веранды; и  клумба и  газон были
несообразными, дикими, разбитыми вопреки всякому садоводству, но на них было
много цветов.
     - Вы разрешите мне называть  вас по имени, да?  Я ведь и  вам  мама. Вы
посидите, я сейчас, быстро. У меня уже  все готово. Она ушла в дом  и тут же
вернулась с подносом на котором были и сухари, и варенье, и сливки.
     -  Ну вот. Попьем чайку. У нас здесь тихо, и город близко. А я, грешным
делом,  горожанка,  никак не  могу привыкнуть. Все заросло, запущено,  везде
крапива. Дочь занята,  ее  работа, а  я  последнее время все больше е  живу,
среди людей.
     Она говорила неторопливо, спокойно, запинаясь, и Павел подумал, что это
у них, наверное, в роду, потому что  Веня  тоже  запинался.  Он был похож на
мать:  те  же удлиненные,  приподнятые  к  переносице  глаза,  те  же  резко
очерченные губы, тот же слегка
     восточный овал лица.
     Она говорила, рассказывала Павлу  о себе, о  дочери,  а он все  не  мог
заговорить о ее сыне, хотя видел, что она ждет этого. Ему нужно было найти в
этом доме  что-нибудь от  Вени, он еще  раз  оглядел комнату,  но ничего  не
нашел,  не увидел,  все было спокойно... И  он сказал слова, которых  больше
всего боялся:
     - Веня погиб как герой.
     Это была  правда. Но не  это  было важно  сейчас. Просто это были не те
слова,  они повисли в воздухе,  чужие и никчемные...  И вдруг  в  самом углу
комнаты, над диваном, он  увидел Венькину акварель. По голубым волнам бежала
яхта.
     - Мы хотели построить яхту, - сказал он.
     -  Простите... что? Ах,  ну  да, конечно,  яхту,  -  она улыбнулась так
молодо,  что Павел не поверил. - Веня,  правда,  не умел  строить  яхты,  но
почему бы и нет, если надо?
     - И еще мы хотели обогнуть Чукотку.
     - Ну да... И хотели приплыть в Бискайский залив. Я все знаю о нем - что
было, и что могло бы быть.  Ведь он пришел  к вам  отсюда, Паша, и  рядом со
мной стал  тем,  кем был...  Я почти  не плакала, и не потому, что выплакала
все, просто... Ну  вот,  кажется, я сейчас  поплачу  немного, хотя я  всегда
говорила,  что   о  нем  нельзя  плакать.   Не  обращайте  внимания,   Паша,
рассказывайте.
     И  он  рассказал  ей о  том, как ее  сын  мог ухаживать сразу за  тремя
девицами  и  тремя  замужними  женщинами,  как  мог  он хвастать,  совершать
поступки  вроде  бы нелепые,  которые  потом  оборачивались  смыслом, как он
летал, любил, дружил, спал на одной ноге, писал матери длинные нежные письма
и никогда  не успевал отправлять их; он рассказывал ей о  Вене, который  был
отчаянным  фантазером и  мог краснеть, как гимназистка, о  Вене,  в  котором
соединялось много неожиданного, но все было его, Венино.
     - Я вам сейчас его покажу, - сказала Лидия Алексеевна. - Хотите? У меня
ведь много его снимков - и детских, и с Чукотки.
     Она принесла тяжелый плюшевый альбом,  и Павел приготовился  улыбнуться
при виде маленького Веньки на  деревянной лошадке или с букварем в руках, но
на первой  странице  встретил  Веню в кабине  большого двухместного планера;
"фонарь"  еще  не был задвинут,  и  Павел  разглядел чье-то  очень  знакомое
девичье лицо. Ну да, конечно, это жe...
     - Простите, это... ваша  дочь, да? -  спросил  Павел, досадуя,  что  не
помнит ее имя.
     - Да, это Нина.  Первый раз  летят.  Она ведь тоже когда-то в планерной
школе  была,  за Веней  потянулась. Совсем  еще  девчонка... А завтра  замуж
выходит,  -   неожиданно  добавила   Лидия  Алексеевна.  -  Вот  так  все  и
получается... Еще чашечку выпьете? Я сейчас...
     Лидия   Алексеевна  вышла   поставить  чайник.  Павлу  почему-то  стало
неприятно от ее последних слов, от того, что в этом доме выходят  замуж. Так
и  есть. Память о  сыне вытесняется заботами о дочери, о том,  чтобы ей было
спокойно и хорошо...
     Пора ехать. У него  сегодня  последний вечер, надо  пораньше вернуться,
поужинать, позвонить Танюше и лечь спать, потому что завтра начнутся  будни.
А  Веньки  больше  нет. Уже давно нет.  И пусть  акварельные  яхты останутся
детям...  Лидия  Алексеевна,  должно  быть,  заметила  какую-то  перемену  в
настроении Павла, потому что оказала:
     - Я, Пашенька, не думала, что справлюсь. Сразу, знаете, все навалилось.
Муж у меня от  рака умер. Потом Вени не стало. Но годы идут. И, если хотите,
лечат:  Да...  -  Она   расставила  посуду   на  столе.  -   Что-то  Ниночка
задерживается.
     - А я уже пришла! Это чья такая роскошная машина возле калитки?
     -  О  господи,  как  ты меня  напугала!  -  Лидия Алексеевна  поднялась
навстречу дочери. - А где же Алексей?
     -  Приедет позже, к вечеру. Задумал, видишь ли, мальчишник устроить.  С
холостяцким  житьем  прощаться будет.  Друзей  назвал полон дом... А  у  нас
гости?
     -  Да,  да.  Это  Павел  Петрович.  От  Вени.  Помнишь,  он писал  нам?
Познакомься пожалуйста.
     -  Скажите...  - начала было Нина и замолчала.  Павел подумал, что она,
должно быть,  никак  не может сообразить,  о чем говорить с этим  незнакомым
человеком, что сказать, а сказать что-нибудь надо,  особенно если он приехал
из тех краев, где жил и погиб Веня.
     Молчание затянулись.
     - Вы разрешите закурить?
     - Конечно.
     - Вы хотели о чем-то спросить, Нина?
     - Да, хотела. Скажите, вы долго ехали к нам?
     - Не очень. Минут сорок, наверное.
     - Я не о том... А раньше? Вы собирались к нам раньше?
     Павел слегка растерялся.
     - Пожалуй... Два  года назад я был  в отпуске, Веня просил меня зайти к
вам, но знаете, как-то все не успел.
     - А до этого? Раньше?
     - Да нет... Не собирался вроде.
     И снова в  комнате  молчание. Звон ложек в стаканах... Эта девочка, так
громко вбежавшая сюда с улицы, - это она принесла тишину? Он поднял голову и
встретился взглядом с Ниной.  Она смотрела на него настойчиво, в  упор, и он
увидел в ее глазах вопрос, недоумение,  испуг,  еще  что-то  - он  не  понял
всего, не  разобрал, он просто физически  ощутил  на себе ее взгляд и отвел,
глаза.
     - Ну, что это,  Нина,  ты человеку сразу допрос устроила, -  улыбнулась
Лидия Алексеевна. - Нельзя же так.
     - Нет, почему же, - пожал  плечами Павел. - Все верно. Мог бы и  раньше
приехать.
     Он снова посмотрел на Нину.  Она не отводила глаз.  Вот так же смотрели
Веня. В упор. Не мигая. Он даже на солнце смотрел не мигая.
     - Это не допрос,  - тихо сказала Нина. - Вы  правы, нужно было приехать
раньше.
     Она поднялась и вышла.
     -  Господи, что  это  с  ней?  -  Забеспокоилась  Лидия  Алексеевна.  -
Нервничает. Перемена в жизни.
     ...Нина  стояла  в  соседней  комнате,  прижавшись  лбом  к  стеклу,  и
старалась унять дрожь. Что он думает, этот Павел Петрович. Откуда ему знать,
что я чуть было не сказала:  "Ну вот ты и пришел. Никуда от меня не делся. Я
знала,  что так будет,  всегда знала,  думала даже, что  это  будет сегодня.
Только я  не знала, что ты придешь от Веньки... А  ты  пришел. Очень вовремя
пришел. И очень поздно".
     Она  еще  постояла  немного, вытерла  глаза,  потому что  в них  что-то
защипало, и вышла на веранду.
     -  Вы извините, - бодро сказала она, усаживаясь за стол, - в электричке
такая духотища, что-то с головой...  Уже  прошло... Скажите, Павел Петрович,
вы ведь летали с Веней, да?
     - Летал.
     - Вы его близкий друг? Самый близкий?
     - Да, - сказал "Павел. - Я его близкий друг.
     - Веня писал мне.
     Лидия Алексеевна вздохнула.
     ...Павел пил уже, наверное, пятую чашку и собирался пить еще.  Он сидел
в плетеном  кресле, курил,  слушал  рассказ  Лидии Алексеевны  о  поездке на
курорт,  смотрел  на   Нину,  которая  тоже  рассказывала  что-то  не  очень
значительное, просто сидел и слушал и,  откровенно  говоря,  хотел  слушать,
дальше... И  все  потому, что пришла  эта взбалмошная  девчонка, что-то  там
такое   напутала,   закидала   нелепыми   вопросами,   сама,   должно  быть,
перепугалась. И теперь вот стало, как после грозы, спокойно и не очень...
     В этом увиделось ему  что-то  Веньнино: вот так же пришел он восемь лет
назад  в   их   общежитие,   поставил  чемодан,  огляделся,   сказал  что-то
незначительное, сейчас и не вспомнишь что, и в комнате сделалось по-другому.
Светлее, или, может быть просторнее?..
     Павел всегда  терялся, когда хотел  определить, что  же умея привносить
Венька в размеренную повседневность их жизни? Пожалуй, вот это  необъяснимое
ожидание. А что может случиться? Разве что дождь пойдет...
     - Хотите, покажу вам наш сад? - спросила Нина, когда наступила пауза. -
Вы можете нарвать цветов. Вам... есть кому рвать цветы?
     - Есть. Но мне, к сожалению, пора ехать.
     - Может  быть,  вы  останетесь,  Пашенька сказала  Лидия Алексеевна.  -
Побудьте вечер, к Нине придут друзья. Познакомитесь с Алексеем.
     - Меня ждет отец.
     -  Да,  ну  тогда конечно...  В следующий  раз, хорошо? Кстати,  я тоже
поеду,  Нинок,  я  все сделала,  что надо, а завтра  ты  мне позвонишь  и мы
договоримся... Вы ведь подвезете меня, Павел Петрович?
     - С удовольствием.
     - Так  я сейчас.  Я  только соберу кое-что. А ваш отец... Он что, живет
совсем один? - спросила Нина, когда, Лидия Алексеевна вышла.
     - Да, совсем один.
     - А кто у него убирает?
     - Никто.  Сам убирает.  Да  он бы и  не  пустил бы никого,  - улыбнулся
Павел. - Сам ходит с метелкой и стряхивает пыль со своих сокровищ.
     - У него что, книги?
     Павел кивнул:
     - Книги...  А сегодня мне сказали,  что  на Кировской  видели юбилейное
издание Пушкина. Ну, Пушкин не залежится. Продали, наверное.
     - Что-нибудь еще найду.
     -  Можно  ехать,  -  сказала  Лидия Алексеевна. - Я готова.  Ты, Нинок,
позвони мне завтра пораньше.
     - Хорошо... Подождите!  Павел  Петрович, знаете  что?  Возьмите меня  с
собой, я  очень ходить по букинистам. У меня хороший вкус, честное слово. Мы
обязательно что-нибудь выберем вашему отцу.
     - Сумасшедшая, - заволновалась Лидия Алексеевна.  - И куда ты  поедешь?
Ведь Алексей скоро должен быть, опоздаешь.
     - Не опоздаю, - сказала Нина. - Куда мне теперь опаздывать?
     Она была уже в машине.
     - Вы ведь не против, Павел Петрович?
     - Нет, - сказал он. - Я не против.

        "6"

     ...Пушкин к сожалению продан. - вежливый сухонький старичок в бархатной
кацевейке  сочувственно  кивал головой.  Да-да, я понимаю, но на него всегда
такой спрос. - Тем более редкий, уникальный альбом.
     - Ну вот, - вздохнула Нина. - Я же говорила.
     Вид у нее был такой удрученно-обиженный, что Павел улыбнулся: смотри-ка
ты, она и впрямь огорчена, что отец останется без подарка
     - Ничего,  - сказал он, -  что-нибудь-придумаем. А пока хотите, я свожу
вас в кино?
     - Нет.
     - А в цирк?
     -  Не  надо. Терпеть не могу дрессированных  животных...  Давайте лучше
сходим на выставку, собак, это недалеко. Вы любите собак?
     - Издали, - признался Павел. - Они меня почему-то кусают.
     Выставка была в Сокольниках. Павел  сроду не видел столько собак сразу:
они  стояли, лежали,  бегали,  рвались  с поводков,  рычали и повизгивали  -
огромные  волкодавы   и  крошечные,   почти   игрушечные   болонки,   важные
доберман-пинчеры  и  элегантные  колли  -  это  была  поистине  демонстрация
собачьей гвардии.
     Нина на  глазах преобразилась. Она стала собачницей. Фанатиком. Она уже
больше ни на что не обращала внимания, отмахнулась, когда Павел предложил ей
мороженое; она, казалось, вообще забыла о его существовании, останавливалась
возле  каждого  пса,  заговаривала  с  хозяевами  на каком-то  особом  языке
собаководов, потом она подошла к свирепой овчарке, и Павел зажмурился, когда
Нина стала гладить эту оскаленную крокодилью морду, но страшная собака вдруг
мило улыбнулась и подала Нине лапу.
     "Свихнутая девчонка",  -  подумал  Павел,  но  тут же решил, что так  и
должно  быть, потому  что  Веня  тоже очень  любил собак, хотя в отличие  от
собаководов-профессионалов  ничего  не   понимал  ни  в  родословных,  ни  в
экстерьере, путал таксу с лягавой и даже подчеркивал, что он любитель, а это
значит любить собак, а не свое отношение к ним.
     ...Они уже прошли всю выставку. Нина подобрала под старым кленом охапку
красных листьев, стояла, прижав их к  груди, и Павел  откровенно залюбовался
ею -  не  женщиной с охапкой  листьев и не,  девочкой в коротком, словно еще
школьном платье  -  он вдруг увидел  в  ней необыкновенно  точное  сочетание
по-детски припухлых губ и спокойных, очень внимательных глаз,  растерянности
и  силы;  сочетание девчонки,  сидящей  на  корточках  перед  волкодавом,  и
взрослой женщины, в которой угадывались прямота и решительность Веньки...
     - Вы когда уезжаете?
     - К сожалению, завтра.
     - Почему - к сожалению?
     - Ну так... не могу даже проводить вас к венцу.
     - А вам бы хотелось?
     - Конечно. Я никогда, не был на свадьбе.
     -  И  я  тоже...  Только,  знаете,  "проводить  к  венцу"  звучит,  как
"проводить в последний путь"..
     - Правда? - смутился - Павел. - Ну, извините. Просто я глупо сказал.
     -  Это  я глупо услышала.  Ладно,  чепуха.  Нам еще  не  пора по домам,
времени вон уже сколько?
     - Черт с  ним, со  временем,  не торопитесь. Я еще целых  два часа могу
быть в вашем распоряжении.
     - Я не хочу на два часа.
     Она смотрела на него в упор, и Павел, снова смешавшись, сказал:
     - Вы знаете, у вас редкий цвет лица. Такой бывает на старых миниатюрах.
И еще бывает у розовых чаек.
     -  Да-да...  Вы говорите два часа? Ну, хорошо.  Давайте поедем в  парк?
Покатаемся на чем-нибудь, на колесе, что ли. Сто лет мечтала.
     -  Я тоже. Едем. Представим себе, что мы студенты, получили стипендию и
гуляем. Лодка, чертово колесо, мороженое. Остальное придумаем. Так?
     - Ага.
     На  лодке он натер  себе Мозоли,  кого-то чуть не  утопил и сам чуть не
вылетел за борт; потом они улыбались в комнате смеха,  улыбались  вежливо  и
благопристойно до  тех пор,  пока Нина не превратилась  в  длинную уродливую
тетку без  ног и с кривой  шеей. Тут она не выдержала и стала хохотать  так,
что  на нее оглядывались.  Потом они  стреляли  в  тире, и  Павел  сдержанно
бледнел, когда Нина попадала,  а  он нет, но скоро пристрелялся и  пять  раз
подряд заставил вертеться мельницу.
     - Я еще не так умею, - сказал он. - Давайте-ка на рубль...
     Потом они  сидели на веранде под большим полосатым зонтом,  ели шашлык,
про который  Павел говорил,  что это не  шашлык,  а  резина, вот он  готовит
шашлыки - пальчики оближешь.
     - Хороший стрелок и  отменный повар,  - рассмеялась Нина. - Какие еще у
вас таланты? Выкладывайте скорее, время наше истекает.
     - Вы когда-нибудь ловили раков? - спросил он.
     - Нет, а что?
     - Да вот я жалею, что не взял вас с собой в деревню. Я там ловил раков,
так это были не раки, а лангусты.  Вообще, там все было гигантское:  лопухи,
как баобабы, крапива выше забора, ну, про собак я и не говорю, собаки там...
     - С теленка! - рассмеялась Нина.
     - Ну, скажем, с овцу. И еще я искал там могилу Керн.
     - Чью могилу? - - не поняла Нина.
     -  Анны  Керн. Той  самой,  которой  Пушкин  посвятил  "Я  помню чудное
мгновенье". Правда, потом оказалось, что я ищу совсем не там. Но я не жалею.
Это было здорово.
     Это  было  и вправду  здорово. Он долго колесил по  пыльным  проселкам,
забирался  в  черт знает какие глухие места, в деревушки из пяти домов,  где
даже колодезный журавль  выглядел внушительной  постройкой; ночевал в лесных
сторожках, слышал, как кричал леший, и не удивлялся  этому, потому что в той
глухомани, куда  заводили его лесные  дороги, просто  грех  было не  кричать
лешим.
     Он бродил по деревенским  погостам, меж старых, похожих  на скворечники
крестов  с иконами  и лампадами,  стоял  в  тишине белых церквей, в  звонком
золоте осени, опадавшей  на  могильные плиты и ему открывалась невиданная им
красота  холодного  синего  неба, росного  утра  в  блестках  бабьего  лета,
багряного вечера,  уходящего  за  околицу,  и  это пронзительное  колдовство
русского Севера заставило его  притормозить бег машины, остановиться,  чтобы
выбрать в себя родниковую свежесть просторных березовых лесов, тишину полей,
прощальный грачиный гомон...
     И вот тогда он ощутил душевную неустроенность от того, что рядом нет ни
Веньки, ни  Олега, нет  никого, с кем  мог бы он  разделить  эту  неожиданно
пришедшую к  нему  радость,  и он  понял тогда, что нельзя  быть с  радостью
наедине: ее надо сразу же дарить кому-то...
     - Да, это  было здорово, - снова повторил Павел, подумав о том, что вот
Нину он  бы с собой взял. Она бы поняла. Она славный человек, честное слово,
она бы  не удивилась такой  блажи -  ехать  неизвестно  иуда, искать  могилу
возлюбленной Пушкина.  Только вот... Совсем ни к чему ресницы у нее хлопают,
как у бабочки. И вообще, спокойно дружище, спокойно. Она сестра Вени, и этим
все сказано. Понял? Мысли  у тебя приняли нежелательное направление. Не надо
так.
     И, словно отгоняя от себя эти мысли, он сказал:
     - Жаль, что я не знал вас раньше, Нина. Мы бы подружились, правда?
     - Правда, - кивнула она. - Жаль.
     - Ну, это поправимо.  Вы не собираетесь в Ленинград? А то приехали бы к
нам зимой, на  каникулы.  Я ведь тоже Ленинград почти не знаю. Посмотрели бы
вместе, поездили. В Карелию на  лыжах можно  выбраться,  и это  недалеко, на
электричке.
     - Я не приеду в Ленинград.
     - Понимаю. Вы - традиционная  москвичка. Тогда  давайте махнем  летом в
Среднюю Азию, минаретами будем любоваться.
     "Если он скажет еще хоть слово, я  разревусь, - подумала Нина. -  Зачем
ты говоришь все это? Замолчи. Неужели не видишь, что я улыбаюсь, и смеюсь, и
говорю что-то связное от страха, что ты исчезнешь. Господи, зачем я поехала?
Зачем  все это? Я не знаю, Я  не могла иначе. Глупая, взрослая Я говорю себе
трезвые слова и все арена, что завтра не наступит. То завтра, которое я себе
выбрала. Которому я едалась.
     Я  не  хочу в Среднюю  Азию, - сказала она.  -  Терпеть не могу жару. И
вообще, нам пора домой. Я раздумала ехать в парк.
     В  машине  она притулилась к  дверце и закрыла глаза. Павлу показалось,
что она задремала. Устала, должно быть, за день.  Жаль, что он уезжает. Надо
было бы  познакомить  с отцом, свозить к тетке, там бы она увидела настоящие
цветы в академическом исполнении.
     "Свозить, взять с собой в деревню. Что-то я не то говорю, - подумал он.
-  Зарапортовался.  Нашел  подружку. С мужем  ее на  пикник  Пригласишь? Она
небось смотрела на  меня и думала: "Ну, дуралей,  чего ты  меня по городу за
собой таскаешь? Тебе  неуютно сделалось  сегодня  в день твоего  рождения, в
день  исполнения желаний! Ну, а я при чем? Мне домой надо,  пироги к свадьбе
печь..."
     - Павел, - позвала она.
     - Я думал, вы уснули.
     - Нет, я не  сплю. Я  думаю. Знаете, когда я сегодня подходила к дому и
увидела  машину, я представила  себе, что вот ехал по дороге  человек, очень
торопился, а тут,  у  нашего  забора  ему  под колесо попал ржавый  гвоздь и
лопнул баллон. Человек долго ругался, потом подошел к забору...
     - ...и стал кричать на хозяев, чтобы они ли где попало ржавые гвозди, -
докончил Павел.
     - Нет, не так. Он посмотрел, нет  ли во собаки, потом прошел по  аллее,
пригнув  голову, чтобы  не выколоть  глаза, поднялся крыльцо,  увидел меня и
маму, забыл что торопится, и попросил напоить чаем.
     - А потом?
     -  А потом не знаю... Уехал, должно быть.  Ехал и  знал, что теперь всю
жизнь будет просыпаться среди  ночи,  смотреть в потолок и думать, что лучше
бы он не поднимался на это крыльцо. Лучше бы он проехал мимо. Он  ведь и так
проехал мимо, только вот теперь просыпается по ночам и курит...
     Она сказала это и зажмурилась. Ей захотелось домой, к маме, уткнуться в
подушку и плакать. Чтобы мама успокоила ее, сказала бы,  что так нельзя. Так