ился Нине.
     - Позвольте представиться: Строев... Владимир Сергеевич Арсеньев...
     От волнения девушки ничего не ответили и руки  их  дрожали,  когда  они
обменивались рукопожатиями. Арсеньев молчал, не  зная,  что  сказать.  Актер
пришел всем на помощь.
     - Ну что же, давайте пройдемся немного, - предложил он, и вышло  как-то
так, что сам он пошел с Катей впереди, а Арсеньев и Нина  молча  последовали
за ними.
     Девушка не смела поднять глаз, и  ей  было  мучительно  неловко,  точно
случилось что-то недостойное и пошлое. Арсеньев украдкой разглядывал  ее,  а
Нина чувствовала его взгляд и не знала, как держать себя. Было страшно,  что
он заговорит, и она почти ненавидела Катю, в такую минуту покинувшую  ее  на
произвол судьбы.
     - Почему вы мне писали? - тихо спросил Арсеньев.
     Нина вздрогнула и ответила не сразу.
     - Так... - сказала она и не могла придумать ничего больше.
     Они опять пошли молча.
     Когда Арсеньев шел сюда, он ожидал встретить женщину, опытную  в  таких
приключениях и знающую, чего она  хочет.  Все  представлялось  ему  донельзя
просто, но теперь инстинктом мужчины он почувствовал,
что это совсем не то, и смутился  неожиданно  для  самого  себя.  Актер
снова пришел к нему на помощь.
     - Знаете что, - сказал он не  задумываясь,  -  становится  холодно,  не
поехать ли нам куда-нибудь?
     - Куда? - машинально спросила Нина.
     - Ну, куда-нибудь... в ресторан, например... Можно  спросить  отдельный
кабинет...
     Катя испуганно взглянула на Нину, но та  сделала  такое  движение,  что
актер сразу осекся.
     - Ну, если не хотите, можно просто зайти в кондитерскую. Выпьем  кофе
и поболтаем... И этого нельзя?..
     Нине показалось, что смешно от всего  отказываться,  раз  они  же  сами
написали это глупое письмо,  но  ей  все-таки  пришлось  сделать  над  собой
огромное усилие, чтобы кивнуть головой.
     В тесном, ярко освещенном и душном зале кондитерской было жарко и пахло
кухней. Сладкий пар и табачный дым висели в воздухе. Было много студентов  и
подозрительного вида нарядных дам.
     Актер угощал девушек, острил, хохотал  и  вообще  самым  добросовестным
образом старался рассеять общую неловкость. Но чем развязнее становился  он,
тем молчаливее и  отчужденнее  держали  себя  Катя  и  Нина.  Им  обеим  уже
казалось, что вышло что-то некрасивое и  совсем  не  забавное.  Нина  сидела
против Арсеньева и исподтишка разглядывала его. В этой пошлой обстановке,  в
присутствии наглого, шумного актера, она не могла тот образ, который создали
в ней его  книги,  соединить  с  этим  интеллигентного  вида  господином,  у
которого была наружность провинциального врача, морщинки  в  уголках  рта  и
слегка смущенное выражение. То, что он говорил,  было  очень  обыкновенно  и
даже банально. Нина думала уже только о том, как бы  скорее  прикончить  эту
глупую историю и уйти,  чтобы  никогда  не  вспоминать  об  этой  неудачной,
ненужной встрече. Временами она взглядывала  на  Арсеньева  даже  враждебно,
точно он чем-то обманул ее.
     Арсеньев видел произведенное им впечатление,
и его мужское избалованное самолюбие испытывало неприятные уколы.
     Один актер чувствовал себя превосходно. Он был совершенно  уверен,  что
все кончится прекрасно, именно так,  как,  с  его  точки  зрения,  и  должно
кончиться: Нина отдается Арсеньеву, а Катя - ему. Иного  конца  он  даже  не
представлял себе и был убежден, что девушки и сами хотят  этого.  Надо  было
только найти кратчайший путь к цели, а поэтому актер быстро перевел разговор
на любовь, которую понимал крайне просто и определенно.  Когда  же,  по  его
мнению, почва была подготовлена, он предложил проводить барышень.  При  этом
устроил так, что Нина с Арсеньевым пошли в одну сторону, а сам он с Катей - в
другую. На прощанье он успел шепнуть Арсеньеву:
     - Да вы, батенька, не церемоньтесь: ведите ее прямо к себе,  да  и  вся
недолга!..
     А потом игриво приподнял шляпу и, под руку увлекая совсем растерявшуюся
Катю, крикнул многозначительно и нагло:
     - Всяких благ!.. Желаю успеха!..
     Нине показалось, что ее хлестнули по лицу,  и  ей  стало  так  гадко  и
стыдно, что девушка чуть не заплакала. Стыдно за самое себя, что  она  могла
поставить себя в такое положение. Но оборвать не хватило духу, и против воли
Нина пошла с Арсеньевым, думая только о том, чтобы скорее дойти  до  дома  и
навсегда покончить с этой неудачной, глупой шалостью.
     Они шли молча. Арсеньев уже успел разглядеть всю ее высокую и  стройную
фигуру в длинном пальто с пушистым  воротником  и  в  меховой  шапочке.  Под
мягкими изгибами пальто угадывались линии молодого тела, и  легкое  волнение
приятно щемило сердце Арсеньева. Девушка шла рядом, такая тихая,  загадочная
и пленительно хорошенькая при бледном  свете  электричества,  что  Арсеньеву
хотелось поцеловать ее. Он давно привык к скорым и легким связям,  и  теперь
ему было даже странно, что нельзя просто взять и увезти ее к себе.
     - Мне сюда, - тихо сказала Нина на повороте в переулок.
     Они  перешли  улицу,  и,  когда  мимо  с  шумом   пронесся   сверкающий
автомобиль, Арсеньев взял девушку под руку. От этой неожиданной  и,  как  ей
показалось, оскорбительной фамильярности, вся кровь прилила к лицу Нины,  но
она не посмела протестовать и притворилась, что не придает этому значения.
     Ярко освещенная улица  осталась  позади.  Кругом  сразу  стало  тихо  и
пустынно. Синий месяц, которого совсем не  было  заметно  в  центре  города,
среди наглых фонарей, теперь встал над темными крышами, и от него заблестели
голубые искорки на неровных камнях черной мостовой.
     - Давайте погуляем немного. Куда же вы так спешите! - сказал Арсеньев и
чуть-чуть прижал ее руку, тепло  которой  чувствовалось  даже  сквозь  рукав
пальто.
     - Как хотите, - нерешительно ответила Нина.
     - Мне бы хотелось поговорить с вами, - продолжал он мягко и  осторожно,
- в нашей встрече вышло что-то нехорошее, и мне не  хотелось  бы,  чтобы  мы
расстались под таким впечатлением...
     Нина промолчала.
     - Скажите, - снова начал Арсеньев, -  вы  очень  разочаровались,  когда
увидели меня?..
     Девушка смутилась, но почему-то не могла солгать.
     - Да... по вашим книгам я представляла вас совсем не таким...
     Арсеньева покоробило.
     - А каким же?
     Нина ничего не могла ответить и сказала, как давеча:
     - Так, не таким...
     Арсеньев пристально взглянул на нее.
     -  Ну  да...  Все  так   говорят.   Вы   ожидали   встретить   какое-то
необыкновенное существо, а встретили самого обыкновенного человека.
     - Обыкновенного? - невольно переспросила Нина.
     Именно это и было больно и оскорбительно ей.
     Арсеньев понял, но вместо того, чтобы отрицать это, смело повторил:
     - Конечно, обыкновенного! Нина чуть-чуть пожала плечом.
     - Ведь под словом "необыкновенный" вы подразумеваете  и  в  самом  деле
нечто такое, чего и на свете не бывает. А писатель прежде всего человек.  Он
так же живет, так же  скучает,  любит,  страдает,  так  же  ищет  радости  и
развлечения, как и все... Быть может, он тоньше чувствует,  чем  другие,  но
это только дает ему больше желаний и большую неудовлетворенность!..
     Арсеньев долго говорил о том, что  такое  писатель.  Близость  красивой
девушки и с каждой минутой  нетерпеливо  возрастающее  желание  ее  близости
делали голос его горячим и проникновенным, слова красивыми и  значительными.
Арсеньев сам увлекся, и ему казалось, что никогда не говорил он так  хорошо,
хотя то же самое и не  раз  ему  уже  приходилось  испытывать  и  с  другими
женщинами.
     В словах его не было никакой сознательной лжи, да Арсеньев и  не  любил
лгать.  Он  всегда  гордился  тем,  что  может  быть  искренним  до   полной
беспощадности к самому себе. Но теперь им владело  одно  желание,  и  потому
все, что он говорил, имело цель только показать ей, какой он и на самом деле
необыкновенный человек и  какое  счастье  для  каждой  женщины  принадлежать
именно ему.
     Никто не попадался им  навстречу.  Месяц  светил  таинственно  и  точно
украдкой. Позади глухо гудела большая улица, а здесь, в пустынном  переулке,
звонко раздавались только их медленные шаги.
     Нина слушала молча. Без этого наглого актера, без  глупой  Кати,  среди
тонкой тишины весеннего вечера, Арсеньев казался ей  совсем  другим.  В  его
словах она узнавала знакомые по его книгам мысли, образы и  выражения,  и  в
этом было что-то неожиданно волнующее. Она всегда любила читать и  о  многих
писателях говорила, как о любимых, но  ей  никогда  в  голову  не  приходило
представить их себе живыми, близкими людьми. То, что  говорил  ей  Арсеньев,
было ново и  ярко.  Целый  мир,  необыкновенно  красочный  и  полный  такими
переживаниями, о которых даже и не подозревали
в том кругу, где жила  она,  открывался  Нине,  и  ей  было  завидно  и
казалось,  что  величайшее  счастье  -  жить  в  этом   мире,   среди   этих
необыкновенных, замечательных людей!
     Арсеньев говорил, и Нина слушала, стараясь не проронить слова. Так  они
дошли до конца переулка, давно пройдя ее дом, и повернули обратно.
     - Вас оскорбило то, - говорил  Арсеньев, - что  я  пришел  по  вашему
зову, как на какое-нибудь пошлое приключение, но ведь я же не знал  вас!  На
вашем месте могла быть женщина, не стоящая большего!..
     - Зачем же вы тогда пришли?.. Неужели вам все
равно?..
     Нина не кончила, смутившись своей мысли. Арсеньев пристально  посмотрел
на нее и сказал:
     - Да, все равно!..
     Нина чуть-чуть отодвинулась, но Арсеньев силой придержал ее руку.
     - Видите ли, Нина Сергеевна... - И вдруг перебил самого себя:
     - Позвольте мне называть вас  просто  Нина.  Вы  еще  так  молоды,  что
тяжеловесное отчество как-то не идет с языка...
     - Как хотите... - пробормотала ошеломленная
Нина.
     - Видите ли, Нина... Мы только что  говорили  о  том,  что  у  писателя
должна быть большая душа... Но ведь под этим словом нельзя понимать, что эта
душа преисполнена всяческой добродетели. Большая душа-  это  душа  огромного
диапазона, совмещающая все. От крайней мерзости до  высшей  красоты.  Только
человек с такой душой может охватить жизнь во всем ее многообразии... В этом
сила и искренность писателя, но в этом и несчастье его личной жизни...  Душа
его всегда расколота, раздвоена... Никто лучше меня не знает,  как  пошло  и
грязно то любовное приключение, которое я ожидал встретить сегодня, но и  ни
у кого не может быть такого острого любопытства и жажды испытать все...  Да,
я  думал,  что  это  будет  встреча  с  какой-нибудь  похотливой  барынькой,
чувственность которой щекочет возможность принадлежать человеку с громким именем...  Но
если бы это было и еще! гаже, я все равно пошел бы. Человеку  заурядному,  с
одной маленькой, ограниченной душой, хочется вознестись  на  высоту,  такому
же, как я, хочется  иногда  упасть  в  такую  бездну,  из  которой  неба  не
видать... Бывают  моменты,  когда  мне  хочется  быть  таким,  чтобы  самому
преклоняться перед красотой своего подвига, но бывает время, когда хочется и
презирать себя... В этом есть свое острое, болезненное наслаждение.
     - Но ведь это же ужасно!.. - наивно и искренно возмутилась Нина.
     - Может быть, - согласился  Арсеньев,  красиво  наклоняя  голову,  -  я
всегда гордился тем, что могу быть искренним до конца... Правда,  я  могу  и
лгать, но бывают моменты, когда лгать нельзя... Я скажу вам,  что,  когда  я
увидел вас, я понял, что вы не та, которую я думал встретить, меня  охватила
самая искренняя глубокая нежность к вам за вашу молодость и чистоту...  И  в
то же время чем больше растет эта нежность, тем больше  хочется  мне  отнять
эту чистоту у вас...
     Нина низко опустила голову, растерянная, не находящая слов для ответа.
     - Я исковерканный, злой человек... - продолжал  Арсеньев  вздрагивающим
голосом, - быть может, я готов плакать от нежности и жалости  к  вам,  но  я
готов и на последнюю подлость, чтобы вы полюбили меня и принадлежали мне...
     Голос у него вздрагивал, когда он спросил:
     - А возможно это?.. Нина?.. Нет?..
     - Я не знаю... Зачем вы говорите так?.. -  прошептала  Нина  в  смутном
страхе.
     - Затем, что я не хочу вас обманывать!.. Или вы хотите, чтобы я лгал?..
     - Нет...
     - Я говорю то, что есть!.. Я прекрасно знаю, что это невозможно, что вы
не только не любите меня, но даже и не знаете, а между тем я  все  бы  отдал
сейчас только за то, чтобы поцеловать вас...
     Нина была как пьяная. Все это налетело так неожиданно. Ей было странно и дико, хотелось вырвать свою руку,  оскорбиться
и уйти. Но она не могла этого сделать.
     Время шло, и месяц уже до половины скрылся за  черной  крышей  большого
темного дома, а они все ходили взад и вперед, и Нина не замечала этого.  Они
уже не говорили о литературе, о том, что такое писатель, что такое  жизнь  и
душа. Неуклонно и жестоко Арсеньев вел к цели, представление о которой  жгло
его. Девушка пыталась уклониться, пыталась говорить о  другом,  но  Арсеньев
настойчиво возвращался к тому же. Голос у него  был  уже  другой,  такой  же
жадный, срывающийся и жестокий, какой Нина уже слышала раньше. Голова у  нее
горела, девушка была беспомощна и безвольна.
     Временами маленькая гордость овладевала ею.  Она  вспоминала,  что  так
настойчиво домогается ее ласки  не  кто  другой,  как  знаменитый  писатель,
человек необыкновенный и талантливый. Тогда  становилось  легче  и  хотелось
продолжения. Робкая, наивная мысль  о  настоящей  любви  с  его  стороны,  о
постоянной жизни вместе смутно мелькала в душе. И тогда  Нина  вспоминала  о
Высоцком, о Лугановиче, и ей становилось горько и досадно, что  свои  первые
чувства, свой первый стыд она отдала таким ничтожествам.
     -  Милая  Ниночка,  -  с  невыразимой  нежностью   и   лаской   говорил
Арсеньев, - какая у вас нежная и милая душа, как преданно  и  нежно  вы  можете
полюбить, должно быть!..
     Нина взглянула на  него  со  слабой,  беспомощной  улыбкой  и  опустила
голову.
     В это время они уже стояли у подъезда дома, где жила Нина,  но  девушка
медлила позвонить. Арсеньев наклонился к ней и спросил:
     - Ну, теперь вы видите, что я именно тот, которого  вы  знали  по  моим
книгам?..
     Неожиданная  мысль,  что,  быть  может,  он  преувеличил  произведенное
впечатление и Нина в душе смеется над ним, обожгла его. Но девушка была  еще
слишком молода. Она посмотрела на Арсеньева большими правдивыми глазами, улыбнулась нежно, застенчиво и сказала:
     - Да... теперь вижу...
     - Ну и что же?.. Таким, как я есть, я нравлюсь вам?..
     - Да... - так же просто и открыто ответила Нина,  глядя  ему  прямо  в
глаза немигающим детским взглядом.
     И вы могли бы  меня  поцеловать?..  Голос  Арсеньева  дрогнул,  и  Нина
почувствовала, что в эту минуту он боится ее. Эта робость  в  таком  сильном
человеке, перед которым она казалась маленькой и ничтожной, тронула девушку.
Горячая волна нежности и потребности ласки прошла по  всему  телу  ее.  Нина
ответила едва слышно:
     - Могла бы.
     - А вы хотите этого?..
     Как будто закружилась голова, но девушка так же тихо сказала:
     - Хочу.
     Они стояли у темной  стеклянной  двери,  за  которой  не  чувствовалось
жизни, и месяц прямо светил в лицо Нины, белое,  странно  красивое  лицо,  с
блестящими глазами, на которых  чудились  слезы.  Она  чуть-чуть  приподняла
голову и застенчиво улыбнулась. Арсеньев прижал ее к  двери,  подложил  руку
под голову, на теплую мягкую шею, и поцеловал.
     Странно, что Нина не ощутила ни страха, ни стыда. Она  обвила  его  шею
свободной рукой и закрыла глаза, отдаваясь поцелую спокойно  и  полно,  всем
существом своим.
     "Боже мой, как хорошо!.." - смутно мелькнуло у нее в голове.
     Арсеньев,  не  выпуская,  долго  смотрел  в  освещенное  месяцем  белое
счастливое личико, улыбающееся нежно и радостно.
     - Милая, бедная девочка!.. - сказал он тихо и грустно.
     Нине было приятно это, и она не обратила внимания на то, что он  назвал
ее бедной. Девушка улыбнулась ему и опять потянулась с наивным требованием ласки.
     Наконец он отпустил ее.
     - Как жаль, что завтра надо  ехать!..
     Нина  вздрогнула,  побледнела  и
по-детски ухватилась за него обеими руками.
     - Нет!.. - жалобно прошептала она.
     - Надо, - ласково возразил он. - Но я вернусь через неделю, и  если  вы
захотите, мы  снова  увидимся.  Вместо  ответа  она  прижалась  к  нему.  Ей
казалось, что она нашла что-то драгоценное, без чего  жить  нельзя,  и  было
страшно потерять это.
     - Бедная девушка!.. - с острой грустью повторил  Арсеньев.  -  Но  ведь
если я вернусь, разве вы не знаете, чего я потребую от вас...
     Но Нина не испугалась. Она просто не думала  об  этом  и  знала  только
одно, что ей хорошо.
     - Я не буду вас обманывать, - сказал Арсеньев, - в сущности  говоря,  я
такой же негодяй, как и все... Я хочу, чтобы вы принадлежали мне...
     Нина задрожала всем телом, но только еще крепче прижалась к нему.
     Арсеньев приподнял ее лицо, посмотрел прямо в глаза, полные  радости  и
опьянения.
     - Значит, вы все-таки хотите, чтобы я вернулся? Нина кивнула головой.
     - Несмотря ни на что?..
     - Да.
     Арсеньев подождал, пока не открыли дверь. Потом
пошел назад.
     Синий месяц спрятался. Было пусто  и  темно  кругом.  Арсеньев  шел  по
звонкому тротуару и думал о  Нине,  о  ее  судьбе,  которая  рисовалась  ему
невыразимо печальной, о своей подлости по отношению к ней, о ее  поцелуях  и
тех наслаждениях, которые она может дать. Когда он представлял себе девушку,
отдающуюся ему, все тело Арсеньева содрогалось в сладкой истоме.
     На большой улице он попал в  мертвые  потоки  холодного  электрического
света, казавшегося еще мертвее от пустоты тротуаров, по которым  только  кое-где  одиноко  бродили
странные женские фигурки.
     Одна из них встретилась с Арсеньевым.  При  свете  фонаря  в  лицо  ему
сверкнуло ее матово-бледное лицо, со странными подведенными глазами и  резко
темными губами. Женщина улыбнулась ему нахально и жалко. Судорога отвращения
прошла по телу Арсеньева, и он гадливо отшатнулся.

XIX

     Когда Нина вернулась  домой,  она  была  так  захвачена  неожиданностью
происшедшего, что даже не могла разобраться ни в чем. Но все  тело  ее  было
подхвачено  какой-то  звонкой  и  чистой  волной,  хотелось  громко  запеть,
засмеяться, скорее уснуть крепким радостным сном.
     Только утром вспомнилось все и  как-то  всем  существом  бессознательно
понялось, что это уже конец.  Почему  это  так,  Нина  не  знала,  но  когда
Высоцкий ласкал ее, девушка не могла даже и представить себе,  что  отдастся
ему, а теперь не разумом, не мыслью, а каким-то внутренним властным чувством
она уже знала, что так будет. И  это  не  испугало  ее.  Было  только  такое
чувство, какое испытывала она, бывало, навсегда покидая место,  где  прожила
много лет, где ко всему привыкла  и  все  полюбила.  Было  немного  грустно,
чего-то жаль, но новая жизнь манила и звала, радостно и властно.
     Минутами мелькала мысль, что невозможно, чтобы Арсеньев  полюбил  ее  и
остался с нею навсегда. При этой мысли тайный ужас шевелился в душе, но  зов
жизни был сильнее и не хотелось думать об этом. Будет то, что должно быть, а
пока так хорошо!
     Ужасно было только то,  что  она  не  увидит  Арсеньева  целую  неделю.
Девушке казалось, что неделя это - целая вечность. Она старалась представить
себе, как они встретятся, но не могла.
     Вероятно, бессознательное чувство что-то подсказывало  ей,  потому  что
Нина вдруг особенно ярко вспомнила инженера, и при воспоминании о  том,  что
это ничтожество видело ее тело, досада и злость  вызывали  слезы  у  нее  на
глазах. Она готова была отдать все что угодно, лишь бы этого не было, и  тут
же решила, что