л первое письмо матери:

     <Наконец-то мы в обетованной  земле  -  в  главном  городе  Восточной
Сибири, в Иркутске! (...)
     Ты, конечно,    освободишь    меня     от     подробного     описания
сорокатрехдневного  путешествия.  Дорога  в Сибирь описывалась так часто и
более опытным пером,  чем мое,  что о ней едва ли можно  сказать  что-либо
новое.  Железная  дорога,  пароход  и  гужевой транспорт следовали друг за
другом, причем последний частично по совсем невозможным дорогам, коварство
которых  маленький  Волик  переносил  с устыжающим нас стоицизмом.  Следуя
мудрому совету,  мы сшили ему для этой последней части нашего  путешествия
мешок  из  овечьей шкуры,  куда маленький турист засовывался до самой шеи,
после чего  продернутый  в  верхний  край  мешка  шнурок  затягивался  под
подбородком,  как  в старомодных табачных кисетах,  оставляя рукам и ногам
крохотного пассажира место для движения.  Голова маленького человечка была
покрыта капором из белой заячьей шкурки мехом наружу.  Забавно было видеть
его лежащим между  нами  в  купленном  в  Томске  тарантасе,  и  мы  почти
испытывали  зависть,  что  благодаря  этому  снаряжению  он  так  спокойно
переносил толчки и тряску экипажа,  которые, казалось, вытряхивали душу из
тела,  или  даже  спал  так  сладко,  будто это было плавное колыхание его
люльки.
     По прибытии  в  Иркутск я представился своему начальнику.  Он сообщил
мне,  что предстоящей зимой моя работа будет заключаться преимущественно в
приведении  в  порядок  имеющихся  минералогических коллекций,  на лето же
намечается экспедиция (...).
     Итак, в   настоящее   время  я  довольно  свободный  человек  и  могу
использовать свой досуг на то,  чтобы  познакомиться  с  краем  и  людьми,
выяснить  светлые  и  теневые  стороны  новой  родины и выбрать без спешки
местечко для создания своего мирного домашнего очага (...).
     Нам посчастливилось найти сносную квартиру за 30 рублей в месяц.  Дом
находится на тихой улице  и  состоит  из  двух  комнат,  побольше  и  двух
поменьше   и  кухни  в  подвале  (...).  Вооруженные  жизнерадостностью  и
нетребовательностью,  снабженные теплыми шубами и большим запасом дров...,
мы  бодро встречаем приближающуюся сибирскую зиму в нашем вновь основанном
жилище.   У   моей   (жены)   есть   сынишка   и   хозяйство,    требующее
изобретательности   и  возбуждающее  ее  интерес  своими  весьма  большими
отклонениями от европейских форм.  У маленького Воли  есть  папа  и  мама,
соска  и  погремушка,  так  же как и дома в Петербурге,  и,  как подлинный
философ,  он ни одной минуты не заботится об остальных пяти частях света с
их наслаждениями и лишениями. У меня - мои служебные обязанности и научная
работа,  прежде  всего  чрезвычайно  интересное  изучение   геологического
строения Сибири.
     Библиотека Иркутского  горного  управления   довольно   жалка,   зато
библиотека  здешнего  отдела  Русского  географического  общества богата и
обещает мне приятное времяпровождение (...).  Таким образом,  я  использую
длительный   зимний  плен  для  усиленной  подготовки  к  летним  работам,
знакомлюсь с  требованиями  этих  последних  и  изучаю  теоретически  свое
будущее поле деятельности с тем,  чтобы при наступлении весны с ее солнцем
и длинными днями знать хорошо,  где я нахожусь, а не брести ощупью в своем
деле...
     В то время как я взялся за  перо,  чтоб  продолжать  это  письмо,  из
соседней комнаты послышался милый голос моей жены. Она зовет меня к столу.
Через щели плохо сбитой двери столовой проникает сильный запах  стерляжьей
ухи  -  признак,  что  она  подана  на стол.  Я слышу твое неодобрительное
восклицание:  <Стерляжья уха!  Какая роскошь для бедного геолога!> Это  не
такая уж роскошь, как ты думаешь, дорогая мама. Стерлядь стоит здесь у нас
(как скоро я акклиматизировался!) лишь четырнадцать копеек фунт. Значит, я
могу  ее  себе иногда позволять.  Второй зов более настойчивый и уже менее
мелодичный! Маленькая женщина становится нетерпеливой, еда остывает. Разве
уже так поздно?  Я вытаскиваю часы.  Уже десять минут второго.  У вас,  на
далеком западе - в России,  как здесь обычно говорят,  - сейчас всего лишь
восемь часов утра.  Солнце показывается на горизонте, а блестящий кофейник
- на вашем столе с завтраком. Нас разделяют шесть тысяч верст! Бесконечное
пространство для рукопожатия, кошачий прыжок для мысли...>

          Работая в   библиотеке  отдела,  Обручев  вскоре  убедился,  что
     статьи,  в которых в той или иной степени затрагиваются геологические
     вопросы,  разбросаны по многочисленным журналам и другим изданиям. Он
     решил составить подробную критическую библиографию,  чтобы  облегчить
     будущим исследователям знакомство с геологией Сибири.
          <Прочитывая книги и статьи,  взятые в библиотеке отдела, я начал
     составлять  аннотации  к  ним  на  отдельных  четвертушках бумаги для
     позднейшей сортировки по содержанию и районам>.
          Эта работа была закончена... только через семь десятков лет. Вот
     вам  еще  один  пример  поразительной  настойчивости   и   трудолюбия
     Обручева.   Количество   статей   по  геологии  Сибири,  естественно,
     постоянно возрастало.  <История геологического  исследования  Сибири>
     была издана (начиная с 1931 года) в пяти томах,  причем пятый состоял
     из девяти отдельных выпусков, последний из которых появился уже после
     смерти Обручева.
          Владимир Афанасьевич   лично   отреферировал   всю   литературу,
     изданную до 1917 года, - 4287 рефератов! И внимательно отредактировал
     7600 рефератов,  написанных его помощниками по литературе  советского
     периода!
          ...Летом 1889 года начались полевые работы.
          Вначале -  разведка  угольных  месторождений  по  реке  Оке.  (У
     подмосковной  Оки  есть  сибирский  тезка  -  приток  Ангары.)  Потом
     обследование  небольшого месторождения графита на байкальском острове
     Ольхон. Потом осмотр старых копей слюды и ляпис-лазури в районе южной
     оконечности Байкала. Кстати сказать, из байкальского лазурита сделаны
     колонны иконостаса Исаакиевского собора;  камень добывали здесь еще в
     начале  XIX  века,  но потом копи были заброшены.  Уже осенью Обручев
     совершил  небольшую   поездку   в   Нилову   пустынь   для   изучения
     геологического   строения  района  минерального  источника  в  долине
     Иркута.
          Все эти    работы,   выполнявшиеся   по   распоряжению   Горного
     управления,  не   вполне   удовлетворяли   Обручева.   Ему   хотелось
     основательно  заняться  изучением геологии района.  Но можно понять и
     начальника Горного управления - нужды края требовали в первую очередь
     разведки  полезных  ископаемых,  необходимых  для скорейшего развития
     горнодобывающей промышленности края.
          Два следующих  полевых  сезона  Владимир  Афанасьевич  провел  в
     Ленском золотоносном районе.


                             ЛЕНСКИЕ ПРИИСКИ

     Осень,  зиму и  весну 1889 -  1890 гг.  я провел спокойно в Иркутске,
занимаясь составлением отчетов о  работах,  выполненных летом:  о разведке
угля на  Оке (к которому присоединил перечень всех известных в  то время в
Иркутской губернии месторождений угля),  о  поездке  через  Прибайкальские
горы на  остров Ольхон,  экскурсии на  копи слюды и  ляпис-лазури у  южной
оконечности Байкала и осмотре Ниловой пустыни (...).
     Весной  Л.  А.  Карпинский предложил мне  начать летом  геологическое
исследование    Олекминско-Витимского    золотоносного   района    (теперь
называемого Ленским.  -  Л.  Ш.),  который  уже  в  течение нескольких лет
занимал  первое  место  в  России  по  годовой  добыче  россыпного золота.
Геологическое строение его (как,  впрочем,  и  других золотоносных районов
Сибири) было очень мало известно,  и  сведения о  нем были собраны 25  лет
назад  горным  инженером Таскиным и  геологом-географом Кропоткиным.  Было
интересно  проверить  эти  старые  данные,  выяснить  особенность  золотых
россыпей,  залегавших под большой толщей наносов, вследствие чего в районе
применялась добыча  песков  шахтами,  почти  неизвестная в  других районах
Сибири.
     Район отстоял далеко от Иркутска, нужно было ехать сначала на лошадях
по якутскому тракту,  потом плыть на лодке и на пароходе вниз по Лене и на
пароходе вверх по Витиму, и работа должна была занять все лето. По пути на
прииски,  на Лене в  устье р.  Куты находился казенный солеваренный завод,
куда был назначен смотрителем горный инженер А.  А.  Левицкий. С ним и его
женой мы познакомились зимой в  Иркутске,  и он пригласил мою жену с сыном
приехать на лето погостить на заводе.  Это меня очень устраивало:  по пути
на прииски я  мог завезти семью на завод,  а  возвращаясь в конце лета,  -
заехать  за   ней  и   увезти  назад  в   Иркутск.   Жене  также  хотелось
попутешествовать, вместо того чтобы оставаться одной все лето в городе.
     В  начале мая мы  выехали в  своем тарантасе (...)  и  в  первый день
доехали до Хогота (...).
     Из Хогота мы поехали дальше по Якутскому тракту, миновали с. Качуг на
Лене, где начинается судоходство в весеннее половодье и где строили паузки
- неуклюжие  квадратные  баржи  из  толстого  леса,   в  которых  купцы  и
золотопромышленники сплавляли вниз  по  реке  разные товары и  припасы для
приисков и  для  торговли в  приречных селениях и  городах.  Этот весенний
сплав по  Лене имел большое значение для  приисков и  для  всего населения
берегов реки до Якутска и дальше. Товары всякого рода, подвезенные за зиму
из-за Урала,  чаи,  поступавшие через Монголию, хлеб прошлого урожая, туши
мороженого мяса и  пр.  -  все  это сплавлялось на  паузках вниз по  реке,
население и  прииски снабжались многим на  целый год.  Товары для приисков
шли  безостановочно до  Витима и  там перегружались на  баржи;  товары для
населения  плыли   на   паузках   в   виде   плавучей   ярмарки,   которая
останавливалась на  всех станциях и  селах для  торговли.  Эти  ярмарки мы
видели,  плывя по Лене,  в разных местах. Слабое в то время пароходство по
реке имело для населения меньшее значение, чем весенний сплав в паузках.
     Мы  проехали  еще  две  станции  дальше  Качуга  до  Жигаловой,   где
начинается постоянный водный тракт в  Якутск.  Отсюда проезжающим в теплое
время года дают на  станциях не экипаж с  ямщиком и  лошадьми,  а  лодку с
гребцами,  которые и везут путешественников как вниз по реке, так и вверх.
В  последнем случае к  гребцам присоединяют еще лошадь и мальчика;  лошадь
тянет лодку с  пассажиром и  гребцами вверх по течению на бечеве,  мальчик
едет на  ней  верхом и  управляет ею,  гребцы правят лодкой,  подгребают в
помощь лошади в  трудных местах и,  сдав пассажиров на  следующей станции,
плывут на той же лодке домой, а мальчик едет назад верхом по тропе. Только
зимой,  когда Лена замерзает,  почтовая гоньба ведется по  ней  при помощи
саней;  весной  и  осенью  во  время  ледостава и  вскрытия проезд труден:
приходится ехать верхом, а вещи везти вьюком от станции до станции.
     Менять на каждой станции не только гребцов,  но и лодку и перегружать
вещи,  конечно,  было бы  скучно.  Поэтому мы в  Жигалове купили небольшую
лодку  -  шитик,  по  местному названию:  ее  средняя часть  имела  крышу,
представляя небольшую закрытую каюту,  а  на  носу  был  устроен очаг  для
разведения огня в виде ящика с песком и стояком для подвешивания котелка и
чайника. Мы устроились в каюте, брали на станциях двух гребцов, за которых
платили прогоны как за  пару лошадей;  жена варила чай и  обед.  Вечером -
раньше  или  позже,  в  зависимости от  расстояния,  -  останавливались на
станции,  жена с сыном уходили ночевать в дом, а я оставался спать в каюте
для охраны вещей. Плыть можно и ночью, меняя гребцов, но мы не торопились;
кроме того,  я хотел видеть весь путь по Лене при дневном освещении. Возле
каких-либо  интересных скал мы  останавливались для  их  осмотра.  Так  мы
делали четыре или пять станций за день, на станциях покупали хлеб и другую
провизию;  погода была уже теплая,  и  вся поездка,  продолжавшаяся до ст.
Усть-Кут дней семь, была очень приятная.
     Долина Лены  ниже  села  Качуг довольно живописна:  на  обоих берегах
часто видны высокие,  метров в 20 -  30 и выше, стены ярко-красного цвета;
они  состоят из  песчаников,  мергелей и  глин,  залегающих горизонтально.
Террасы на берегах заняты редкими селениями,  лесом и  пашнями,  а красные
стены  поднимаются над  ними  и  также  увенчаны  лесом.  Путешественнику,
плывущему в  лодке,  кажется,  что  его окружают горы.  Но,  поднявшись на
какую-нибудь из  красных стен,  он  увидит,  что его до  горизонта со всех
сторон окружает равнина,  сплошь покрытая тайгой.  Это  Восточно-Сибирская
плоская возвышенность, в которую Лена врезала свою долину; долины притоков
Лены также врезаны в  эту плоскую возвышенность,  и  только все эти речные
долины нарушают ее равнинный характер.
     Усть-кутский  солеваренный завод  расположен на  берегу  р.  Куты,  в
километре с небольшим от ее впадения в Лену;  нашу лодку затащили вверх по
Куте на завод,  и  жена с  сыном остались у  смотрителя,  а  я  вернулся в
Усть-Кут,  откуда в тот же вечер или ночью отходил большой пароход вниз по
Лене  в  Якутск.  Большие пароходы и  в  половодье доходили большею частью
только до Усть-Кута, меньшие поднимались дальше до ст. Жигалово (...).
     Через два дня пароход причалил у с.  Витим,  где нужно было пересесть
на  пароход  Компании  промышленности,  ходивший  по  Витиму  до  пристани
Бодайбо,       резиденции      золотопромышленных      компаний      всего
Олекминско-Витимского района.  Витим -  большое село на левом берегу Лены,
против  устья  Витима,  со  времени  открытия богатого золота  в  бассейне
Бодайбо играл большую роль  в  жизни приисков как  ближайший к  ним  жилой
пункт.  Золотопромышленники были  обязаны  вывозить уволившихся рабочих на
пароходе в  Витим,  откуда все  направлялись дальше по  домам уже на  свой
счет.
     Каждую  осень  по  окончании  летних  работ  сюда  и  приезжали сотни
рабочих.  Каждый дом этого села представлял кабак и притон,  где за деньги
или  <золотишко>,  то  есть утаенный при работе золотой песок,  можно было
получить вино,  угощение,  женщин. Здесь кутивших рабочих кормили, поили и
обирали в  пьяном виде,  особенно ссыльнопоселенцев,  составлявших главный
контингент приискателей. Многие из них оставляли здесь весь свой заработок
и  опять нанимались на  прииски на  зимние работы.  Крестьяне приленских и
других сел,  нанимавшиеся на лето на прииски, редко поддавались соблазну и
увозили   заработанные  деньги   домой.   В   Витиме   кутили   и   мелкие
золотопромышленники,  хорошо закончившие летнюю операцию.  Этими  доходами
существовали почти все крестьяне с. Витим, обстраивали свои дома, заводили
мебель и скот и жили безбедно. На пристани на берегу Лены были комнаты для
приезжих  служащих  золотопромышленных  компаний,  в  которых  можно  было
переночевать в ожидании парохода по Лене и вверх по Витиму.
     Плаванье по этой реке вверх по течению продолжалось два дня,  так как
пароход тащил за собой большую баржу (...). Среди реки кое-где поднимались
острова,  также  покрытые  лесом.  Один  такой  остров,  уже  недалеко  от
резиденции Бодайбо, назывался Цинготный. На нем в изобилии росла черемша -
растение с сильным запахом и вкусом чеснока.  На этот остров в начале лета
вывозили с приисков рабочих,  больных цингой,  которые жили в балаганах из
корья,  питались одной черемшой, которую сначала ели, передвигаясь ползком
за отсутствием сил, и очень быстро поправлялись и вставали на ноги.
     Бодайбо представляло большое село  на  террасе правого берега Витима,
выше  устья  р.  Бодайбо.  Здесь была  пристань,  большие амбары,  конторы
крупных  золотопромышленных компаний,  мастерские пароходства;  здесь  жил
горный исправник и при нем несколько казаков в качестве полицейских (...).
     Я  решил,  что нужно познакомиться в  общих чертах с  геологией всего
района  и  с  составом  золотоносных отложений  и  осмотреть  подземные  и
открытые работы  на  приисках и  выходы коренных пород  на  склонах долин,
чтобы за  одно лето собрать достаточный материал для  общей характеристики
геологии и условий золотоносности района.
     Читателю,  не  знакомому с  горным делом,  нужно пояснить,  что такое
золотоносная россыпь и как из нее добывают золото.
     Россыпное золото представляет маленькие кусочки самородного металла в
виде чешуек и зернышек в 1 - 2 мм в диаметре, а в меньшем количестве более
крупных,  в  5  -  10 мм и больше,  до 2 -  3 сантиметров,  называемых уже
самородками, изредка достигающими веса в несколько килограммов, даже до 30
- 40 кг.  Эти чешуйки,  крупинки, самородки рассеяны в большем или меньшем
количестве в рыхлых отложениях: песках, илах, галечниках речных долин. Они
попадают  в  эти  отложения  при  постепенном  выветривании  и  разрушении
коренных месторождений золота,  размываемых дождевой и речной водой на дне
и  склонах долин.  Чаще всего эти коренные месторождения представляют жилы
белого кварца,  в которых золото вкраплено зернами, чешуйками, прожилками.
Поэтому  частицы  россыпного  золота  часто  содержат  уцелевшие,   крепко
спаянные с ними зерна кварца.
     В  речных отложениях главная часть золота обыкновенно сосредоточена в
самом нижнем слое,  который залегает непосредственно на  дне речной долины
(...).  Коренное  дно  под  наносами  называют  <почвой>  или  <плотиком>;
наиболее  богатый   золотом   нижний   слой   рыхлых   отложений  называют
<золотоносный пласт>, <золотоносные пески> или, короче, <пески>, а лежащие
на нем рыхлые отложения,  более бедные или пустые, называют <торфа>. Пески
имеют обычно от 0,5 до 1 -  2 м толщины,  торфа - очень различную толщину:
от 1 до 10 - 20 м и более (...).
     Некоторое время  добывали нижний богатый золотоносный пласт глубокими
открытыми разрезами,  вывозя  огромную массу  торфов в  отвалы.  Но  затем
подсчитали, что выгоднее добывать этот пласт подземными работами, углубляя
шахты на  некотором расстоянии одну от  другой и  проводя из  них основные
штреки  (галереи) вдоль  россыпи  от  шахты  к  шахте  (...).  Недостатком
подземной отработки является то, что верхний, золотоносный, пласт (...) не
добывается,  то есть содержащееся в  нем золото остается в  наносах на дне
долины (...).
     Открытый разрез  вблизи  Успенского прииска подвигался уступами вверх
по  долине Накатами,  речка была отведена в  сторону.  На  верхних уступах
рабочие  разрыхляли кайлами  и  ломами  торфа  и  нагружали их  лопатами в
таратайки,  представлявшие собой полуцилиндрические ящики на двух колесах,
запряженные одной лошадью;  ямщики, большей частью мальчики или подростки,
увозили этот  материал,  преимущественно мелкий  или  грубый галечник,  на
отвал.  Эта верхняя часть торфов была сухая и рыхлая, и работа подвигалась
быстро,  таратайки подъезжали одна за другой, наполнялись и уезжали. Отвал
располагался недалеко и представлял собой длинную серую насыпь.
     Но  второй снизу  уступ состоял из  тяжелой,  мерзлой и  очень вязкой
глины  с  камнями,  которую рабочие называли <месника>,  потому  что  она,
оттаивая,  месилась под ногами, как густое тесто, в ней вязли ноги, кайлы,
колеса и  копыта,  и  работа была  грязная и  тяжелая.  Под  этой месникой
залегали пески,  золотоносный пласт  (...).  Нижняя часть пласта содержала
всего  больше  золота,  и  ее  выбирали особенно тщательно между  гребнями
песчаника и сланца,  составлявшими плотик.  Эта работа велась под надзором
служащего компании,  так как в пласте попадались самородки золота, которое
легко было подметить,  выхватить пальцами из пласта и  спрятать в  карман.
Рабочий,  заметивший такой самородок,  должен был поднять его и опустить в
особую,  запертую на  замо