жен, когда в нем назрела тоска по
пониманию и когда он освободился от помех?.. Что, если индивидуальный мозг
не эволюционирует, потому что эволюционирует мозг общий?.. Что, если мы
связаны друг с другом гораздо больше, чем нам кажется, и бессознательное
влияние сильнее сознательного?.. И тогда я подумал - если это так, то надо
удалиться куда-нибудь в глушь, чтобы избавиться от вредных помех, и если
образы - это бессознательное влияние человечества на одного человека, то
они меня настигнут и там... И я ушел на много лет и дождался, когда
родились образы, и понял, что вы их ждете, сами того не понимая, и понял,
что пора возвращаться. Я стал думать о них уже сознательно, и ваши
усилители, дорогой метр, их приняли... Вот и все.
 - Все молчали, как будто проснулись на рассвете и не
хотели прогонять видений и приступать к делам дня.
- Как можно в это поверить?.. - спросила актриса у знаменитого ученого. Но
ученый молчал.
- А какое у вас мнение насчет Бетховена? - спросил приезжий. - Хороший он
человек или склочник?
 - Ученый только махнул рукой. Потом достал большой
носовой платок я вытер лицо. Потом долго складывал его, как будто дожидался
чего-то.
 - Подошла официантка Семина. Глаза ее горели.
- Давайте я вас постригу, - сказала она, протянула руку и провела ему снизу
вверх по загривку. - Я умею...
- Заигрывать со мной бесполезно, - сказал он. - Я заговоренный.
- Вы нестриженый, - сказала Муза. - Почему вы так говорите, как будто мы не
верим? Мы верим теперь. Нам все и так понятно.
- Что же вам понятно? - язвительно спросила актриса. - Что именно?
- А то понятно, - сказала Муза Семина, - что искусство должно, конечно,
заниматься познанием человека... но его главная задача-воздействовать на
человека...
- Я не сплю?.. - спросил приезжий и огляделся.
- Помолчите, - сказала официантка Семина. - Что же касается познания, то
чем индивидуальной описание, тем оно общей...
- Я серьезно спрашиваю вас - я не сплю?
- Не спите, не спите, - небрежно сказала официантка Семина. - Я говорю:
описывая глубины индивидуальные, мы приближаемся к единству вида под
названием "человек"... Не важнее ли всего искать то единство
противоположностей, которое существенно именно для человека и на котором
можно строить примеры дискретной красоты.
 - Все вытаращили глаза, а приезжий подскочил в
величайшем возбуждении.
- Нет, я, конечно, не со всем согласен! - сказал он. - От многого я уже
давно отказался! И мне было забавно столкнуться с мыслями, от которых я уже
ушел! Но послушайте! Послушайте, почему вы стали так говорить?
- Как? - спросила официантка Семина.
- Вы когда-нибудь занимались эстетикой?
- Чем? - растерянно спросила, официантка Семина.
 - Приезжий уселся и стал смотреть на нее. Потом он
хлопнул себя по лбу, обернулся к ученому и сказал:
- Как это я сразу не догадался... Это же ваш ученый стиль!
 - Ученый медленно поднял голову. Теперь все стали
смотреть на него. Лицо у него было каменное, а поперек лба вздулась вена.
- Я почти поверил, - сказал он. - Я хочу поверить... Но чем вы можете
доказать, что это не мистификация?.. Потому что если все так, значит
начинается Золотой век... Одно доказательство... Я ученый... Одно...
- Я знаю, как начнется то, что вы увидите, когда вернетесь к своей
аппаратуре, - сказал приезжий. - Теперь я верю, что эксперимент удался...
- Как начнется... то, что я увижу... как? - ученый почти не дышал.
- Вы увидите третий этаж жилого дома. Там будет раздаваться очень хорошая
музыка... - сказал приезжий.


БЮСТ ИМПЕРАТОРА.

 - Это был третий этаж жилого дома. Там очень хорошая
музыка раздавалась. Потому что за роялем, прекрасным роялем, кстати
сказать, сидел Людвиг Бетховен, плотный человек. Волосы у него были соль с
перцем, начинали седеть, и лицо красноватое, и глаза пламенно-голубые. Вот
какой он был, не последний в своем деле музыкант, печальный человек.
 - Потом он не стал больше играть, а когда последний
аккорд повис - он его педалью поддержал постановил в воздухе, а потом к
нему еще присоединил один. Перед ним на подставке для нот стояло письмо, и
он это письмо брал аккордами и не давал ему гаснуть, и получалось, что это
начало Лунной, только аккорд не переходил в аккорд, а как будто Людвиг
кирпичи клал, возводил стену.
 - И тут он подумал и сказал так:
- Кто-то окрестил эту сонату Лунной... а я, старый дурак, с этим
согласился. И еще он подумал:
- А почему бы и нет? Люди хотят, чтобы название будило память о прошлом, и
тогда тот, кого чет с нами, приходит и встает рядом.
 - Он взял письмо и прочел вслух: "Я приехала... и теперь
мы с тобой в одном городе, Людвиг".
- Но люди находятся вместе не только тогда, когда они рядом, - сказал он. -
Поздно, Джульетта, поздно.
 - И тут он взял и порвал письмо на мелкие клочки, а
потом попытался их сложить вместе и немножко повозился с клочками, потом
покряхтел и смахнул их в ладонь и не знал, куда девать - выбросить не
решался.
- Господин Бетховен! - закричал человек, входя в комнату. - Пошел второй
час, как вы музыку играете! Что же вы мне ответа не даете на письмо, вы,
наверно, хотите, чтобы я дожидался до ночи?
 - Бетховен обернулся и посмотрел на этого человека.
- Ответа не будет. Вот тебе за труды. И не кричи так. Я прекрасно слышу.
 - Посыльный взял деньги и пошел к дверям.
- Постой, - сказал Бетховен. - Иди сюда. У меня не выходит финал. Вот
послушай, - и он стал укладывать аккорды, как будто стенку строил. -
Говорят, что это Лунная соната. Это неверно. Вот первая часть - смотри. Это
мрак, это предчувствие горя. А вот вторая часть - это описание горя...
понимаешь? - Бетховен взял посыльного за руку и заглянул ему в лицо.
Бетховен как огромный седой новорожденный - голубые пламенные глаза и
волосы в сером порохе. - Я лучше пойду, - сказал малый и, вырвав руку, ушел
из комнаты.
 - А Бетховен стал опять укладывать аккорды. И заговорил
громко, потому что уже давно врал, что хорошо слышит. Ему было очень
страшно.
- Прошлое словно гиря повисло на моей душе. Но прошлое родит слезливую
музыку... Настоящее родит трезвую прозу, и только будущее родит мечту - так
я написал. Но где взять это будущее?
 - Он оглянулся.
 - Все лежит вперемешку в этой комнате. Партитуры,
рубахи, носки, книги. Он стряхнул с ладони бумажные комочки, оперся тяжело
на отставленное колено и опустил голову. Потом вздохнул, отыскал цилиндр и
вышел из дому.
  - ...Он шел мимо столиков пивного
зала, стоявших на улице.
- Мальчик, стул господину Бетховену! - крикнул хозяин и понес ему кружку
пива, и все стали оглядываться, и ему это было все равно, потому что он был
Бетховен.
- У меня сегодня нет денег, Филипп, - сказал он.
- Я на вас зарабатываю, - наклонившись, тихо сказал хозяин. - Сюда приходят
из-за вас.
- Не слышу, - сказал Бетховен.
 - Хозяин махнул рукой и поставил пиво на стол.
- Вы сегодня бездельничаете, Людвиг, - сказал худой человек за соседним
столом.
- Здравствуй, здравствуй, - рассеянно ответил Бетховен, глядя в сторону.
- Что? Не идет? - спросил человек, наклонившись. - Вот это? - и он
пошевелил пальцами в воздухе, как будто играл гамму. - Нет вдохновения?
Боги нас оставили?
- Боги нас оставляют, когда мы отворачиваемся от них, - сказал Бетховен.
- Боги нас оставляют, когда у нас нет денег, - ответил худой. - Моя жена
хорошо это знала... Теперь это знает дочка.
- Молчи, пьяница, - сказал Бетховен. - Вдохновение уходит от нас, когда нет
ясной мысли. Вдохновение не родится, когда видишь, что мысль твоя ложная.
- Чепуха, Людвиг. Вдохновение и мысль - что между ними общего? Вдохновение
- это когда сам не знаешь, почему пишется. Твоя музыка или мои стихи -
безразлично. И тебе это известно лучше, чем мне.
- Ты прав. Но вдохновляются все-таки истиной, а не ложью... Вот ты говоришь
- сядь и импровизируй.
- Я этого не говорил.
- Нет, говорил! Я же слышал! Да, я могу сесть за рояль и заиграть. И так
поступал не только я. Давно известно, что величайшие пианисты были и
величайшими импровизаторами. Но как они играли? Не так, как нынешние,
которые бегают по клавиатуре с заученными пассажами - вот так: пуч-пуч-пуч
- что это означает? Ничего! Истинные виртуозы давали в своей игре нечто
цельное. Связное. Такая импровизация - это искусство! Вот что значит
импровизация. Все остальное ничего не стоит!
 - Он теребил ухо, как будто оно было заложено ватой.
 - Он встал со стула. Худой оглянулся на столики, за
которыми сидели внимательные слушатели.
- Пей, Людвиг, - сказал он.
- Замолчи! Истинное сочинение - это поиски мелькнувшей и ускользающей
мысли. Я преследую ее. Я схватываю ее и вижу, как она бежит и пропадает в
кипящей массе. Я с возобновленной страстью схватываю ее, я не могу больше
отделиться от нее, мне нужно множить ее по всем модуляциям, - он опять сел.
- Так пишут музыку и так выигрывают сражения, безразлично. Вот что такое
вдохновение.
- Это у тебя от Наполеона. Это модно. Особенно когда п городе полно
французов. Которых ты, впрочем, считаешь освободителями... - сказал худой.
- Ты же посвятил Наполеону свою музыку, не правда ли?
- Да, л ему посвятил свою работу, - тихо сказал Бетховен. - Но я думал, что
он бог... А он оказался жалким человеком и объявил себя императором! -
закричал Бетховен и стукнул кулаком по столу. - На нем сиял венец свободы,
а он позарился на королевские обноски со всей Европы! Он продал Великую
революцию! Я порвал свое посвящение!
- Осторожно. Французы, - сказал худой. - Но говорите так громко. Вы
достаточно известны.
 - Проходит щеголь, французский офицер, весь в перьях,
молодой и сильный. Бетховен обернулся, погрозил ему кулаком и сказал
громко, потому что он так привык:
- Если бы я был генералом и понимал и стратегии столько же, сколько в
контрапункте, тогда бы я задал вам работу!
 - Все в страхе замерли, но француз пожал плечами и ушел.
- Ты безумец, Людвиг, - сказал худой.
- Прощай, - сказал Бетховен. - Я иду к князю Лихновскому. Если я достану
денег, я зайду к тебе.
- Остришь, - растерянно сказал худой. - Незачем тебе приходить. У меня
беспорядок. Десятилетняя девочка не хозяйка.
- Прекрасно. Вот я посмотрю, какая у тебя дочка, - сказал Бетховен и ушел
из трактира.
 - Бетховен пришел к князю Лихновскому и отказался
играть, потому что в гостях были красивые и вежливые французские офицеры.
- Между живущими ныне композиторами, как ясно всякому непредубежденному
музыканту, единственный, кто занимает столь же выдающееся положение, как
покойный Гайдн, является Бетховен, - скрипуче сказал граф Оперсдорф,
человек во фраке. - Он соединяет оригинальный гений и в высшей степени
изобретательную фантазию... Его сочинения, подобно сочинениям его
знаменитого предшественника. слушаются вновь и вновь и каждый раз обещают
новое удовольствие.
 - Но Бетховен не расслышал этого, и все обиделись, кроме
французских офицеров, которые ничего не поняли, но они повскакали, когда
Бетховен, уходя, задел тумбочку с бюстом императора. Император был
фарфоровый, очень красивый, с позолоченным венком на лбу, и чувствовалось,
что хотя его делали наскоро, но умелой рукой. И несмотря на то, что он
разбился очень громко, черепки его ничем не отличались от того, как если бы
разбился сервиз. Впрочем, и этого Бетховен не услышал, потому что все
последнее время, когда он волновался, он слышал только музыку.
 - Потом много говорили, как он, увидев французов у
князя, швырнул на пол статую императора и ушел, не оборачиваясь, от
застывших в ужасе гостей но теперь мы знаем, что это не так. По дороге
домой он вспомнил, что шел к князю за деньгами, и хотел вернуться, но
постеснялся, так как всегда в отличие от князя получал деньги только за
работу, а ведь он отказался играть на рояле, не правда ли?


КРАК! - СКАЗАЛА КОРОБКА.

- Почему вы передавали нам истории именно этих людей?
- Потому что я люблю этих, - сказал приезжий. - Кто-нибудь подумает о
других... Эпоха Возрождения в Европе началась со "Слова о полку Игореве".
Вот я с него и начал.
- Ну хорошо, - сказал ученый. - Допустим, мы поверили, что искусство -
способ жить, что эволюция мозга - это эволюция общественных связей, и в
бессознательное влияние друг на друга поверили... Но остается главный
вопрос: как вызвать вдохновение, как сделать, чтобы оно не было редким
гостем, как разомкнуть сознание, чтобы оно фокусировало идеи, носящиеся в
воздухе?
- Ладно... есть одна отмычка, - сказал приезжий. - Поверили в остальное -
поверите и в это ...
 - Горький когда-то говорил: "Товарищ, знай и верь, что
ты.- самый необходимый человек на земле" и еще: "Какая еще есть радость,
кроме любования талантом человека?"... А почему их меньше, талантов, чем
хотелось бы? Каждому человеку есть что сказать, но большинство вроде бы как
заикается. Неталантливость - это душевное заикание, его надо лечить... А
лучший способ - это излечение радостью. Кто радуется, тот не боится...
Каждый может припомнить о себе, когда он не был заикой, а когда был...
 - Удивительно умел этот человек говорить невпопад. Вот и
теперь.
- Да...-угрюмо и не сразу сказал ученый.-Припоминаю.,. Все обнажилось...
Можете представить себе такое... Шел по улице тихий молодой человек,
служащий... Я тогда был совсем тихий. В школе я был отличником и хотел
таким остаться в науке... Мир я перестраивать не собирался, и меня вполне
устраивала роль шестеренки отличного качества, которую не так-то просто
заменить... Одним словом, я вам честную работу, а вы меня оставляете в
покос и хорошо смазываете... Ну вот... А был тогда в городе международный
фестиваль молодежи, и я этого не учел.
- Не надо больше пить, - сказала Валентина Николаевна.
- Пустяки, - сказал ученый. - Я же не о себе рассказываю, а о том молодом
человеке. Теперь я совсем другой.
 - Он выпил рюмку, поперхнулся и закашлялся, даже слезы
выступили. И повеселел.
- Иду по улице, и вдруг музыка, вдруг яркость, вдруг гитары бьют шальной,
неслыханный ритм... Вдруг женщина, смуглая и прекрасная, выбрала меня из
толпы, и отказаться нельзя, все смеются, хлопают - начинает танцевать и
улыбается мне в глаза... то совсем близко, то отходит на длину вытянутой
руки... Гитары рокочут... И вдруг стоп, танец кончился. Она стоит совсем
близко. Дышит.
 - Ах, танец, танец, что ты с людьми делаешь. Ах, танец,
немой разговор.
- Подождите, - сказала Валентина Николаевна.
- Не перебивайте, - сказал ученый. - А то не решусь досказать. Вот и
подумал молодой человек - может быть такое, чтобы сразу, без оглядки, на
всю жизнь? И чтобы жизнь была такая, как встреча на улице.
- Может, - сказал приезжий.
 - Нет, - сказал ученый. - Завтра она будет другая, эта
женщина. Неоткуда взяться такой, чтобы понимала с первого вздоха и жила,
как в танце. Разойдутся утром люди, и останутся на асфальте бумажный мусор,
а на проводах фестивальные плакаты. Вот как думал тот молодой человек.
Потому что, видимо, танец - это всегда вызов. А я этот вызов не принял и
струсил.
- Я тоже, - сказала Валентина Николаевна.
- Я вас сразу узнал, - сказал ученый. - Только волосы у вас теперь светлые.
Крашеные?
- Нет. Тогда были крашеные. Это была моя перовая роль. Не хотела парика,
выкрасилась в темный цвет. Я играла гречанку в фильме этого клоуна. Он
сочинил фантастическую повесть про гречанку. Называлась "Голубая жилка
Афродиты"... Я была тогда археологом... Я была тогда влюблена в этого
дурака...
- Потом из этой истории сделали фильм, - сказал приезжий. - И на роль
гречанки взяли Валю. У нее на физиономии было написано, что она может
сыграть эту роль. Впрочем это была ошибка.
- Да, - сказала Валя. - Впрочем, это была ошибка. Я сыграла эту роль. Был
большой успех... Почему я с вами веду такие разговоры? Переменим пластинку.
- Сейчас, - сказал ученый и тронул какую-то ручку с края стола. -
Ультразвуковая музыка, - извиняясь, сказал он. - Для настроения. За порогом
слышимости.
- Я бы вас поубивала обоих, - сказала актриса. - Вы с нами как с кроликами,
честное слово. Что-то мне весело становится - это опять пластинка?
 - Ученый кивнул. Актриса закрыла лицо руками. Приезжий
наклонился и рывком отломал ручку у края стола. Блеснула искра. Столик
зажужжал и затих.
- Ну вот, - сказал приезжий. - Поговорим в натуральном виде.
- После этого я играла только всякое "кушать подано", - сказала актриса. -
Потому что умела только подражать кому-нибудь, и все мое искусство зависело
от прототипов... а, как на грех, никто из женщин не поразил больше моего
воображения... Потом за роль Офелии мне дали звание. Но это звание дали
Шекспиру, а не мне - это-то уж я понимала... Актрисы из меня не вышло... Во
мне не оказалось ничего своего... Любовь была книжная, роли или натурные
слепки, или автор классик... ничего своего...
- Врешь! - сказал приезжий и стукнул кулаком. - Врешь!
- Правду говорю, - сказала актриса с тоской. - Скрываться бесполезно... Ты
сам этого хотел... Мне все равно...
- А танец! - сказал приезжий. - Танец на площади, от которого захватывало
дыхание!
- Плясать... - сказала актриса. - Кому это нужно?..
- Высшее искусство - это танец, - сказал приезжий. - Признаем это со
смирением. Потому что это раскованный человек. Танец - это единственная
реальность в искусстве, показывающая, как выглядит счастливая жизнь.
Человека, который видит танец прекрасной женщины, охватывает экстаз, только
потом ему почему-то плакать хочется.
- Боже мой... - сказала актриса, - Если бы я в это могла поверить...
Наверное, это опять какой-нибудь проклятый стол работает, и подкрадывается,
и поет неслышно... Мне кажется, я догадалась, какой толчок вызывает
вдохновение... Если бы я в это могла поверить, я бы сказала "здравствуй,
жизнь, нерастраченная, спящая во мне жизнь"...
- Ну что ж, - сказал приезжий медленно. - Теперь, пожалуй, можно и
рассказать... что я считаю этим толчком...
 - Он расстегнул ворот. Теперь было видно, как он устал.
- Бытие определяет сознание, так? - сказал он - Так. Социальные изменения
привели к раскрепощению сознания, так? Так. Тогда обнаружились резервы, о
которых не подозревали... множество талантов. А почему не все?.. Ведь
творчество - наиболее естественное поведение человека. Я предлагаю свою
версию. Если она не универсальна, если она годится только для состоявшегося
коммунизма, значит надо помочь ему состояться... Я считаю, что толчком к
вдохновению служит нежность... Что?.. - испуганно спросил он. - Я
кого-нибудь обидел?
 - Никто ему не ответил.
- Это мне пришло в голову, когда запустили в космос собаку Лайку и она
погибла. Слушайте, - сказал приезжий, - прошли войны, после которых трупы
сгребали бульдозерами, а люди вдруг стали болеть о собачонке, которую в
жизни не замечали... Что это было? Они поняли, что Лайка неповторима, будут
другие, но этой не будет. И взвыли от тоски... Что это? Сентиментальность?
Нет. Это была нежность. Новое чувство, нарождающееся в своем массовом
варианте... И тогда я решил - если мне удастся с помощью рассказов об этих
великанах вызвать нежность к одной спасенной от коллекции ящерице - значит,
ничего не потеряно, и человек может. А если может один, значит может и
другой, а если другие могут, то они могут многое, практически, наверное,
всђ... Почему? Я давно уже знал, что талантливыми могут быть все, кроме
больных медицинских кретинов... Что такое неталантливый человек? Это
человек, талант которого лежит не в той области, в которой он трудится. В
плохом физике спит гениальный повар, и так далее... Почему он не в той
области? Раньше его загоняли туда социальные условия, смертельная
необходимость. Выбивались только силачи и догадавшиеся. Почему же
талантливы не все, когда внешних помех так мало?.. Потому что человек чаще
всего не знает, где зарыт его талант. Почему он этого не знает? Потому что
он не свободен внутри себя, а творчество-это высшая степень бессознательной
свободы. Почему же он угнетен, даже не подозревая об этом? Потому что он не
сталкивается с нежностью... А почему? А потому, что мы все влияем друг на
друга не только сознательно, но и бессознательно. И если м