груды  досок  и  щебня  вниз,  в
подвал. Ржавую железную  дверь  пришлось  высадить  ломом.  Скрежет  и  лязг
нестройным эхом откликнулись меж  темных  стен,  с  которых  свисали  клочья
отслоившейся краски.
   - Так, - почему-то шепотом сказал Фандорин, осветив  потолок  подвала.  -
Северо-восточный угол - вон тот.
   Архивист подошел к стене, поскреб ее ножом.
   - Известняк, исконный московский известняк, - тоже вполголоса сообщил он.
- И кладка древняя. Так еще при Иоанне Третьем обтесывали. В  Москве  многие
старые дома стоят на таких вот фундаментах.  Раствор  на  яичных  желтках  с
добавлением меда, пчелиного воска, куриного помета и  бог  знает  чего  еще.
Держит лучше, чем любой современный.
   Николасу,   которого   колотил    нервный    озноб,    показалось,    что
историко-архитектурная лекция Максима  Эдуардовича  сейчас  не  ко  времени.
Магистр добрался до дальнего, обращенного ко  двору  угла,  поставил  фонарь
сбоку и взялся за лопату. Сначала нужно было расчистить пол от мусора.
   Песня про неуловимую Сулико оставила Фандорина в покое с того самого дня,
когда он пересчитал окна на фасаде дома ј 15. Вместо грузинского фольклора к
Николасу теперь привязалось стихотворение из  книжки,  вынутой  из  шкафа  в
кабинете. Очевидно, квартира на Киевской использовалась "Евродебетбанком"  в
качестве временного пристанища для деловых гостей, поэтому подбор литературы
в  шкафу  был  специфический:  всевозможные  бизнес-справочники,   глянцевые
журналы, целых  пять  экземпляров  "Российской  банковской  энциклопедии"  и
почему-то еще сиротливый томик  серии  "Мастера  советской  поэзии".  Его-то
Фандорин и перелистывал по ночам, сражаясь с бессонницей.
   Стишок был прилипчивый, про предпубертатную любовь. "Хорошая девочка Лида
на улице этой живет", бормотал теперь Николас с утра до вечера и видел перед
собой не какую-то неведомую  ему  Лиду,  а  улицу  Таганскую  и  дом  ј  15,
затянутый зеленой сеткой.
   Вот и сейчас магистр размахивал лопатой в такт амфибрахию - между прочим,
трехстопному, с женской рифмой, что  соответствовало  размеру  классического
лимерика. "Он с именем этим ложится  и  с  именем  этим  встает".  Ритм  был
удобный, в самый раз для физического труда, и дело шло споро.
   Наконец из-под мусора показались полусгнившие доски. Очевидно, в  подвале
когда-то жили люди, раз настланы полы.
   Пришлось отложить лопаты и взяться за ломы. Вскрыли один слой  досок,  за
ним обнаружился другой, обугленный.
   - Вот вам и пожар 1890-го, - заметил Болотников, вытирая вспотевший  лоб.
- Ну что вы вс„ бормочете? Вперед, Фандорин, мы близки к цели.
   Сняли и этот настил.
   - Ага! - азартно воскликнул Максим Эдуардович, когда железо  ударилось  о
камень. - Каменные плиты! Я так боялся,  что  под  досками  окажется  грунт.
Ну-ка, ну-ка, расчищаем!
   Поставили фонари на края ямы, образовавшейся  в  углу.  Докрошили  доски,
вычерпали труху и пыль лопатами.
   Угловая плита была размером примерно три фута на три.
   Болотников насупился.
   - Ай-я-яй. Хреново, Фандорин, здесь что-то не так. В  письме  сказано  "в
углу плита каменная да узкая", а эта квадратная. Да и,  похоже,  тяжеленная,
вдвоем не выковырнешь - как же сынок Микита  один-то  справился  бы?  Ладно,
давайте займемся швами.
   Толкаясь плечами, опустились на корточки, стали расчищать межплитный шов.
Николас морщился от тошнотворного скрежета, а сердце  сжималось  от  страха:
неужто ошибка?
   -  Достаточно,  -  решил  Максим  Эдуардович.  -  Подцепим  в  два  лома,
навалимся. Вдруг все-таки вывернем. На три-четыре.
   Фандорин уперся ногой в край проломленного деревянного настила,  вцепился
обеими руками в лом и по команде рванул рычаг кверху.
   Плита встала дыбом - с такой неожиданной легкостью, что  Болотников  едва
удержался на ногах.
   - Вот что значит узкая! - Магистр  придержал  плиту  и  показывал  на  ее
ребро. - Ширина не больше трех дюймов!
   Тяжело  задышав.  Болотников  отпихнул   коллегу   и,   подхватив   плиту
(оказывается, не такую уж тяжелую), отшвырнул ее в сторону. Она ударилась  о
брошенный лом и раскололась надвое.
   - Зачем? - воскликнул Николас. - Ведь это место потом станет музеем!
   Не отвечая, Максим  Эдуардович  упал  на  четвереньки  и  принялся  голой
ладонью выгребать из неглубокой выемки пыль.
   - Светите сюда! - прохрипел он. - Ну, живей! Тут  посередине  выемка.  Да
светите же! Я что-то нащупал!
   Фандорин направил луч фонаря вглубь темного  квадрата,  вытянул  шею,  но
архивист уткнулся лицом в самый пол и разглядеть что-либо было невозможно.
   - Что там?
   - Выемка, а в ней скоба, - глухо ответил Болотников. - На таких в старину
крепили дверные кольца.
   Приложение:
   ПОЛИТИЧЕСКИ НЕКОРРЕКТНЫЙ ЛИМЕРИК, ПОМОГШИЙ Н.ФАНДОРИНУ РАЗГРЕБАТЬ МУСОР В
ПОДВАЛЕ ДОМА ј 15 НОЧЬЮ 3 ИЮЛЯ
   Хорошая девочка Лида
   В красавцев спортивного вида
   Вс„ время влюблялась,
   Но предохранялась,
   Чтоб не было клэпа и СПИДа
   Глава четырнадцатая
   И ВСЕ-ТАКИ АНГЕЛ. "Я ВАС ОБМАНУЛ". К ЧЕМУ ПРИВОДИТ ПИТИЕ ДО НОГТЯ.  ЛЕВАЯ
РУКА КАПИТАНА ФОН ДОРНА. ТОЛЬКО БЫ УСПЕТЬ.
   Корнелиуса крепко схватили за руки,  а  мужик,  что  возился  у  жаровни,
повернулся. Был он низколоб, с вывернутыми волосатыми ноздрями, толстая  шея
шире головы. Оглядел приговоренного  с  головы  до  ног,  покряхтел,  шагнул
ближе.
   Палач! Он-то и станет сейчас терзать бедное тело несчастного  рыцаря  фон
Дорна.
   -  Слово  и  дело,  -  беззвучно  прошептали  белые  губы  капитана...  -
Государево...
   Рассказать про Либерею. Что угодно, лишь бы  отсрочить  муку!  Пускай  на
крюк, но не сейчас, после!
   - А слушать от вас, злодеев, "слово и дело" не велено, - сказал  дьяк.  -
Не записывай, Гришка. От страха смертного воры  много  чего  кричат,  только
веры вам нету. Давай, Силантий, не томи. Уж вечерять скоро.
   Корнелиус открыл рот, чтоб крикнуть такое, от чего допроситель  навострит
уши: "Знаю, где царский клад!" Но кат шлепнул его по  губам  -  молчи,  мол.
Вроде не сильно и шлепнул, но во рту сразу стало солоно.
   - Добрый  армячок,  жаль  короткий,  -  пробурчал  Силантий  сам  себе  и
прикрикнул на забившегося узника, как на лошадь. - Ну, балуй!
   Взял фон  Дорна  за  плечи,  кивнул  тюремщикам,  чтоб  отошли,  и  легко
вытряхнул преступника из куцавейки. Отложил добротную вещь в сторону,  таким
же манером снял с Корнелиуса вязаный телогрей. Рубашку со вздохом  сожаления
разодрал - зацепил пальцем у ворота и рванул до пупа. Подручные вмиг сорвали
лоскуты, и голый торс капитана весь пошел мурашками.
   - Ништо, - подмигнул палач. - Сейчас обогреешься, потом умоешься.
   Лучше быстрая смерть, чем истязание, решил Корнелиус  и,  пользуясь  тем,
что ноги свободны, ударил ката ногой в пах. Сейчас вывернуться,  схватить  с
жаровни раскаленные щипцы потяжелее и перВо-наперво гнусному дьяку по  харе,
потом душегубу Силантию, а дальше как  получится.  Набежит  стража,  изрубит
саблями, но это уж пускай.
   Ничего этого не было. Палач от удара, который согнул  бы  пополам  любого
мужчину, только охнул, но не пошатнулся, а  привычные  тюремщики  повисли  у
мушкетера на руках.
   - А за это я тебя, червя, с потягом, - сказал непонятное Силантий и ткнул
пленника пальцем под душу  -  у  Корнелиуса  от  боли  перехватило  дыхание,
подкосились колени.
   Чтоб не брыкался, ноги ему перетянули ремешком, подтащили к дыбе.  Сейчас
подцепят сзади за запястья, дернут  к  потолку,  чтоб  вывернулись  плечевые
суставы, а там начнут охаживать кнутом - семихвосткой и жечь железом.
   Дьяк вдруг поднялся из-за стола, сдернул  шапку.  Вскочил  и  молоденький
писец.
   В пытошную  вошли  двое:  первым  кремлевский  скороход  в  алом  царском
кафтане, за ним еще кто-то, в полумраке толком не разглядеть, только  слышно
было, как позвякивает на боку сабля.
   - Указ  ближнего  государева  боярина  Артамона  Сергеевича  Матфеева,  -
объявил придворный служитель и, развернув, прочитал грамотку. - "Царственной
большой  печати  сберегатель  приговорил  служилого  немца  капитана  Корнея
Фондорина не мешкая из Разбойного приказа отпустить, ибо вины на нем нет,  о
чем ему,  боярину,  ведомо.  А  ежели  кто  тому  капитану  Фондорину  чинил
бесчестье или обиду, того обидчика,  на  кого  Корней  покажет,  заковать  в
железа и бить кнутом нещадно, даже до полуста раз".
   Из тени вышел и второй. В серебряном кафтане, островерхой собольей шапке,
лицом черен.
   - Иван... Иван Артамонович, - всхлипнул фон Дорн, еще не до конца поверив
в чудо.
   - Указ боярина слыхал? -  строго  спросил  арап  у  дьяка.  -  Вели  руки
развязать. Кнута захотел?
   Пытошный дьяк, и без того бледный, сделался вовсе мучнистым.
   - Знать не знал, ведать не ведал...  -  залепетал.  -  Они  и  именем  не
назвались... Да господи, да если б я  знал,  разве  б  я...  -  Поперхнулся,
закричал. - Веревки снимайте, аспиды! Одежу, одежу ихней милости поднесите!
   Матфеевский дворецкий подошел к  Корнелиусу,  хмуро  оглядел  его,  помял
сильными, жесткими пальцами ребра.
   - Цел? Поломать не успели? К службе годен?
   - Годен, Иван Артамонович, - ответил фон Дорн, натягивая  телогрей  -  от
обрывков рубахи отмахнулся. - Но  еще  немножко,  и  надо  бы  отставка.  По
увечности.
   Арап покосился на дыбу, на жаровню.
   - Ну, я тебя на воле подожду. Тут дух тяжелый.  Только  недолго.  Корней.
Служба ждет.
   Вышел.
   Корнелиус помял задеревеневшие запястья. Вот так: "Вины на нем нет, о чем
ему,  боярину,  ведомо"  -  и  весь  сказ.  Нет,   определенно   в   русском
судопроизводстве имелись свои преимущества.
   Он повернулся к Силантию, взял одной рукой за  бороду,  другой  ударил  в
зубы - от души, до хруста. Не за то, что палач, а за прибаутки и за "червя".
   Подошел к дьяку. Тот зажмурился. Но вся злоба из  капитана  уже  вышла  с
зуботычиной, потому дознавателя фон Дорн бить не стал, только сплюнул.
   Иван Артамонович ждал в санях, рядом - медвежья шуба, приготовленная  для
Корнелиуса.
   - Быстро управился, - усмехнулся арап. - Не сильно обидели, что ли?
   Капитан скривил губы, садясь и укутываясь в шубу.
   - Ну их, собак. Только рука грязнить. Спасибо, Иван Артамонович. Ты  меня
выручал.
   - Грех верного человека не выручить. - Арап  тронул  узорчатые  вожжи,  и
тройка серых коней покатила по желтому снегу. - Адам Валзеров до меня только
в полдень добрался, прежде того я с  боярином  в  царском  тереме  был.  Как
прознал я, что тебя в Разбойный сволокли, сразу сюда. Хорошо, поспел,  а  то
тут мастера из человеков пироги с требухой делать. Только  вот  что  я  тебе
скажу, Корней. Рвение трать на солдатскую службу, лазутчиков у боярина и без
тебя довольно. То во дворце подслушиваешь, то к злохитрому  Таисию  на  двор
забрался. Поумерь пыл-то, поумерь. Что мы тебя из пытошной вызволили, за  то
не благодари. Артамон Сергеевич своих ревнителей в беде не бросает - об этом
помни. А что Таисий, п„с латинский, заодно с Милославскими, про то нам и так
ведомо, зря ты на рожон лез.  Ничего,  как  наша  возьмет,  со  всеми  ними,
паскудниками, расчет будет.
   - Как это - "наша возьмет"? - спросил капитан.
   - А так. Завтра поутру придет московский народ в Кремль, большой  толпой.
Станут Петра царем кричать, а в правительницы царицу Наталью Кирилловну.  Уж
ходят наши по Москве и посадам, шепчут. Федор и Иван -  де  слабы,  немощны.
Лекаря говорят, оба царевича на свете не жильцы, в правители не годны.  Иди,
капитан, отсыпайся. Не твое дело боярским оком и ухом быть, твое дело  шпагу
крепко держать. Завтра будет тебе работа. С рассвета заступишь со своими  на
караул вокруг  Грановитой  палаты,  там  будет  Дума  сидеть.  Стремянных  и
копейщиков близко не подпускай. Если что - руби их в капусту.  Понял,  какое
тебе дело доверено?
   Что ж тут было не понять. В капусту так  в  капусту.  Корнелиус  блаженно
потянулся, окинув взглядом белую реку с черными прорубями и малиновую полосу
заката на серебряном небе.. Жить на Божьем свете  было  хорошо.  А  чудесный
спаситель Иван Артамонович  хоть  и  черен  ликом,  но  все  равно  -  ангел
Господень, это теперь окончательно прояснилось.
   * * *
   Отсыпаться Корнелиусу было ни к чему - слава богу, наспался, належался  в
"щели". Отдав поручику необходимые распоряжения по роте (проверить оружие  и
амуницию, из казармы никого не  отпускать,  шлемы  и  панцири  начистить  до
зеркального блеска), фон Дорн переоделся, опрокинул на ходу  чарку  водки  -
есть было некогда, хоть и хотелось - и в седло.
   До Каменных Яузских ворот доскакал в десять минут, а там уж начиналась  и
черная Семеновская слобода. От нетерпения,  от  радостного  предвкушения  не
хватало воздуха, так что дышал не носом - глотал морозный воздух  ртом.  Раз
Вальзер дожидался арапа в Артамоновском переулке, стало быть, Во-первых, жив
и невредим, Во-вторых, благополучно добрался до дому, в-третьих,  никуда  не
сбежал  и,  в-четвертых,  истинно  благородный,  достойный  человек,  в  чем
Корнелиус никогда и не сомневался. Ну разве что  в  минуты  слабости,  когда
лежал в холодной и тесной "щели". Постыдная гадина  шевельнулась  в  душе  и
теперь, зашипела:
   "Это он не тебя спасти хотел, а боялся, чтоб ты под пыткой его не  выдал,
вот и побежал к Матфееву" - и тут же была с омерзением попрана и растоптана.
   Брат Андреас говорил: "Никогда не думай о  человеке  плохо,  пока  он  не
сделал дурного". А уж если человек сделал тебе хорошее, то подозревать его в
скверном тем более грех.
   Когда же узенькое сторожевое окошко дубовых ворот раскрылось  на  стук  и
Корнелиус увидел просиявшее радостью лицо аптекаря, подлое шипение и навовсе
забылось.
   - Боже, Боже, - вс„ повторял Вальзер имя, которого обычно не  употреблял,
ибо, как известно,  почитал  религию  пустым  суеверием.  -  Какое  счастье,
господин фон Дорн, что вы живы! Я просто не верю  своим  глазам!  О,  как  я
терзался, представляя, что вас убили,  или  ранили,  или  самое  страшное  -
отвели в Разбойный приказ! Даже обладание Замолеем не облегчало моих мук!
   - Так книга у вас? - спросил капитан, спешиваясь. - Вы ее донесли? Браво,
герр Вальзер. Надеюсь, оклад от нее не оторвали, чтоб избавиться от тяжести?
   Аптекарь подмигнул:
   - Не волнуйтесь, не оторвал. Вся ваша добыча в алтын-толобасе.
   - Как "вся"?!
   Корнелиус замер у коновязи с уздечкой в руке. О таком он и не мечтал!
   - Но... Но мешок был неподъемен, даже я еле  его  тащил!  Как  вы  смогли
один, ночью, пронести такую тяжесть через весь город,  мимо  всех  застав  и
решеток? Это невероятно!
   - Вы совершенно правы, - засмеялся Вальзер. - У первой  же  решетки  меня
схватили за шиворот... Да идемте же в дом, холодно.
   Свой рассказ он продолжил уже в горнице, где горели яркие свечи, на стене
жмурился африканский крокодил, а на столе, посверкивая гранями, стоял графин
резного стекла с темно-рубиновой жидкостью.
   - ...Схватили, кричат: "Кто таков? Вор? Почто без фонаря? Что в  мешке  -
покража?" И не  обычные  уличные  сторожа,  а  самые  настоящие  полицейские
стражники - земские ярыжки.
   - А вы что? - ахнул фон Дорн.
   - Вы знаете, герр капитан, я человек честный, врать не люблю.  -  Морщины
собрались в плутовскую гримасу, совершенно не  шедшую  ученому  аптекарю.  -
Отвечаю, как есть: "Да, в мешке покража. Лазил на митрополитов  двор,  украл
полный мешок книг. Можете отвести меня обратно, вам  за  усердие  по  алтыну
дадут, много по два. А поможете мне мешок до дома дотащить - я вам выдам  по
рублю каждому и еще по бутыли сладкого рейнского вина". И что вы думаете?
   - Дотащили? - поразился Корнелиус.
   - Мало того, что дотащили, так еще и охраняли, через канавы  под  локотки
переводили, а после, когда расплатился, долго кланялись. Просили  впредь  не
забывать, если какая надобность.
   - Вы просто великолепны! Я хочу за вас выпить!
   Капитан потянулся к заманчиво посверкивающему графину,  рядом  с  которым
стояли две глиняные кружки, каким на торжке в хороший день цена  полкопейки.
Только в нелепом  жилище  чудака-аптекаря  благородное  венецианское  стекло
могло соседствовать с грубой ремесленной поделкой.
   Вальзер придержал пробку.
   - Нет, мой милый Корнелиус. Вы ведь позволите мне вас так называть? Здесь
драгоценное  кипрское  вино,  которое  я  давно  бер„г  именно   для   этого
торжественного дня. И мы с вами непременно выпьем, но  не  здесь,  а  внизу,
рядом с нашим великим трофеем.
   - Так идемте ж скорей!
   Вдвоем они сняли обе каменные плиты, по деревянной лесенке  спустились  в
потайной подвал.
   Отрытый толобас с откинутой крышкой был до половины  заполнен  книгами  в
радужно искрящихся  обложках.  Капитан  благоговейно  опустился  на  колени,
погладил пальцами смарагды, яхонты, лалы.
   - А где Замолей? Что-то я его не вижу.
   - Он здесь, на столе. Я не мог удержаться и заглянул в текст.
   - И что? - Фон Дорн с любопытством взглянул на раскрытый том, серевший  в
полутьме широкими страницами. - Вы сможете это прочесть?
   Он подошел, поставил свечу в глиняном шандале на стол, куда  Вальзер  уже
пристроил графин с кружками.
   Бледно-коричневые, письмена покрывали листы сплошной паутиной.  Неужто  в
этих закорючках таится секрет великой трансмутации?
   - Я одного не возьму в толк, - задумчиво произнес капитан, разливая вино.
- Зачем вам, дорогой господин Вальзер, вс„ золото вселенной?  Вы  достаточно
состоятельны, чтобы обеспечивать себя всем  необходимым.  Мой  ученый  брат,
настоятель бенедиктинского  монастыря,  говорил:  "Богатство  измеряется  не
цифрами, а ощущением. Один чувствует себя нищим,  имея  ренту  в  сто  тысяч
дукатов, потому что ему вс„ мало; другой богат и со ста талерами, потому что
ему хватает и еще остается". Вы безусловно относитесь ко второй категории. К
чему же было тратить столько лет и сил на добычу сокровища, которое  вам  не
нужно? Не понимаю. Так или иначе, теперь ваша мечта  осуществилась.  Давайте
за это выпьем. Мне не терпится попробовать вашего замечательного кипрского.
   - Постойте.
   Аптекарь  внезапно  сделался  серьезен,  а  возможно,  даже   чего-то   и
устрашился - нервически облизнул губы, захрустел пальцами.
   - Я... Вы... Вы совершенно правы, мой друг. Я  сразу  понял,  что  вы  не
только храбры, но и проницательны.  Тем  легче  мне  будет  признаться  вам,
человеку умному и великодушному...
   - В чем? - улыбнулся фон Дорн. - Вы что, ошиблись, и в  Замолее  написана
какая-нибудь бессмыслица? Никакого Магистериума, Красной  Тинктуры  или  как
там еще называется ваша магическая субстанция, с помощью этой пыльной книжки
вы не добудете? Ничего. Моей добычи хватит на двоих. Я поделюсь с вами - тем
более, что вам и в самом деле  не  так  много  надо.  Хотите,  я  куплю  вам
отличный дом неподалеку  от  своего  замка?  О,  я  выстрою  себе  настоящее
французское шато - с башнями и рвом, но в то же время с  большими  окнами  и
удобными комнатами. А вам я куплю  славную  усадьбу  с  чудесным  садом.  Вы
будете сидеть в увитой плющом беседке и читать свои скучные книги.  А  может
быть, даже сами сочините философский трактат  или  опишете  историю  поисков
Либереи в дикой Московии. Чем не роман?
   Он  засмеялся,  довольный  шуткой.  Вальзер  же  стал  еще  мрачнее.   Он
определенно волновался, и чем дальше, тем больше.
   - Я же говорю, герр капитан, вы человек великодушный, и картина,  которую
вы нарисовали - дом, сад, книги - для меня полна соблазна. Но мне  уготована
иная дорога в жизни. Не мир, но бой. Не отдохновение, а жертвенное служение.
Вы угадали: в Замолее не содержится рецепт изготовления Философского  Камня.
По очень простой причине - из одного элемента невозможно добыть  другой,  из
ртути никогда не получится золото. В наш просвещенный век никто из настоящих
ученых в эти алхимические бредни уже не верит.
   Корнелиус так удивился, что даже кружку с вином отставил.
   - Но... Но зачем же вам то