  парафразы  из  бытового  и
авантюрного романов,  в "Цирцее"  -  деформирующую энергию и  экспрессионизм
миметического стиля.

     Восьмой  эпизод.  Час  пополудни.  Лестригоны. Кабак  Дэви Берна.  Обед
Блума. Материя  - грехопадение духа. Блум-Улисс среди  каннибалов. Одиссей у
каннибалов - Блум в кабаке.

     Место  действия  -  паб,  орган  -  пищевод, искусство  -  архитектура,
центральный символ - еда.

     Тематический план. Мы - в стихии телесности; Леопольд Блум раскрывается
здесь как физическое  существо не менее, чем душевное и духовное. Доминируют
мотивы телесных потребностей, нужды в еде, и в любви - как союзе тел. Притом
любовная  потребность находит волнами, это второй, поддерживающий  мотив; но
голод, пища - постоянный  и главный.  Он  нагнетается до грани  нарочитости,
пережима:  бесконечные  вариации   на  тему   еды  вот-вот  начнут  казаться
придуманными.  Но  в эпизоде есть  еще один лейтмотив, уже не  физический, а
лирический и данный с большой эмоциональной силой: это - мотив потока жизни,
подхватываемый из окончания "Лотофагов"; невоз-

216

     вратимый  поток   смены   поколений,  смены   увлечений,   переживаний,
возрастов...

     Потоку  жизни  отвечает  поток  сознания.  Эта  техника   здесь  делает
существенный шаг. В романе был уже поток  сознания Стивена в "Протее", Блума
в  "Лотофагах",  "Аиде"; но только  сейчас  он  оформляется в  окончательном
зрелом виде:  большими и цельными массивами, без вкраплений  другой речи,  с
устранением  всеведущей  авторской  фигуры.  Достигает  виртуозности  особое
искусство Джойса, ключевое для техники  потока сознания: искусство  перехода
из  внешнего мира во внутренний и  обратно. Важную  роль играет миметическое
письмо: как сказал сам Джойс, "в  "Ле-стригонах" доминирует желудок,  и ритм
эпизода  -  ритм перистальтического движения". Это  не так эксцентрично, как
кажется:  перистальтика  -  волноподобные  ритмы,  сжимающие,   охватывающие
содержимое (пищу  в  брюхе,  тему  в  прозе)  и  постепенно  проталкивающие,
продвигающие его  дальше. В порядке нетрудного упражнения читатель может сам
найти их примеры. - С. Хоружий.

     С  неутихающим  волнением в  сердце  он  подошел к  столовой Бертона  и
толкнул  дверь. От удушливой вони  перехватило  дыхание. Пахучие  соки мяса,
овощная бурда. Звери питаются.

     Люди, люди, люди.

     У  стойки,  взгромоздились  на   табуретах  в  шляпах  на  затылок,  за
столиками,  требуют  еще  хлеба   без   доплаты,  жадно  хлебают,  по-волчьи
заглатывают сочащиеся куски еды, выпучив глаза утирают намокшие усы. Юноша с
бледным лоснящимся лицом усердно  стакан нож вилку ложку вытирает салфеткой.
Новая порция  микробов. Мужичина,  заткнувши за воротник всю в пятнах  соуса
детскую салфетку, булькая и урча, в глотку  ложками  заправляет суп.  Другой
выплевывает  назад на тарелку: хрящи не осилил - зубов нету разгрыгрыгрызть.
Филе,  жареное  на  угольях.  Глотает  кусками,  спешит  разделаться.  Глаза
печального пропойцы. Откусил больше чем может прожевать. И я тоже такой? Что
видит взор его и прочих. Голодный всегда зол. Работают челюстями. Осторожно!
Ох!  Кость!  В   том  школьном  стихотворении  Кормак  последний  ирландский
король-язычник подавился и умер в Слетти к югу  от Бойна. Интересно  что  он
там  ел.  Что-нибудь этакое.  Святой Патрик обратил его  в христианство. Все
равно целиком не смог проглотить.

     - Ростбиф с капустой.

     - Порцию тушеной баранины.

     Человечий  дух.   У   него  подступило  к  горлу.  Заплеванные  опилки,
тепловатый и сладковатый дым сигарет, вонь от

217

     табачной   жвачки,   от   пролитого   пива,  человечьей  пивной   мочи,
перебродившей закваски.

     Он  попятился  к  двери.  Лучше  перекусить у Дэви Берна. Сойдет  чтобы
заморить червячка. На какое-то время хватит. Завтрак был плотный.

     - Мне бифштекс с картошкой.

     - Пинту портера.

     Тут каждый сам за себя, зубами и ногтями. Глотай. Кусай. Глотай. Рыла.

     Он  вышел  на свежий воздух и повернул назад, в  сторону Грэфтон-стрит.
Жри или самого сожрут. Убивай! Убивай!

     Гиппиус  пишет: стихи - это  ощущения-переживания минуты и себя  в  эту
минуту.  Неповторимость.  Каждую минуту  я человек разный. Почему  же должен
думать всегда одинаково? В  8-м эпизоде мало идей - скучище внутреннего мира
взыскующего добра бедного Блума. Но разве может быть скучным сознание? Разве
не интригует воспоминание о былой любви?

     Жар вина на его небе еще  удерживался проглоченного. Давят на винокурне
бургундский виноград.  Это в нем солнечный жар.  Как  коснулось украдкой мне
говорит  вспоминается.  Прикосновением  разбуженные его чувства  увлажненные
вспоминали.  Укрывшись под папоротниками на мысе Хоут под нами спящий залив:
небо. Ни звука.  Небо. У Львиной  Головы  цвет моря  темнолиловый. Зеленый у
Драмлека.  Желтозеленый  к  Саттону.  Подводные  заросли,   в  траве  слегка
виднеются темные линии, затонувшие города. Ее волосы лежали  как на  подушке
на моем пальто, я подложил руку ей под затылок жучки в вереске щекотали руку
ах  ты все  на мне изомнешь.  Какое чудо! Ее  душистая нежно-прохладная рука
касалась меня,  ласкала,  глаза на меня смотрели не  отрываясь. В восторге я
склонился  над ней, ее полные  губы раскрылись,  я целовал  их. Ум-м. Мягким
движением  она подсунула ко мне в рот печенье с тмином, которое она  жевала.
Теплая  противная масса,  которую  пережевывал  ее  рот,  кислосладкая от ее
слюны.  Радость:  я  глотал  ее:  радость.  Юная жизнь,  выпятив губки,  она
прильнула  ими к моим. Губы нежные теплые клейкие как душистый лукум.  Глаза
ее были как цветы, глаза, полные желания,  возьми меня. Невдалеке посыпались
камешки.  Она  не пошевелилась.  Коза. Больше никого. Высоко в рододендронах
Бен   Хоута  разгуливала  как  дома   коза,   роняя   свои  орешки.  Скрытая
папоротниками она смеялась в  горячих  объятиях.  Лежа на  ней, я целовал ее
неистово и безумно: ее глаза, губы, ее открытую шею где билась жилка, полные
женские груди под тонкой шерстяной блузкой, твердые соски глядящие вверх.

218

     Целуя, я касался ее своим горячим  языком. Она целовала меня. Я получал
поцелуи.  Уже  вся  поддаваясь  она  ерошила  мои  волосы.  Осыпаемая  моими
поцелуями, целовала меня.

     Девятый эпизод. Два часа. Сцилла и Харибда. Сцена в библиотеке. И вновь
в  подсознании  -  живопись идей,  наплыв за наплывом.  Египетская пирамида,
мысли, погребенные в  саркофагах, набальзамированных пряностями  слов.  Тот,
бог библиотек,  птицебог.  Античный портик.  Диалоги софистов. Небо  Эллады.
Полет Икара. Собор: спор  отцов церкви, иересиархов, схоластов.  И - величие
искусства.

     Метод эпизода - диалектика,  искусство - литература, все  три  ее вида:
лирика,  эпос, драма. Это  самый  "литературный"  эпизод  Улисса, содержащий
огромное  количество   скрытых   цитат.   Сцилла  и   Харибда  символизируют
амбивалентность  человеческого  разума  -  его величие  и  опасность, еще  -
аристотелевскую и платоновскую эстетики, еще - духовную антиномию художника.
Смысл эпизода - духовные метания Стивена, поиск пути, поиск своего места.

     В  эпизоде возникает  - правда, ненадолго - и Блум,  практически никем,
впрочем,  не   замеченный.  Это  придает  действию  особый  драматизм.  Пока
интеллектуализирующе-му  Стивену  не  до  земного,  реального  Блума. Он  не
замечает его так же, как Телемак не заметил вернувшегося домой Одиссея.

     Сцена  в библиотеке не  инородное тело в композиции  романа.  Напротив,
именно здесь впервые дана в развернутом виде основная тема всего  "Улисса" -
тема отца и сына. Она-то как  раз и является стержнем рассуждений  Стивена о
Шекспире.  Стивен  как  бы  отрекается от своего  физического  отца, Саймона
Дедала, и по  признаку имени сближает  себя  с  сыном  Дедала  Икаром. -  Е.
Гениева.

     Это - самый шекспировский эпизод романа.  Джойс был блестящим  знатоком
"всего Шекспира" и "всего о Шекспире" - в свое время он прочитал цикл лекций
о  Гамлете в Триесте и,  видимо,  следы дискуссий во время этих чтений нашли
свое отражение в Улиссе.

     Рассказ  Стивена о Шекспире  - это, по сути  дела, блистательный  парад
цитат  и  парафраз из  трудов его  исследователей и  комментаторов: датского
критика,   литературоведа   Георга  Брандеса,  Чарльза   Уоллеса,  Сидни  Ли
(настоящее  имя  Соломон  Лазарь Ли,  что  обыгрывается  в  тексте),  Фрэнка
Харриса. Знакомы  Стивену суждения и английского поэта, драматурга, издателя
Николаса Pay..., полагавшего, что

219

     Шекспир сыграл за свою жизнь только одну роль - призрака в "Гамлете", и
французского   критика,   писателя,  ученого-филолога   Эрнеста   Ренана...,
назвавшего  Шекспира "историком  вечности".  Вспоминает Стивен и  "лекции  о
Шекспире" Сэмюэла Колриджа, в которых  поэт восхвалял этого "несметноликого"
драматурга за то, что  он  всегда  держался "столбовых дорог" жизни, а также
труд ирландского  юриста Гамильтона  Мэддела...,  проделавшего  титаническую
работу   и   выявившего  в  пьесах   Шекспира  всю  охотничью  и  спортивную
терминологию.

     Стивен   мастерски  жонглирует   и   отзывами  современников  Шекспира:
"слащавые сонеты"  -  определение  критика Френсиса Миреса;  "палач души"  -
слова   из  знаменитого  памфлета  соперника  Шекспира  драматурга   Роберта
Грина..., которые ошибочно относят к Шекспиру. Впрочем, как видно из текста,
в этом  памфлете Грин  действительно весьма нелестно  отзывается о Шекспире.
Памфлет Грина издал поэт Четтл,  возможно  послуживший прототипом Фальстафа.
Цитируется предисловие друга  Шекспира, английского драматурга Бена Джонсона
"Памяти Уильяма Шекспира" к первому фолио драм, где он назвал автора Гамлета
"лебедем   Эйвона"  и  сказал,  что  "восхищается   им,  но  не  доходит  до
идолопоклонства". В эпизоде упоминаются друг Бена Джонсона, шотландский поэт
Уильям Драммонд из  Хото-ридена; знаменитый поэт-елизаветинец, автор сонетов
и пасторального  романа "Аркадия" сэр  Филип  Сидни; отважные  мореплаватели
Дрейк и сэр Уолтер Рэйли.

     По  существу  в   эпизоде  пересказывается   вся  биография   Шекспира.
Обсуждается  вопрос,  кем   по  профессии  был  его  отец  Джон   Шекспир  -
перчаточником, как свидетельствуют сохранившиеся  источники,  мясником,  как
предполагает  английский антикварий  Джон  Обри,  ростовщиком или  торговцем
солодом,   как   считают  Харрис,   Ли  и   Брандес.  Приводятся   и  другие
апокрифические детали, например, преследование Шекспира сэром Томасом  Люри,
якобы заставившее поэта покинуть Стратфорд.

     Естественно,  что эпизод,  посвященный Шекспиру,  насыщен  цитатами  из
Шекспира. Обычно они  никак не выделены, но даны  в речи действующих лиц или
же в их внутреннем монологе, часто в гротескном виде. Особенно много - около
двадцати -  цитат из "Гамлета". Функции  их многозначны: показать, скажем, в
случае со  Стивеном,  собственную недюжинную эрудицию,  передать  внутреннее
состояние говорящего, или  же думающего,  найти в словах Шекспира аргумент в
пользу  какой-нибудь гипотезы о поэте, наконец, дать характеристику внешнего
или внутреннего облика персона-

     жа (например, о  библиотекаре: "Он переступал на  цыпочках туда и сюда,
поближе к небесам, на высоту каблука"). Джойс неоднократно цитирует и другие
пьесы Шекспира:  "Троил  и Крессида",  "Как вам это  понравится",  "Перикл",
"Король Лир", "Виндзорские насмешницы" "Цимбелин", "Зимняя сказка", "Ромео и
Джульетта", "Буря", а  также поэмы ("Венера и Адонис", "Поругание Лукреции")
и сонеты. Перечислить все цитаты невозможно. - Е. Гениева.

     - У него было на добрую деньгу ума, оказал Стивен, - и память далеко не
дырявая. Он нес свои воспоминания при себе, когда поспешал в град столичный,
насвистывая  "Оставил  я  свою  подружку".   Не   будь  даже  время  указано
землетрясением, мы бы должны были знать, где это все было - бедный зайчонок,
дрожащий в своей норке под лай собак, и уздечка пестрая, и два голубых окна.
Эти воспоминания, "Венера и Адонис", лежали  в будуаре  у  каждой лондонской
прелестницы.  Разве  и  вправду  строптивая  Катарина  неказиста?  Гортензио
называет  ее  юною  и прекрасной.  Или вы  думаете,  что  автор  "Антония  и
Клеопатры", страстный пилигрим, вдруг настолько ослеп, что  выбрал разделять
свое ложе самую  мерзкую  мегеру во всем Уорикшире? Признаем: он оставил ее,
чтобы покорить мир мужчин. Но его героини, которых играли юноши, это героини
юношей,  их  жизнь,  их  мысли,  их речи  - плоды мужского  воображения.  Он
неудачно выбрал? Как мне кажется, это его выбрали. Бывал наш Вил и с другими
мил, но только Энн  взяла его в плен. Бьюсь об заклад,  что вина на ней. Она
опутала его на славу,  эта резвушка  двадцати шести  лет. Сероглазая богиня,
что склоняется над юношей Адонисом, нисходит, чтобы покорить, словно  пролог
счастливый к  возвышеныо, это  и есть  бесстыжая бабенка из Стратфор-да, что
валит в пшеницу своего любовника, который моложе нее.

     - Что до его семьи, - продолжал Стивен, - то род его матери живет еще и
поныне  в Арденском  лесу.  Ее смертью  навеяна  у него сцена с  Волумнией в
"Кориолане".  Смерть его  сына-мальчика  - это  сцена смерти  юного Артура в
"Короле Иоанне". Гамлет,  черный принц, это Гамнет Шекспир. Кто были девушки
в "Буре", в "Перикле", в "Зимней сказке" - мы уже знаем. Кто была Клеопатра,
котел с мясом  в  земле Египетской, и кто Крессида,  и кто Венера, мы  можем
догадываться.

     Все это - о Шекспире, страстный пилигрим - это лебедь Эйвона, Шекспир.

     Почти все цитаты девятого эпизода, как и их авторы - Стагирит, Аквинат,
Мильтон, Гете, Малларме, Метерлинк, Мередит, - даны в пародийном, гротескном
осмыслении: Стагирит - шало-


221

     пай-школяр, лысый мудрец язычников, Аквинат -  толстопузый, чей главный
труд  Сумма  против  язычников Стивен  Деда-лус  изучает  в  обществе  "двух
гонорейных леди",  но больше всех достается, конечно, самому Шекспиру, "сыну
ростовщика  и  торговца солодом,  он и сам был ростовщик и торговец  зерном,
попридержавший десять мер зерна во время голодных бунтов".

     Стивен-Джойс  все  время  "играет"  историческими событиями и  именами.
Афинские  старейшины,   осудившие  Сократа  на  смерть,  отождествляются   с
шинфейнерами.  Возлюбленную  Аристотеля   Герпиллис   Джойс  сопоставляет  с
фавориткой Карла  II  актрисой  Нелл  Гвин  (1650-1687). Аристотель  оставил
Герпиллис один из  своих домов, а Карл II, умирая, оставил наказ:  "Сделайте
так,  чтобы  бедная  Нелл не голодала".  Называя  возлюбленную