тянула с младенческим лукавством. - Есть там у меня один
челове-еек...
- Сколько тебе лет? - дышал в ухо медовыми усами туманный, мягкий дяденька,
похожий на кота, на боевого кота, кота-хозяина-всех-помоек...
- Восемнадцать... - два года всего присочинила, не так уж и много, и падала
голова на широкую грудь, и повсюду эти удобные руки, так удобно в них
обмякнуть...
Как неприятно несутся вкруговую стены. Как воет этот фонарь. Гарри Мур на
мгновение ослабил объятие и обнаружил, что Эллочка давно висит в его руках
кучей протоплазмы. Такие давеча артистичные ноги подогнулись, как
пластилиновые, и едва не заскребли отворотами ботфортов по полу.
Лиза спала на ходу и не видела, как проводила ее цепким взглядом
разрозненная бригада девиц у входа в гостиницу, как переглянулись портье со
швейцаром и слегка пошевелил бритым затылком хряк в камуфляже. Не видела,
как сунул Гарри дежурной по этажу неприметную бумажку утиного цвета, о
которой смело можно сказать, что в России доллар больше, чем доллар. Не
помнила, как содрали с нее кожуру сапог, как раздели и уложили на прохладное
и мягкое, на широкое и мягкое, не похожее на домашние деревянные щиты, на
которых она спала с целью выпрямления позвоночника, такое мягкое, что к ней,
к Лизочке, вернулись как бы мохнатые ощущения эмбриона, - и на целую
вечность отключила она сознание. И не чуяла, как шаманил на ее длинном
безжизненном теле этот колдун, оплетая всю ее, мерзавку Лизочку, дивными
узорами поцелуев и касаний, как мычал от соприкосновения с такой несусветной
молодостью, с новорожденной пушистостью и содрогался. А она, Лизочка,
Элизабет Акулина, даже не вздрогнула, сладко сопя, когда пробил ее узенькое
нутро шрапнельный разряд и что-то теплое вылилось и растеклось по хрустящим
простыням хорошего, хотя и не лучшего, нет, совсем не первоклассного по
теперешнему счету отеля.
- Shit! - скатился Гарри Мур с мокрой постели. - Целки нам тут не хватало,
твою мать!
Сон слетел, и вместо него принялась набухать яростная досада, что такое вот
милое приключение так дико закончилось. И за постель, согласитесь, неловко.
И чумичка эта в лоскуты пьяная... Не сбежать ли - срочно расплатиться - и,
допустим, в Питер, живет там одна... Как, впрочем, и здесь, в Москве, ему
наверняка будут рады, по крайней мере в двух... даже в трех домах. Нет,
чушь. В России бытует плебейское правило "сдавать номер" - как рапорт. А как
его с д а ш ь с этой задрыгой! Гарри вспомнил камуфляжного хряка и его
свинцовый затылок. Фу, что за мысли...
Он докуривал вторую пачку, когда Лиза вдруг открыла глаза и рывком села.
Огляделась, пытаясь поймать удирающие воспоминания. Увидела рядом хмурого
Гарри, провела рукой по своей голой груди, вскрикнула, натянула до
подбородка одеяло.
- Сколько времени?
- "Который час" у вас, я слышал, говорят... - Озноб вновь накатывал на Гарри
и как бы звон, колокольное гудение в бедрах и затылке... Спокойно, Гарри,
взгляни на размозженного партнера: его не так-то легко заподозрить в
увлеченности перспективой блаженства.
Лиза вспомнила про маму и закрыла глаза от ужаса, молясь, чтобы все это был
сон, чтобы вся эта комната, и этот голый дядька с сигаретой, и сама она,
голая и - ой, мамочки, вся мокрая, этого только не хватало... (Лиза
проверила украдкой пальцем) - ох, вот кошмар, голая, в луже крови... - чтобы
все это выцвело, развалилось и истлело, как именно кошмар...
Водянистая голубизна за окном вполне могла означать рассвет.
- Да не смотрите же на меня! Который час?
- Ну, полшестого. Почему вы, русские женщины и даже девицы, вот почему,
интересно, в постели вы всегда интересуетесь временем? Регламент у вас, что
ли? И только попробуй, бэби, спроси, женат ли я! Так, теперь мы будем
оплакивать свою невинность! - С легкой брезгливостью Гарри краем
пододеяльника вытер канашке мокрые щеки и нос.
- Можно позвонить? - шепнула Лиза, страстно мечтая о пожаре, землетрясении
или бомбежке, которые бы одним разом все списали и прекратили ее муки.
Хорошо бы этот Гарри как-нибудь исчез, как-нибудь так бесследно испарился, а
она бы сама очутилась дома, в своей постели, чистая и сухая, в ночной
рубашке, как в детстве, когда крошка Лиза, изнуренная, засыпала в гостях, а
просыпалась уже утром, в обнимку со своей подушкой, не помня, как мама
волокла ее ночными подземельями метрополитена (сама, между прочим, обмирая
от ужаса).
Но Гарри не исчезал, а сидел, а по правде-то сказать, пожалуй что, лежал
рядом и странно смотрел на нее. Смотрел так странно, так вдруг опасно
улыбаясь, как дачный кот перед тем, как взмыть в небо и задавить
трепыхавшуюся там птичку. Хищник Мур, пагубный дяденька, поставил Лизе на
живот телефон.
- Звони. В общество защиты детей, полагаю?
* * *
Нина уже не рыдала и не болталась, натыкаясь на углы, как тряпичное чучело
на палке, по жилой площади, не накручивала пляшущим пальцем абсурдные номера
мертвенно-синих приемных покоев и отделений милиции. Оставила она также
надежду пробить молчание легендарной шестикомнатной квартиры Насти
Берестовой, по поводу сокрушительного гардероба которой выдвигала дочери
сокрушительные же аргументы типа "зато в твоем распоряжении дедушкина
библиотека, одна из лучших в Москве!". Она сидела, опухшая, полоумная, с
онемевшей спиной, сидела почему-то на полу, вцепившись взглядом в телефон,
жизнь почти истекла из нее, как эта ночь, и неуклюжий, многократно
переполосованный изолентой аппарат был единственным каналом, по которому
старая, совсем старая женщина с сухим морщинистым ртом еще осуществляла
витальные связи. Олег, примчавшийся глубокой ночью, кое-как отбрехавшись
дома вызовом в больницу, не выдержал, уснул с широко открытым ртом,
опрокинувшись на диван и свесив ноги.
- А? Что ты? - заполошно вскинулся, когда грянула, едва не развалившись,
сволочная машина Эдисона.
- Ликуся... - с хриплым спекшимся заклятием мать пала на мембрану - жрицей и
жертвой одновременно.
- Тетя Нина! Тетя Нина, это Настя, извините, не разбудила?
- Где! Где?! - кричала и не слушала, захлебывалась и выныривала, и снова
уходила под воду разбитая вдребезги Нина, будто рожала, тужась понять, -
барабанные перепонки, а также легкие разрывались от непосильного голоса, от
бредней этой гадкой, о, сомневаться не приходится, растленной, вот именно,
потаскушки, безмозглой куклы, на которую теперь была вся надежда.
- На какую дачу, Настя, гадкая ты девочка, на какую еще дачу, зачем, с кем,
где у вас мозги, вернее, совесть, где Лиза, где эта дача, где твои
родители?!
Олег взял трубку и выяснил, что обе мерзавки забурились к какой-то
однокласснице на дачу и вечером в темноте побоялись возвращаться, а телефона
нет, и вот Настя уже дома, а Лиза едет.
Я ее убью. Убью дрянь бессовестную. Нина, Нинуля, все живы-здоровы... Не
обижайся, мне надо на работу. Никто не обижается. Просто нет - сил - жить.
Жить сил практически не осталось, доктор.
* * *
- Сколько же тебе все-таки лет? И кто ты такая? Может, у тебя с крышей не
все в порядке, а? - Гарри крепко обхватил затылок бессовестной дряни ладонью
и заставил повернуть голову. Глаза как глаза. Мокрые, перепуганные, похоже,
близорукие. Глупые, опухшие. - Не придурок ты, бэби, нет? - Вот же нашел
приключение...
Телефон у Насти, как известно, молчал. С помощью Гарри подружка отыскалась
на Масловке, у своего Рафаэля. "Валите к нам, - дружелюбно мычал в эфир
гуляка Рафаэль, заставляя Гарри вспомнить, вообрази, без ностальгии,
московскую молодость и ночные анфилады кухонь, кухонь, кухонь, в тараканьем
лице которых эти козлы оплакивают утраченную "романтику".
Гарри провел Лизу (Эллу) мимо спящей дежурной, мимо бессонного портье, мимо
камуфляжа, погруженного в свинцовую медитацию... Словно путь из ада, только
нет нужды оглядываться, потому что - вот она, Эвридика, плечом к плечу,
крепко схваченная за локоть, да и век бы ее не видеть. У выхода перед ними
вырос корректный господин в сером комсомольском лавсане и на неплохом
английском уведомил, что правилами отеля предусмотрено пребывание гостей в
номере до срока, повсеместно на нашей территории признанного сакральным, -
до одиннадцати. Все постояльцы имеют возможность быть ознакомленными с
инструкцией о порядке пребывания в отеле и должны следовать ему wihtout
exclusion, сэр. Сэр! Разумеется, американский бизнесмен Гарри Мур, вот его
визитная карточка, осведомлен об этой испытанной веками и отлично
зарекомендовавшей себя традиции российских отелей! Однако он удивлен по
меньшей мере несвоевременным, чтобы не сказать бестактным напоминанием.
Поскольку сейчас даже по нью-йоркскому времени всего лишь десять часов
вечера, а он, предприниматель Гарри Мур, пожалуйста, фирма "Мобил телефоун
ин корпорейтед", уже неделю как живет по кремлевским курантам! Менеджер
московского отделения фирмы мисс Смит (позвольте, дарлинг, вашу карточку,
благодарю вас), мисс Смит - дисциплинированный сотрудник, ее рабочий день
начинается в семь утра, и она любезно согласилась по пути в офис завезти
коллеге кое-какие бумаги. Надеюсь, сэр, теперь все в порядке, другими
словами - о'кей? Ах, экскьюз ми, я, кажется, не представился: Гарри Мур, к
вашим услугам, на всякий случай - моя визитка: телефон офиса на Манхэттене и
домашний, тоже там недалеко, двадцать восьмая улица, угол Амстердам-авеню,
о'кей?
Погребенный под лавиной визитных карточек, зоркий сокол гостиничной
безопасности осунулся на глазах, пискнул: "Данке, геноссе" - и толкнул перед
товарищами дверь.
- Спасибо, офицер, - подытожил по-русски Гарри Мур, и вот они на весенней
улице, примерно напротив сливочных ворот в утопию, в мифологическое царство
дружбы и неворованного изобилия, над которым гордо реет неутомимый
бык-производитель с каменными крутыми яйцами, овеянными свежим ветром
соцреализма и навек опаленными огнем гарантии, что я, Батурин, Нина Акулина,
Гарри Мур, биолог Свинина и скромный мастер резекций Олег, не говоря уже о
Елизавете и тем более Анастасии, что означает, кстати говоря, "бессмертная",
- будут жить при коммунизме.
В своем безумном наряде, оплывшая от слез, ранним утром на фоне откормленных
достижений народного хозяйства Лиза стояла такая дерзновенно несуразная, что
раздражение Гарри растаяло и русская жалость тихонько потрогала его за сизое
жесткое сердце. Практически искренне он прошелестел в маленькое ухо:
"Спасибо за вечер, бэби Эл, я буду думать о мисс Смит. Иногда". И поцеловал
в ладошку.
- А у меня сегодня, вы знаете, день рождения... - вспомнила вдруг Лиза.
"Способная крошка, сориентировалась!" - восхитился Гарри. Нет, господа, не
одолеть вам страну, столь крепкую блядской психологией даже в среде
чистейших отроковиц... Он похлопал себя по карманам:
- День рождения - это серьезно... На-ка вот, здесь сто долларов, выбери себе
что-нибудь на память от моего имени, о'кей?
- Ничего не о'кей! - Лиза страшно, до самого скальпа, заалела, принялась
неуклюже отпихивать деньги. - Я не могу, неудобно же, правда!
Воспитание, даже самое дикое, вынуждает порой российских барышень из
служащей интеллигенции вести себя в соответствии с гордой и обидчивой
моралью self-made woman, что выглядит часто непоследовательно и даже глупо,
но не портит их милого облика.
Бумажка, однако, ловко скользнула в карманчик шахматной куртки и притаилась
там, словно ее и не было. Щедрый Гарри был доволен и собой, и Лизой, что
помогла ему так изящно выйти из положения и не изменить правилу
расплачиваться с женщиной - попадая с ней даже в самые пикантные
обстоятельства. Оставалось так же, не теряя лица, провести процедуру
прощания - и жизнь, в сущности, нормализуется в рамках формулы
"не-в-чем-себя-упрекнуть", что не на шутку заботило корректнейшего
предпринимателя Джи Ай Мура с 28-й стрит, угол Амстердам-авеню.
- Ты извини, не могу тебя проводить, у меня сегодня важная встреча, надо
прийти в себя... - И Гарри, что интересно, не врал, как не врал уже почти
целое утро! Встреча ему предстояла, что и говорить, неординарная, было для
чего поработать над реакциями, попотеть на тренажере.
Головная машина из вереницы у подъезда подползла к ним, и Лиза робко
забилась в угол заднего сиденья, сжимая в кулаке прощальную
десятку - впервые в жизни одна в такси.
- Новые бляди в космосе? - произнес шофер пугающую своей загадочностью фразу
и гневно усмехнулся в зеркальце.
Не учтя кавычки, Лиза представила себе черную бездну, где несутся друг за
другом длинноногие раскрашенные ведьмы, и бледные волосы стоят над их
головами магниевым столбом. Репортажный оптимизм вопроса противоречил
непонятной угрозе, таившейся в ухмылке таксиста, и Лиза, сжавшись в своем
углу в точку, едва смогла вымолвить: "В смысле - как?.."
- В смысле так, что здесь, в "Космосе" башляешь - так отстегнула, давай,
порядка не знаешь, новенькая, что ль? Вроде Стас тебя не показывал... Э! -
водила резко вдруг заложил к бровке и стал. - Да тут у нас партизанят
некоторые... Точно? У наших девчонок клиентуру перебиваешь, а? Так? Колись,
колись! - ласково и страшно пел водила, и Лиза от ужаса не унимала и даже не
замечала слез.
- Я выйду... - шепнула она. - Можно?
- Только осторожно, - ухнул таксист и схватил ее за руку. - Выйдет она, ага.
А бабки? Спасибо скажи, что не сдал куда следует. Ну! - заорал вдруг. -
Платить, короче, будем или глазки строить?!
"Дура-а-ак!!" - заблажила Лизка в голос, бросила в жуткую морду мятый
червонец, рванулась вон, зацепилась за высокий волжский порожек и приникла к
тротуару, как Антей, во всю свою роскошную лайковую длину. Адская колесница
с поборником территориального кодекса на борту взревела и канула в
пробуждающейся преисподней.
А Нина бросалась на каждый вой лифта, редкий в этот час, к двери, и
отпирала, и застывала в проеме, свесив бесполезные руки. Но вой стихал
этажом ниже: возвращая семье Виталика Вовнобоя, сумасшедшего программиста,
иссякшего в наслаждениях виртуальных игр. Или уносился вверх - сгружалась
Валька Бочкина, известная дому путана.
"Убью, - планировала Нина, улавливая безмятежный стук утренних каблучков. -
Никогда, никогда больше не буду на нее кричать, бедный мой кролик, только
вернись поскорее... Только вернись, потаскушка, тварь
такая - что я с тобой сделаю, даже не знаю, что я сделаю с тобой!"
- Мамочка! Мама, это я. Мамочка, але! - но не было сил отвечать. - Ты чего
молчишь, мам, ты слышишь меня?
- Прекрасно слышу. Не ори.
- Мам, ну не обижайся! Мам! Знаешь, я не добралась до дому...
- Я заметила.
- Нет, ну послушай, тут троллейбус сломался по дороге, слышишь? И я уже не
успевала доехать, ты слышишь меня, мам? Я пойду прямо в школу, о'кей?
- О - что?
- Ма, ну ладно тебе! Так я - в школу, хорошо?
Нина положила трубку. Лиза положила себе еще карбоната и красной рыбы из
припасов, которыми Палыч снабжал Настю в отсутствие родителей. Настя шорты
положила на полку, сапоги - в коробку на шкаф и куртку положила на место - в
пакет и в чемодан. Никита Гарусов положил под подушку забытый Настей в
спешке лифчик, который она иногда надевала для солидности, и, наконец,
уснул. Свинина положила под язык таблетку валидола и принялась яростно ее
сосать, готовясь к титанической битве идеологий. Олег вместе с двумя
хирургами, анестезиологом и не захотевшей ломать компанию пожилой
операционной сестрой с фронтовым партийным стажем положили - вот только что
- партбилеты и заявили о своем выходе из рядов. А предприниматель Гарри Мур
положил себе вернуть сегодня на фирму машину (пыльно-зеленую "феррари") и
покататься остаток дня на метро: освоиться некоторым образом с рекой той
жизни, в которую он намерен вступить вновь, не изучив нового брода и даже не
допуская на своей Амстердам-авеню мысли, что привычный брод может изменить
профиль, химический состав - ну и вообще исчезнуть.
А не мешало бы, между прочим, сообразить, глядя, как хорошеет в целом
столица!
Когда Лиза вернулась из школы, еще стоял белый день, но квартира была щедро
иллюминирована, а прихожая завалена свертками и сумками. Мать открыла ей
возбужденная, с блестящими глазами, причесанная и даже выкрашенная в новый
соломенный цвет. Новые зеленые серьги качались под челюстью, как маятники.
Короткое болотного цвета платье - незнакомое - высоко открывало сохранные
еще ноги в черных колготках.
- Чо это ты? - опешила Лиза.
- А что такое? - засмеялась мать. - У моей дочери сегодня день рождения, и
по такому поводу она даже соизволила прийти домой!
Нина исполнила пируэт и затрубила в рупор из ладоней: - "Здравствуйте,
товарищи учащиеся десятых классов! Па-здрравляю вас..."
- Мама! - крикнула Лиза. - Ты чего, совсем уже?
Нина ладонями стиснула дочке щеки и крепко поцеловала в крылья носа - раз и
два. Лиза сморщилась: от мамули шибало крепким градусом - хотя кто бы
говорил...
- Ладно, - успокоилась внезапно Нина. - Пошалили. А теперь сюрприз типа
"смертельный номер". Вы тут, девушка, давеча интересовались вашим папашей?
"Родным отцом", как вы изволили выразиться. Давай, знакомься, кролик. Легок
на помине.
- Кто? - Лиза обалдело улыбалась, не зная, как реагировать на кромешный
какой-то материн балаган. - Мам... кончай свои приколы... Не смешно... - но
сама уже пролезла бочком в комнату и видела, как кто-то медленно отделяется
от окна, а за окном катится вниз и влево солнце, и на ярком просвете
просматривается только черный силуэт. Но вот мужчина миновал солнечный сноп
и неуверенно, неловко пошел на Лизу, как слепой, протянув вперед руки. И
вздрогнула Лиза, отступила, и вскрикнула, и дернулась убежать. Но мужчина с
растрепавшейся проседью, с порыжелыми усами, похожий на одного писателя,
кумира маминых ровесников, удержал ее за плечи, и все пытался заглянуть в
зажмуренные да плюс защищенные линзами - такие предосторожности - глазки, и
все повторял: "Лиза, дружочек, Лизочка моя..."
- Ну же, Лизочка-дружочек, - глумилась Нина Акулина, мать-одиночка, едва не
умершая от ожидания, - взгляни же на папочку: вот он, собственной персоной,
Муромский Григорий Иудович.
Стыдись, Нина Акулина, экие плоскости ты себе позволяешь, возможно, спьяну!
Ну хорошо, хорошо, Иванович, что это меняет...
Я опасался вообще-то, что мне, как и моему учителю, придется просить
читателей избавить меня от излишней обязанности описывать развязку. Но
ничего страшного, ничего особенного не произошло. Григорий Иваныч оглядел
очкастую девочку с длинной толстой косой, перекинутой на плосковатую грудь,
погладил рукава тесного форменного платья и молвил растроганно: "Какая
большая... Невозможно... Никогда бы не поверил..."
Вот и вся история - смысла в ней немного, так, баловство одно. Настина мама,
правда, была приятно удивлена, когда, надев новую куртку, обнаружила в
кармане стодолларовую бумажку. И, как могла, немедленно потрафила Настиному
папе. А назавтра - на всякий случай - и Палычу: по-быстрому, пока Настена
якобы в школе.
Конец повестям М. Зайцева.