ашно побледнел и выпучил  глаза  Коля
Вязовкин. Но прежде чем Высоцкий успел что-нибудь сообразить, студент бешено
схватил его за грудь, рванул к себе и со всего размаха ударил спиной и затылком о ближайшее  дерево.  Шляпа  соскочила  с
головы инженера, он тяжко крякнул, и перед глазами у него дугой полетели все
сосны и дачи.
     Дальнейшее произошло  с  быстротой  молнии:  вырвавшись  из  рук  Коли,
инженер отскочил шага на два и поднял палку, но палка со странной  легкостью
выкрутилась у него из рук и от жгучей боли в щеке и  ухе  Высоцкий  едва  не
потерял сознание. Он пытался закрыться руками, но удары сыпались как град на
руки, на голову, на спину, ноги его разъехались, и, оглушенный, разбитый, не
похожий на человека, он бессильно ткнулся головой  на  мягкую  кучу  пыльной
хвои.
     Откуда-то набежавшие люди держали Колю Вязовкина  и  вырывали  у  него
палку инженера. Со всех сторон кричали, ужасались, суетились, махали руками.
Человек пять сразу старались поднять инженера и никак не могли поставить его
на ноги. Лицо Высоцкого было страшно до неузнаваемости, изо рта и носа текла
кровь, смешанная с грязью, зубы стучали, глаза смотрели бессмысленно и дико.
     В трех шагах, посреди  аллеи,  стояла  Анни  и  с  ужасом  смотрела  на
инженера, а грузный ротмистр заслонял его  от  рвущегося  Коли  Вязовкина  и
кричал:
     - Да вы с ума сошли, что ли?

XVII

     Через два дня после скандала, о котором говорили все дачи, Нину  увезли
домой, в Харьков, и она долго была больна.
     Вся осень прошла  для  девушки  как  какой-то  мутный  и  бледный  сон.
Впоследствии она даже плохо помнила это время, которое представлялось  ей  в
виде бесконечной серой полосы. По целым дням она сидела у себя в комнате, от
всех  запиралась,  раздражалась  из-за  всякого  пустяка  и  плакала,  и  ей
казалось, что вес ненавидят и презирают ее.
     О Высоцком она не вспоминала. Он просто провалился в какую-то пустоту, и  эта  пустота  была  и  вокруг  и  в  самой
девушке. Что-то заплевано, загажено, изуродовано в душе, и трогать эту  язву
было бы слишком мучительно. Только казалось, что в жизни все кончено  и  уже
никогда не будет так весело, легко и хорошо, как
прежде.
     И сама себе девушка представлялась другою: она часто смотрела на себя в
зеркало и перед нею была какая-то новая, чужая женщина, с постаревшим  худым
лицом и большими, что-то знающими уже глазами.
     Коля Вязовкин уехал в Петроград, уехали и Анни с  мужем,  и  Нина  была
даже рада этому, потому что меньше лиц напоминали ей пережитое.
     Но время шло и мало-помалу стирало прошлое. Оно уже не  казалось  таким
ужасным  и  непоправимым.  Понемногу  Нина  опять  стала  входить  в  жизнь,
интересоваться окружающим, гулять, разговаривать  и  смеяться.  Сначала  это
было робко, неуверенно и часто сменялось припадками дикости и тоски, но силы
радости и жизни прибывали с каждым днем. А когда выпал  первый  снег  и  так
молодо побелело все кругом, что-то как будто свалилось с плеч, и,  словно  в
самом деле выздоровев после долгой тяжелой болезни, девушка широко открытыми
глазами оглянулась кругом.
     Ей вдруг показалось странным, что  она  точно  не  жила  это  время,  и
захотелось движения и веселья. К Рождеству это была уже  прежняя,  здоровая,
веселая Нина, которая с увлечением бегала на курсы,  хохотала  со  знакомыми
студентами, занималась музыкой  и  бредила  театром.  Она  даже  похорошела,
расцвела и как-то расширилась, из девочки превращаясь во взрослую девушку. В
ее походке появилось больше плавности,  в  движениях  больше  женственности.
Вместе с тем Нина стала меньше читать,  реже  увлекаться  идейными  спорами,
лучше одеваться и причесываться, чаще бывать с мужчинами и даже кокетничать.
     Кружок ее подруг тоже изменился: она разошлась с теми, которые по целым
дням сидели над книгами, и сошлась  с  нарядными,  красивыми  и  кокетливыми
барышнями, играющими в любовь. Сама Нина не заметила этого, но ее влекло в этот кружок, и в интимной девичьей болтовне  о
мужчинах она жила всей душой, так что глаза у нее блестели,  щеки  розовели,
грудь дышала взволнованно и страстно.
     Ей  уже  было  скучно,  когда  в  обществе  не  оказывалось  ни  одного
привлекательного мужчины,  и  Нина  выучилась,  слегка  прищуривая  глаза  и
странно улыбаясь, говорить:
     - Он интересный!..
     Девушке казалось, что она совсем забыла инженера, но иногда по ночам, в
постели, она вдруг вспоминала о нем. Это было всегда  после  того,  как  она
проводила вечер среди мужчин, которым  нравилась.  И  вспоминала  не  самого
инженера, а то, что было с ним. С  поразительной  яркостью  она  видела  тот
широкий странный диван, бледное страстное лицо над  собою,  свое  обнаженное
тело, всю сцену этой  безумной  борьбы  до  мельчайших  подробностей.  Дикое
любопытство пробуждалось в ней. Нина почти жалела, что не уступила  тогда  и
не узнала, что это такое. Девушке казалось, что она чувствует жгучие поцелуи
и грубые ласки, и ей казалось, будто она теряет силы и  замирает  в  истоме.
Кровь приливала к лицу, так что щеки горели, она, как  струна,  вытягивалась
под одеялом, судорожно вцепившись пальцами в простыню, и лежала с  закрытыми
глазами, со странной улыбкой на  губах,  стараясь  не  двигаться,  чтобы  не
спугнуть каких-то видений. Ей  хотелось  воскресить  в  памяти  все,  и  это
желание было так сильно, что хотелось кричать. Она впивалась зубами в сустав
своего пальца и в невыносимой боли  находила  какое-то  жгучее  наслаждение.
Потом она вдруг приходила в себя и вся содрогалась от  стыда,  и  на  другой
день вставала слабая, с больной головой и отвращением к самой себе.
     Странно, что именно теперь у нее вдруг  появилось  много  ухаживателей.
Мужчины,  чуя  пробужденную  другим  мужчиной   женщину,   как-то   особенно
настойчиво и жадно кружились около Нины, и у всех у них в глазах было особое
выражение, заставлявшее девушку слишком часто и красиво  смеяться,  блестеть
глазами, двигаться так лениво и томно, точно ей хотелось лечь  и  потянуться
всем телом. На улице она замечала, что все оглядываются на нее, и  это  было
ей приятно. Однажды, когда Нина шла домой, на большой людной улице, в  белый
светлый день, какой-то офицер садился с тротуара на извозчичьи  санки.  Нина
мельком взглянула на него, и вдруг ей бросился в глаза его  крепкий,  наголо
обстриженный затылок над широкими мужскими  плечами.  Что-то  странное,  как
искра, прошло по всему телу девушки, и хотя офицер тотчас же исчез в снежной
пыли, немеркнущее воспоминание об этом крепком, могучем затылке долго стояло
перед нею. В этот день Нина была странно раздражительна и не  находила  себе
места.
     После этого общество мужчин стало больше раздражать Нину, чем веселить.
Не все они, а только то один, то  другой  привлекали  ее  внимание,  и  Нина
чувствовала, что ее тянет к этому человеку, чувствовала, что между нею и  им
только тоненькая непрочная преграда. Временами она сознавала, что ей хочется
поцелуя и что если кто-нибудь смело подойдет к ней, она  не  будет  в  силах
оттолкнуть его.
     Как-то поздно вечером, когда луна светила  ярко    и  весь  город  был
скован ее морозным светом, Нина  возвращалась  из  гостей.  Там  было  очень
весело и шумно, много пели и танцевали, дурачились и хохотали, а  за  ужином
пили вино. Когда расходились, то  всю  улицу  наполнили  смехом  и  молодыми
звонкими голосами.
     До главной площади шли общей беспорядочной толпой,  потом  остановились
на углу и долго спорили о чем-то, привлекая внимание  неподвижно  черневшего
под луной, закутанного и обмерзлого городового. Наконец устали и разошлись в
разные стороны парами и кучками.  Нину  пошел  провожать  высокий,  красивый
студент Вяхирев.
     Улицы были уже пусты, и по случаю лунной ночи фонари не  горели.  Луна,
как царица, стояла над спящим городом.  По  одну  сторону  улицы  дома  были
белые, и темные стекла окон блестели голубыми искрами, по другую -  стояла  резкая  черная  тень,  зубчато  ложившаяся  на
укатанную дорогу.
     Вяхирев и Нина долго  шли  молча,  захваченные  торжественной  красотой
морозной лунной ночи, и снег звонко и торопливо скрипел у  них  под  ногами.
Нина смотрела, как быстро тает и исчезает в голубом свете  пар  ее  дыхания,
прижимала муфту к щеке, и ей было как-то странно хорошо. Шум, крик  и  суета
оборвались сразу, и эта лунная тишина со всех сторон охватывала ее. Хотелось
чего-то особенного, и было странно идти домой спать.
     Вяхирев шел уверенно  и  широко  шагая,  расстегнув  пальто  и  сдвинув
фуражку на затылок. Нина случайно  взглянула  на  него,  и  ей  вдруг  опять
бросился в глаза мужественный  курчавый  затылок  над  белой  шеей.  Девушка
сейчас же, точно испугавшись, отвела глаза и глубже засунула лицо  в  мягкий
мех муфты, но странное волнение охватило ее. Хотелось еще раз  взглянуть,  и
было почему-то стыдно. Стыдно и весело.
     В это время Вяхирев потихоньку запел себе под нос:

               Не любить, погубить, значит, жизнь молодую...
               Жизнь не рай, выбирай каждый деву младую...

     Нина вздрогнула и пошла скорее. Почему-то эта старая  опошленная  песня
показалась ей новой и стыдной, а последние  слова  точно  относились  к  ней
самой.
     - Куда вы так торопитесь?.. - спросил Вяхирев,  которому  было  приятно
идти вдвоем с молодой красивой девушкой по ярким и пустынным улицам, залитым
лунным светом. - Успеете!.. Эх,  ночь!..  Так,  кажется,  взял  бы  да  и...
свернул фонарь в сторону!.. -  неожиданно закончил он.
     Нина засмеялась, и смех ее был кокетлив и загадочен,  точно  она  знала
что-то.
     - А что вы думаете! - ответил на ее смех Вяхирев. - Живем мы, живем...
индо скучно становится!.. Ни размаха у нас, ни порыва!.. Все так  осторожно,
с оглядочкой, по закону!.. Ни напиться как следует, ни  поскандалить,  ни
полюбить...
     - Ну, напиться-то вы всегда успеваете!.. - лукаво ответила Нина, и глаза
ее блеснули при луне из-за темного меха муфты.
     - Да я не о том!.. -  со  странной  досадой  возразил  Вяхирев.  -  Что
ж - напиться!.. Напиться можно, да что толку?.. Собираемся мы, спорим, кричим,
а тут... эх!..
     Вяхирев, очевидно, не смел или не умел высказать  чего-то,  о  чем  без
слов говорила вся его молодая, лихая, сильная фигура. Но Нина всем существом
своим понимала, о чем он говорит, и волнение  росло  в  ней.  Девушку  точно
поднимала какая-то свежая и сильная волна.
     Ей казалось,  что  Вяхирев  тоскует  по  молодой,  свободной  и  смелой
девушке, которая могла бы, без рассуждений и страха, вместе с ним взять  всю
ту радость жизни, о которой говорит эта светлая лунная ночь.
     И все сильнее росло в ней сомнение, и было страшно немного.  Она  опять
исподтишка взглянула на Вяхирева и рада была, что он не видел ее взгляда.
     Против дома, где жила Нина, они перешли через улицу и сразу погрузились
в прозрачный холодный мрак. Противоположная сторона вся  белела  и  блестела
голубым огнем, а здесь было таинственно темно и жутко. Нина не могла видеть,
но чувствовала, что Вяхирев смотрит на нее, и от этого взгляда она  невольно
становилась грациознее, кокетливее прижимала к лицу муфту и шла  так,  точно
танцевала.
     - Ну, до  свиданья!  -  сказала  она  тихо,  когда  остановились  перед
подъездом.
     Вяхирев задержал ее руку в своей мягкой теплой широкой ладони,  и  Нине
это было страшно и приятно.
     - Спать?.. - спросил он, как будто все еще не  мог  поверить,  что  все
кончится так просто и скучно.
     - Спать! - ответила девушка и засмеялась, будто поддразнивая.
     - Эхма!.. - вздохнул Вяхирев. - Ну что же... спать  так  спать!..  А  я
бродить пойду!.. Они помолчали.
     - До свиданья!.. - повторила Нина и протянула руку.
     -- Ну что ж, до свиданья, коли  так,  -  почти  с  грустью  согласился
Вяхирев, крепко тряхнул и выпустил ее пальцы.
     Опять   наступило   короткое   волнующее   молчание,   и   вдруг   Нина
почувствовала, что он хочет поцеловать ее. Был момент  слабости  и  смутного
желания этого поцелуя, но девушка торопливо, будто испугавшись, поднялась на
подъезд и позвонила. И пока за стеклами не вспыхнул  свет  и  не  показалась
заспанная фигура швейцара, они молчали и смотрели друг на друга. Нина стояла
на ступеньке, кокетливо прижав к щеке муфту, а Вяхирев внизу, на тротуаре.
     Дверь отворилась. Нина еще раз, почему-то немного  насмешливо,  кивнула
головой и скрылась в подъезде.  А  Вяхирев  постоял,  подумал  и  побрел  по
пустынным улицам в знакомый, давно отошневший переулок, где  во  всех  домах
были ярко освещены окна,  за  мерзлыми  стеклами  мелькали  танцующие  тени,
слышалась нестройная музыка и толпами, прямо по  мостовой,  ходили,  пели  и
орали пьяные студенты.
     После этого вечера Нина бессознательно искала встречи  с  Вяхиревым,  а
Вяхирев искал ее. Но при встречах  студент  грубовато  смущался,  а  девушка
кокетливо смеялась, острила над ним и сама не знала, чего ей от него нужно.

XVIII

     Пришел март. Бодрый, здоровый, волнующий март, с ослепительным солнцем,
голубым небом, талыми снегами, звонкими  ручьями  и  оглушительным  грохотом
колес по оттаявшей мостовой.
     Сколько звуков, сколько красок и движения после томительно однообразной
беззвучной зимы. Днем все тело было полно силы и радости, по вечерам  сладко
тосковала, чего-то ждала и требовала душа.
     Нина положительно не могла сидеть дома, и голова
у  нее  была  полна  какими-то  неожиданными  веселыми   мыслями.   Она
дурачилась, кокетничала,  целый  день  проводила  на  улице  и  по  временам
казалась такой оживленной и яркой, точно  пьянела  от  крепкого,  радостного
воздуха весны.
     Как-то утром, на курсах, она узнала, что в город приехал и  остановился
в  большой  гостинице  писатель  Арсеньев.  Курсистки  говорили  об  этом  с
неописуемым  оживлением.  Среди  молодежи  Арсеньев  пользовался   громадной
популярностью, и это было понятно: с широко  открытыми  глазами  девушки
стояли на пороге жизни, в светлом ожидании счастья и ласки, а ни у  кого  из
современных писателей не было столько красивых, нежных  и  грустных  слов  о
любви. Тихая любовная музыка струилась со страниц его книг.  Арсеньев  любил
писать о том, как радостно и доверчиво входит в жизнь молодая женская душа и
как грубо, пошло и хищно встречает ее  многоопытная  мужская  чувственность.
Было что-то невыразимо печальное в тех  тоскующих  нотках,  какими  он  умел
заканчивать свои рассказы,  и  казалось,  что  у  него  самого  должна  быть
женственно-нежная, красивая, полная любви и ласки душа.
     Его  последний  рассказ  Нина  прочитала  несколько  раз.  Можно   было
подумать, что он незримо следил за нею и что рассказ написан именно о ней. С
другими лицами,  в  другой  обстановке  на  страницах  этого  рассказа  жили
Луганович, и Высоцкий, и Нина, и было страшно и непонятно, как мог он  знать
то, о чем сама Нина боялась сознаться себе. Все  пережитое,  все  недоумения
девушки, впервые столкнувшейся с житейской грязью, униженной и оскорбленной,
всколыхнулись в ее душе, и Нине казалось, что если бы можно было  поговорить
с этим человеком, рассказать ему все, то он ответил бы ей. Что ответил, Нина
не знала и сама, но душа ее бессознательно стремилась к этому  неизвестному,
особенному, непонятному человеку.
     Весь тот день, когда девушка узнала о приезде Арсеньева. Нина  была  в
нервном, напряженном волнении. А вечером  ей  пришла  в  голову  неожиданная
мысль. Стыдясь своего искреннего наивного порыва, она
придала   всему   вид   шалости   и   вместе   с    Катей    Чумаковой,
дурнушкой-курсисткой, помешанной на любовных приключениях,  написала  письмо
Арсеньеву. А на другой день, вечером, обе  они  побежали  в  университетский
сад.
     Никогда не был так тих, задумчив  и  прекрасен  мартовский  вечер.  Еще
совсем голые деревья отчетливо рисовались на мягком синем  небе,  в  котором
медленно и прозрачно зажигались весенние звезды. От земли шел волнующий, как
неосознанная радость, пьяный запах, и она была черна и упруга.  В  маленьких
лужицах похрустывал хрупкий весенний ледок. Было что-то радостное и пьянящее
в черноте земли, в блеске первых  звезд  вверху,  в  ясном  блеске  зари,  в
румяных толпах, медленно движущихся по аллеям, в возникающем то тут, то  там
беспричинном смехе, в том, что не видно было лиц и только по  голосам  можно
было узнавать знакомых.
     Нина  и  Катя  долго  ходили  в  толпе,   возбужденные,   взволнованные
ожиданием. В сущности  говоря,  они  не  верили,  что  Арсеньев  придет,  но
все-таки им было весело и немного страшно.
     - Я убегу!.. - говорила Катя, которая трусила, как гимназистка.
     Нина  была  покойнее,  и  должно  быть,  потому,   что   бессознательно
чувствовала прелесть и желанность своего молодого тела, милых глаз и  нежной
молодости, она не считала таким невозможным, чтобы Арсеньев не отозвался  на
ее письмо.
     Уже совсем стемнело, когда они увидели и узнали его  высокую  фигуру  в
пальто и мягкой шляпе. Узнали по портрету, помещенному в местной  газете  по
случаю приезда знаменитого писателя.
     Арсеньев шел от ворот  в  сопровождении  какого-то  плотно-щеголеватого
господина, по бритому лицу и манерам - несомненного актера.
     Толкая друг друга, еле сдерживая смех и желание убежать, девушки сейчас
же повернули и пошли следом, как-то странно притихнув и не  спуская  глаз  с
Арсеньева.
     Сначала их не заметили. Арсеньев  шел  медленно,  и  по  тому,  как  он
оглядывался на каждую проходящую женскую фигуру, было видно, что  он  пришел
именно по письму и ждет продолжения. Еще больше волновался актер.  Очевидно,
он знал про письмо и в качестве телохранителя  сопровождал  знаменитость  на
любовное приключение. Его присутствие неприятно удивило Нину, и она тогда же
смутно почувствовала, что шутка вовсе не так уж невинна, как казалось.
     Нина и прежде не представляла себе,  что  выйдет  из  всего  этого,  но
теперь, когда Арсеньев явился не один, она уже и окончательно растерялась, и
почувствовала, что не выйдет ничего. То, о чем она мечтала,  читая  рассказы
Арсеньева, сразу стало казаться ей детски наивным  и  невозможным.  И  когда
нетерпеливая Катя, вся дрожа от волнения, шептала  ей:  "Ну,  что  же  ты?..
Ну!.." - Нина отталкивала подругу локтем и начинала сердиться.
     Катя волновалась совершенно бескорыстно. Ей и в  голову  не  приходило,
чтобы Арсеньев мог заинтересоваться ею самой, но она была влюблена  в  Нину,
как только молоденькие некрасивые девушки  могут  влюбляться  в  хорошеньких
умных подруг, и потому ей до смерти хотелось,  чтобы  Нина  познакомилась  с
Арсеньевым. Нерешительность подруги еще больше возбуждала ее.
     Так они прошли по аллее  два  раза.  Девушки  неотступно  следовали  за
Арсеньевым, а актер  первый  обратил  на  них  внимание.  Он  что-то  сказал
Арсеньеву, но тот ответил нерешительным жестом.
     Стало  совсем  темно.  В  аллеях  понемногу  пустело.  Наконец  мужчины
решительно двинулись к выходу.
     - Ну что же ты?.. Он уйдет!.. - исступленно шептала Катя, не  чуя  ног
под собою.
     Нина испуганно оттолкнула ее и ускорила шаги,  чтобы  раньше  выйти  из
сада, но в это время актер развязно приподнял шляпу и громко спросил:
     - Скажите, пожалуйста, это не вы писали Владимиру Сергеевичу?
     Увлекая за собою Катю, Нина пугливо шарахнулась в сторону, но Арсеньев  уже  шагнул  к  ним,  и  девушки  невольно
остановились. Катя совсем обмерла от  страха,  у  Нины  мучительно  забилось
сердце.
     - Ну что же... давайте познакомимся, -  нахально  продолжал  актер.  -
Чего вы так испугались?
     Эта фраза оскорбила Нину: ей показалось,  что  актер  принимает  их  за
каких-нибудь швеек, и она ответила холодно и сухо:
     - Пожалуйста...
     Актер сразу переменил тон, почтительно сняв шляпу. Он догадался, кто из
двух - главная, и прежде всего поклон