костюме - один из инициаторов движения.
За последние несколько месяцев  она  сильно  изменилась,  развилась  и
теперь стала совсем взрослой девушкой. Только две толстые черные  косы
за спиной еще  напоминали  недавнюю  школьницу.  На  ней  было  черное
платье; голову она закутала черным шарфом, так как в комнате сквозило.
На груди у нее была приколота кипарисовая веточка -  эмблема  "Молодой
Италии".   Ломбардец   с   горячностью   рассказывал   ей   о   нищете
калабрийских(*19) крестьян, а она сидела  молча  и  слушала,  опершись
подбородком на руку и опустив глаза. Артуру показалось, что перед  ним
предстало   грустное   видение:   Свобода,   оплакивающая   утраченную
Республику. (Джули увидела бы в ней  только  не  в  меру  вытянувшуюся
девчонку с  бледным  лицом,  некрасивым  носом  и  в  старом,  слишком
коротком платье.)
   - Вы здесь, Джим! - сказал Артур, подойдя к  ней,  когда  ломбардца
отозвали в другой конец комнаты.
   Джим - было ее детское прозвище, уменьшительное, от  редкого  имени
Джиннифер, данного ей при крещении. Школьные  подруги-итальянки  звали
ее Джеммой.
   Она удивленно подняла голову;
   - Артур! А я и не знала, что вы входите в организацию.
   - И я никак не ожидал встретить вас здесь, Джим! С каких пор вы...
   - Да  нет,  -  поспешно  заговорила  она.  -  Я  еще  не  состою  в
организации. Мне только удалось выполнить два-три маленьких поручения.
Я познакомилась с Бини. Вы знаете Карло Бини?
   - Да, конечно.
   Бини был руководителем ливорнской группы, и его знала вся  "Молодая
Италия".
   - Так вот, Бини завел со мной разговор об этих делах.  Я  попросила
его взять меня с собой на одно  из  студенческих  собраний.  Потом  он
написал мне во Флоренцию... Вы знаете, что  я  была  на  рождество  во
Флоренции?
   - Нет, мне теперь редко пишут из дому.
   - Да, понимаю... Так вот, я уехала погостить к Райтам. (Райты  были
ее школьные подруги, переехавшие во  Флоренцию.)  Тогда  Бини  написал
мне, чтобы я по пути домой заехала в Пизу и пришла сюда... Ну,  сейчас
начнут...
   В докладе говорилось об идеальной республике и о том, что  молодежь
обязана готовить себя к ней. Мысли докладчика были несколько  туманны,
но Артур слушал его с благоговейным восторгом.  В  этот  период  своей
жизни он принимал все на веру и впитывал новые нравственные идеалы, не
задумываясь над ними.
   Когда  доклад  и  последовавшие  за  ним   продолжительные   прения
кончились и  студенты  стали  расходиться,  Артур  подошел  к  Джемме,
которая все еще сидела в углу.
   - Я провожу вас, Джим. Где вы остановились?
   - У Марьетты.
   - У старой экономки вашего отца?
   - Да, она живет довольно далеко отсюда.
   Некоторое время они шли молча. Потом Артур вдруг спросил:
   - Сколько вам лет? Семнадцать?
   - Минуло семнадцать в октябре.
   - Я всегда знал, что вы, когда вырастете, не  станете,  как  другие
девушки, увлекаться балами и тому подобной чепухой. Джим,  дорогая,  я
так часто думал, будете ли вы в наших рядах!
   - То же самое я думала о вас.
   - Вы говорили, что Бини давал вам какие-то поручения. А я  даже  не
знал, что вы с ним знакомы.
   - Я делала это не для Бини, а для другого.
   - Для кого?
   - Для того, кто разговаривал со мной сегодня, - для Боллы.
   - Вы его хорошо знаете?
   В голосе Артура прозвучали ревнивые нотки. Ему был  неприятен  этот
человек. Они  соперничали  в  одном  деле,  которое  комитет  "Молодой
Италии" в конце концов доверил Болле, считая Артура слишком молодым  и
неопытным.
   - Я знаю его довольно хорошо. Он  мне  очень  нравится.  Он  жил  в
Ливорно.
   - Знаю... Он уехал туда в ноябре.
   - Да, в  это  время  там  ждали  прибытия  пароходов(*20).  Как  вы
думаете, Артур, не надежнее ли ваш дом для такого рода дел? Никому и в
голову не придет подозревать семейство богатых  судовладельцев.  Кроме
того, вы всех знаете в доках.
   - Тише! Не так громко, дорогая! Значит, литература,  присланная  из
Марселя, хранилась у вас?
   - Только один день... Но, может быть, мне не следовало говорить вам
об этом?
   - Почему? Вы ведь знаете, что я член организации. Джемма,  дорогая,
как я был бы счастлив, если б к нам присоединились вы и... padre!
   - Ваш padre? Разве он...
   -  Нет,  убеждения  у  него  иные.  Но  мне  думалось  иногда...  Я
надеялся...
   - Артур, но ведь он священник!
   - Так что же? В нашей организации есть и священники.  Двое  из  них
пишут в газете(*21). Да и что тут такого? Ведь назначение  духовенства
- вести мир к высшим идеалам и целям, а разве не к этому мы стремимся?
В конце концов это скорее вопрос религии и морали, чем политики.  Ведь
если люди готовы стать свободными и сознательными гражданами, никто не
сможет удержать их в рабстве.
   Джемма нахмурилась:
   - Мне кажется, Артур,  что  у  вас  тут  немножко  хромает  логика.
Священник проповедует религиозную догму. Я не вижу, что в этом  общего
со стремлением освободиться от австрийцев.
   - Священник - проповедник христианства, а  Христос  был  величайшим
революционером.
   - Знаете, я говорила о священниках с моим отцом, и он...
   - Джемма, ваш отец протестант.
   После минутного молчания она смело взглянула ему в глаза;
   - Давайте лучше прекратим  этот  разговор.  Вы  всегда  становитесь
нетерпимы, как только речь заходит о протестантах.
   - Вовсе  нет.  Нетерпимость  проявляют  обычно  протестанты,  когда
говорят о католиках.
   - Я думаю иначе. Однако мы уже слишком много спорили  об  этом,  не
стоит начинать снова... Как вам понравилась сегодняшняя лекция?
   - Очень понравилась, особенно последняя часть. Как хорошо,  что  он
так решительно  говорил  о   необходимости   жить   согласно   идеалам
республики, а не  только  мечтать  о  ней!  Это  соответствует  учению
Христа: "Царство божие внутри нас".
   - А мне как раз не понравилась эта часть. Он так  много  говорил  о
том, что мы должны думать, чувствовать,  какими  должны  быть,  но  не
указал никаких практических путей, не говорил о  том,  что  мы  должны
делать.
   - Наступит время, и у нас будет достаточно  дела.  Нужно  терпение.
Великие перевороты не совершаются в один день.
   - Чем сложнее задача, тем больше оснований сейчас же  приступить  к
ней. Вы говорите, что нужно подготовить себя к  свободе.  Но  кто  был
лучше подготовлен к ней, как не ваша мать? Разве не ангельская была  у
нее душа? А к чему привела вся доброта? Она была рабой  до  последнего
дня своей жизни. Сколько придирок, сколько оскорблений она вынесла  от
вашего брата Джеймса и его жены! Не будь у нее такого мягкого сердца и
такого терпения, ей бы  легче  жилось,  с  ней  не  посмели  бы  плохо
обращаться. Так и с Италией: тем,  кто  поднимается  на  защиту  своих
интересов, вовсе не нужно терпение.
   - Джим, дорогая, Италия была  бы  уже  свободна,  если  бы  гнев  и
страсть могли ее спасти. Не ненависть нужна ей, а любовь.
   Кровь прилила к его лицу  и  вновь  отхлынула,  когда  он  произнес
последнее слово. Джемма не заметила этого - она смотрела  прямо  перед
собой. Ее брови были сдвинуты, губы крепко сжаты.
   - Вам кажется, что я неправа, Артур, - сказала она после  небольшой
паузы. - Нет, правда на моей стороне. И когда-нибудь вы поймете это...
Вот и дом Марьетты. Зайдете, может быть?
   - Нет, уже поздно. Покойной ночи, дорогая!
   Он стоял возле двери, крепко сжимая ее руку в своих.
   - "Во имя бога и народа..."
   И Джемма медленно, торжественно досказала девиз:
   - "...ныне и во веки веков".
   Потом отняла свою  руку  и  вбежала  в  дом.  Когда  дверь  за  ней
захлопнулась, он нагнулся и поднял кипарисовую веточку, упавшую  с  ее
груди.



Глава IV

   Артур вернулся домой словно на крыльях. Он был счастлив, безоблачно
счастлив. На собрании намекали на подготовку к вооруженному восстанию.
Джемма была теперь его товарищем, и он  любил  ее.  Они  вместе  будут
работать, а может  быть,  даже  вместе  умрут  в  борьбе  за  грядущую
республику. Вот она, весенняя пора  их  надежд!  Padre  увидит  это  и
поверит в их дело.
   Впрочем,  на  другой  день  Артур  проснулся  в   более   спокойном
настроении. Он вспомнил, что Джемма  собирается  ехать  в  Ливорно,  a
padre - в Рим.
   Январь, февраль, март - три долгих месяца  до  пасхи! Чего доброго,
Джемма, вернувшись к своим, подпадет под  протестантское  влияние  (на
языке Артура слово "протестант" и "филистер"(*22) были тождественны по
смыслу). Нет,  Джемма  никогда  не  будет  флиртовать,  кокетничать  и
охотиться за туристами и лысыми судовладельцами, как другие английские
девушки в Ливорно: Джемма  совсем  другая.  Но  она,  вероятно,  очень
несчастна. Такая молодая, без друзей, и как ей, должно  быть,  одиноко
среди всей этой чопорной публики... О, если бы его мать была жива!
   Вечером он зашел в семинарию и застал Монтанелли за беседой с новым
ректором. Вид у него был усталый, недовольный. Увидев Артура, padre не
только не обрадовался, как обычно, но еще более помрачнел.
   - Вот  тот  студент,  о  котором  я  вам  говорил,  -  сухо  сказал
Монтанелли, представляя  Артура  новому  ректору.  -  Буду  вам  очень
обязан, если вы разрешите ему пользоваться библиотекой и впредь.
   Отец Карди -  пожилой,  благодушного  вида  священник  -  сразу  же
заговорил с Артуром об университете. Свободный, непринужденный тон его
показывал, что он хорошо знаком с жизнью студенчества. Разговор быстро
перешел  на  слишком  строгие  порядки   в   университете   -   весьма
злободневный вопрос.
   К  великой  радости   Артура,   новый   ректор   резко   критиковал
университетское начальство за те бессмысленные  ограничения,  которыми
оно раздражало студентов.
   - У меня большой опыт по воспитанию юношества, - сказал он. - Ни  в
чем не мешать молодежи без достаточных к  тому  основании  -  вот  мое
правило. Если с молодежью хорошо обращаться,  уважать  ее,  то  редкий
юноша доставит старшим большие огорчения. Но  ведь  и  смирная  лошадь
станет брыкаться, если постоянно дергать поводья.
   Артур широко открыл глаза. Он  не  ожидал  найти  в  новом  ректоре
защитника студенческих интересов. Монтанелли  не  принимал  участия  в
разговоре, видимо, не интересуясь этим вопросом. Вид у него был  такой
усталый, такой подавленный, что отец Карди вдруг сказал:
   - Боюсь, я вас утомил, отец каноник. Простите меня за  болтливость.
Я слишком горячо принимаю к сердцу этот вопрос и забываю,  что  другим
он, может быть, надоел.
   - Напротив, меня это очень интересует.
   Монтанелли никогда  не  удавалась  показная  вежливость,  и  Артура
покоробил его тон.
   Когда отец Карди ушел, Монтанелли повернулся к Артуру  и  посмотрел
на него с тем задумчивым, озабоченным выражением, которое  весь  вечер
не сходило с его лица.
   - Артур, дорогой мой, - начал он тихо,  -  мне  надо  поговорить  с
тобой.
   "Должно быть,  он  получил  какое-нибудь  неприятное  известие",  -
подумал Артур, встревоженно взглянув на осунувшееся лицо Монтанелли.
   Наступила долгая пауза.
   - Как тебе нравится новый ректор? - спросил вдруг Монтанелли.
   Вопрос был настолько неожиданный, что Артур не сразу  нашелся,  что
ответить.
   - Мне? Очень нравится... Впрочем, я и сам еще хорошенько  не  знаю.
Трудно распознать человека с первого раза.
   Монтанелли сидел, слегка постукивая пальцами по ручке  кресла,  как
он всегда делал, когда его что-нибудь смущало или беспокоило.
   - Что касается моей поездки, - снова заговорил он, -  то,  если  ты
имеешь что-нибудь против... если ты хочешь, Артур, я напишу в Рим, что
не поеду.
   - Padre! Но Ватикан...
   - Ватикан найдет кого-нибудь другого. Я пошлю им извинения.
   - Но почему? Я не могу понять.
   Монтанелли провел рукой по лбу.
   - Я беспокоюсь за тебя. Не могу отделаться от мысли,  что...  Да  и
потом в этом пет необходимости...
   - А как же с епископством?
   - Ах, Артур!  Какая  мне  радость,  если  я  получу  епископство  и
потеряю...
   Он  запнулся.  Артур  не  знал,  что  подумать.  Ему   никогда   не
приходилось видеть padre в таком состоянии.
   - Я ничего не понимаю...  -  растерянно  проговорил  он.  -  Padre,
скажите... скажите прямо, что вас волнует?
   - Ничего. Меня просто мучит беспредельный  страх.  Признайся:  тебе
грозит опасность?
   "Он  что-нибудь  слышал",  -  подумал  Артур,  вспоминая  толки   о
подготовке к восстанию. Но, зная, что разглашать эту тайну нельзя,  он
ответил вопросом:
   - Какая же опасность может мне грозить?
   - Не спрашивай меня, а отвечай! - Голос Монтанелли от волнения стал
почти резким. - Грозит тебе что-нибудь? Я не хочу  знать  твои  тайны.
Скажи мне только это.
   - Все мы в руках божьих, padre. Все может случиться. Но у меня  нет
никаких причин опасаться, что к тому времени, когда вы  вернетесь,  со
мной может что-нибудь произойти.
   - Когда я вернусь... Слушай, carino, я предоставляю решать тебе. Не
надо мне твоих объяснений. Скажи только; останьтесь - и я откажусь  от
поездки. Никто от этого ничего не потеряет, а ты, я уверен, будешь при
мне в безопасности.
   Такая мнительность была настолько чужда  Монтанелли,  что  Артур  с
тревогой взглянул на него:
   - Padre, вы нездоровы. Вам обязательно нужно ехать в Рим, отдохнуть
там как следует, избавиться от бессонницы и головных болей...
   - Хорошо, - резко прервал его Монтанелли, словно  ему  надоел  этот
разговор. - Завтра я еду с первой почтовой каретой.
   Артур в недоумении взглянул на него.
   - Вы, кажется, хотели мне что-то сказать? - спросил он.
   - Нет, нет, больше ничего... Ничего особенного.
   В глазах Монтанелли застыло выражение тревоги, почти страха.

x x x

   Спустя несколько  дней  после  отъезда  Монтанелли  Артур  зашел  в
библиотеку семинарии за книгой и встретился на лестнице с отцом Карди.
   - А, мистер Бертон! - воскликнул ректор.  -  Вас-то  мне  и  нужно.
Пожалуйста, зайдите ко мне, я  рассчитываю  на  вашу  помощь  в  одном
трудном деле.
   Он открыл дверь своего кабинета, и Артур  вошел  туда  с  затаенным
чувством неприязни. Ему тяжело было видеть, что этот рабочий  кабинет,
святилище padre, теперь занят другим человеком.
   - Я заядлый книжный червь, - сказал ректор.  -  Первое,  за  что  я
принялся на новом месте, -  это  за  просмотр  библиотеки.  Библиотека
здесь  прекрасная,  но  мне  не  совсем  понятно,  по  какой   системе
составлялся каталог.
   - Он не полон. Значительная часть ценных книг поступила недавно.
   - Не уделите ли вы мне полчаса, чтобы объяснить систему расстановки
книг?
   Они вошли в библиотеку, и Артур дал все нужные объяснения. Когда он
собрался уходить и уже взялся за шляпу,  ректор  с  улыбкой  остановил
его:
   - Нет, нет! Я не  отпущу  вас  так  скоро.  Сегодня  суббота  -  до
понедельника занятия можно отложить. Оставайтесь, поужинаем  вместе  -
все равно  сейчас  уже  поздно.  Я  совсем  один  и  буду  рад  вашему
обществу.
   Обращение ректора было так непринужденно и  приветливо,  что  Артур
сразу почувствовал себя с ним совершенно  свободно.  После  нескольких
ничего не значащих фраз ректор спросил, давно ли он знает Монтанелли.
   - Около семи лет, - ответил Артур. - Он возвратился из Китая, когда
мне было двенадцать.
   -   Ах,   да!   Там   он   и   приобрел    репутацию    выдающегося
проповедника-миссионера. И с тех  пор  отец  каноник  руководил  вашим
образованием?
   - Padre начал заниматься со мной год спустя,  приблизительно  в  то
время, когда я в первый раз исповедовался у него. А когда я поступил в
университет, он продолжал помогать мне по тем  предметам,  которые  не
входили в университетский курс. Он очень хорошо ко мне относится! Вы и
представить себе не можете, как хорошо!
   - Охотно верю. Этим человеком нельзя  не  восхищаться;  прекрасная,
благороднейшая душа. Мне приходилось встречать миссионеров,  бывших  с
ним в Китае. Они не находили слов, чтобы в должной  мере  оценить  его
энергию, его мужество в трудные  минуты,  его  несокрушимую  веру.  Вы
должны благодарить судьбу, что в ваши юные годы вами  руководит  такой
человек. Я понял из его слов, что вы рано лишились родителей.
   - Да, мой отец умер, когда я был еще  ребенком,  мать  -  год  тому
назад.
   - Есть у вас братья, сестры?
   - Нет, только сводные братья... Но они были  уже  взрослыми,  когда
меня еще нянчили.
   - Вероятно, у вас было одинокое детство, потому-то вы так и  цените
доброту  Монтанелли.  Кстати,  есть  у  вас  духовник  на  время   его
отсутствия?
   - Я думал обратиться к отцам Санта-Катарины, если у них не  слишком
много исповедующихся.
   - Хотите исповедоваться у меня?
   - Ваше преподобие, конечно, я... я буду очень рад, но только...
   - Только ректор духовной семинарии обычно не исповедует мирян?  Это
верно. Но я знаю, что каноник Монтанелли очень заботится о вас и, если
не ошибаюсь, тревожится о вашем благополучии. Я  бы  тоже  тревожился,
случись мне расстаться с  любимым  воспитанником.  Ему  будет  приятно
знать, что его коллега печется о вашей  душе.  Кроме  того,  сын  мой,
скажу вам откровенно: вы мне очень нравитесь, и я буду рад помочь  вам
всем, чем могу.
   - Если так, то я, разумеется, буду вам очень признателен.
   - В таком случае, вы придете ко мне на исповедь в будущем месяце?..
Прекрасно! А кроме того, заходите ко мне, мой мальчик,  как  только  у
вас выдастся свободный вечер.

x x x

   Незадолго  до  пасхи  стало  официально  известно,  что  Монтанелли
получил епископство в Бризигелле, небольшом  округе,  расположенном  в
Этрусских Апеннинах. Монтанелли спокойно и непринужденно писал об этом
Артуру из Рима; очевидно, его мрачное настроение  прошло.  "Ты  должен
навещать меня каждые каникулы, - писал он, - а я  обещаю  приезжать  в
Пизу. Мы будем видеться с тобой, хоть и  не  так  часто,  как  мне  бы
хотелось".
   Доктор Уоррен пригласил Артура провести пасхальные праздники в  его
семье, а не в мрачном кишащем  крысами  старом  особняке,  где  теперь
безраздельно царила Джули. В письмо была вложена нацарапанная неровным
детским почерком записочка, в которой Джемма тоже просила его приехать
к ним, если это возможно. "Мне нужно переговорить с вами кое о чем", -
писала она.
   Еще больше волновали и радовали Артура  ходившие  между  студентами
слухи. Все ожидали после пасхи больших событий.
   Все это привело Артура в  такое  восторженное  состояние,  что  все
самые невероятные вещи, о которых  шептались  студенты,  казались  ему
вполне реальными и осуществимыми в течение ближайших двух месяцев.
   Он решил поехать домой в четверг на  страстной  неделе  и  провести
первые дни каникул там, чтобы радость свидания с Джеммой не нарушила в
нем того  торжественного  религиозного  настроения,   какого   церковь
требует от своих чад в эти дни. В среду вечером он написал Джемме, что
приедет в пасхальный понедельник, и с миром в душе пошел спать.
   Он опустился на колени перед распятием.  Завтра  утром  отец  Карди
обещал исповедать  его,  и  теперь  долгой  и  усердной  молитвой  ему
надлежало  подготовить  себя  к  этой   последней   перед   пасхальным
причастием исповеди. Стоя на коленях, со сложенными на груди руками  и
склоненной головой, он  вспоминал  день  за  днем  прошедший  месяц  и
пересчитывал свои маленькие  грехи  -  нетерпение,  раздражительность,
беспечность, чуть-чуть пятнавшие его душевную  чистоту.  Кроме  этого,
Артур ничего не мог вспомнить: в счастливые дни много не нагрешишь. Он
перекрестился, встал с колен и начал раздеваться.
   Когда он расстегнул рубашку, из-под нее выпал  клочок  бумаги.  Это
была записка Джеммы, которую он носил целый день на груди.  Он  поднял
ее, развернул и поцеловал милые каракули; потом снова  сложил  листок,
вдруг устыдившись своей смешной выходки, и в  эту  минуту  заметил  на
обороте приписку: "Непременно будьте у нас, и как можно скорее; я хочу
познакомить вас с Боллой.  Он  здесь,  и  мы  каждый  день  занимаемся
вместе".
   Горячая