о  пинать  ногой,  или
воинственных  жителей  лесов,  в  полной  боевой  раскраске  и   распаленных
дьявольским питьем своего колдуна? -  Не  знаю,  как  дьявольское  питье,  -
сказал Гийоме, - а  вот  обыкновенное  вино  не  слишком  просветляет  мозги
некоторых белых.
   Бертильон вырвался из цепких пальцев Маршана и вскочил на ноги.
   - Это уж подло! Неужели мы не можем вести себя  как  порядочные  люди?  -
Ладно, мой мальчик! - Маршан снова опустил руку ему  на  плечо,  теперь  уже
ласково. - Не будем отвлекаться.
   - Ну так вот, - вмешался де Винь. - Грязные туземцы и есть туземцы, какие
они там ни будь - черные  или  красные,  прирученные  или  дикие.  Да  мы  с
Бертильоном натощак справимся хоть с дюжиной! - А с полсотней на брата? - Но
позвольте,  доктор,  -  запротестовал  Лортиг.  -  не  далее  как  вчера  вы
рассказывали, что эти дикари живут маленькими разрозненными группами,  всего
по несколько семей.
   - Я рассказывал вам  про  племена  запаро,  обитающие  в  нижнем  течении
Курарай, Но хиваро стоят на более  высокий  ступени  развития,  у  них  есть
система сигнализации: при помощи военных барабанов. Как  по-вашему,  сколько
воинов смогут они собрать по тревоге? - обратился он к  хранившему  молчание
переводчику.
   Риварес с трудом разжал губы.
   - Не могу сказать в точности - что-нибудь от двухсот до трехсот.
   - А нас девять, - произнес Маршан, глядя на Гийоме. - Всего лишь  девять.
Так как же, мальчики? Все молчали.  Рене  заговорил  первым,  голос  его  от
подавленного раздражения звучал глухо.
   - Так как полковник возложил на меня ответственность  за  соблюдение  мер
предосторожности, я хотел бы узнать, чего именно нам следует остерегаться.
   Может быть, господин Риварес, ознакомит нас с обычаями хиваро? Переводчик
медленно перевел взгляд с Рене на Маршана, и  все  трое  поняли,  что  могут
положиться друг на друга. Потом он заговорил очень отчетливо, не заикаясь:
   - Я думаю, нам не следует  попадаться  им  на  глаза.  Как  можно  меньше
шуметь.
   Ни в коем случае не стрелять. Но главное - избавиться от этой птицы, пока
ее не увидели носильщики, - он указал на сокола, которого принес Лортиг.
   Гасконец вспыхнул.
   - Избавиться от этого сокола? Я собираюсь сделать  из  него  чучело.  Это
неизвестный мне вид и...
   - Зато мне он,  кажется,  известен,  -  сказал,  нахмурившись,  Маршан  и
повернулся к Риваресу. - Это, верно, один из священных  соколов?  Какой  это
вид - каракара? - Нет, хуже, это акауан.
   - Змееед? - Да. Вы знаете, что нас ожидает, если  что-нибудь  случится  с
одной из их женщин? Маршан присвистнул, разглядывая пестрое оперение  птицы,
затем посмотрел на спокойное, сосредоточенное лицо Рене.
   - Видите ли, с этой птицей связано много всякого волшебства. Она защищает
племя от змей, приносит вести от умерших и околдовывает души живых женщин: у
них начинаются судороги, и они умирают - от истерии. Это передается от одной
к другой, и начинается что-то страшное.
   -  Какой  бред!..  -  перебил  Лортиг.  -   Я   должен   уничтожить   мою
собственность, потому что у господина Ривареса шалят нервы, а доктор верит в
бабьи сказки... Мартель! Я...
   Рене, не говоря ни слова, встал, поднял птицу и вынес ее из палатки.
   Взбешенный Лортиг рванулся за ним, но мягкая рука схватила его так, что у
него на запястье остались синяки, и, несмотря  на  сопротивление,  заставила
снова сесть.
   - Вот так-то лучше, - заключил Маршан тоном, каким говорят с  трехлетними
детьми.
   - Что вы сделали с птицей? - закричал Лортиг, когда Рене вернулся.
   - Привязал ей на шею камень и бросил в реку. Весьма сожалею,  но  другого
выхода не было.
   - Господин Мартель, - задыхаясь от злости, проговорил Лортиг, - я  требую
удовлетворения! - Я не дуэлянт, - отвечал Рене,  -  и  если  вы  недовольны,
объясняйтесь с полковником. Я только выполняю его распоряжения.
   - К тому же, - добавил необыкновенно кротким голосом Маршан, - любой, кто
выстрелит на этой неделе из ружья, рискует сам получить пулю в лоб.  Я  тоже
не дуэлянт. - И он задумчиво поглядел на пистолет, висевший у него на поясе.
   Лортиг, побледнев, встал с места.
   - Предлагаю докурить наши сигары на свежем воздухе. Я привык  к  обществу
благородных людей, а не бродячих авантюристов и трусов.
   Гийоме,  Штегер  и  де  Винь  вышли  вслед  за  Лортигом.   Бертильон   в
нерешительности медлил. На пороге де Винь обернулся и с укором бросил:
   - Ты  что  же?  Остаешься?  И  Бертильон,  кинув  на  Маршана  виноватый,
беспомощный взгляд, последовал за остальными.
   - Сборище идиотов, - проворчал Маршан и зевнул,  словно  его  клонило  ко
сну.
   - Так вот, детки, - деловито продолжал он, - лагерь остался на нас троих.
   Ночью будем дежурить по очереди. Носильщики не в счет -  они  попадают  в
обморок от одной тени хиваро. Полковник к утру  вполне  оправится  -  должно
быть, легкий приступ подагры.  Вам,  Мартель,  лучше  взять  Бертильона  под
крылышко. На самом деле он неплохой паренек, это все  ребячество  да  плохие
друзья. Вырвите его из-под влияния Лортига. Как вы думаете...
   Рене возмущенно перебил его:
   - Не спрашивайте меня, доктор! Я только одно  думаю:  что  меня  окружают
свиньи.
   Риварес, горько усмехнувшись, поднял на него глаза.
   - А какого черта вы ожидали? -  огрызнулся  Маршан.  -  Послушайте,  хоть
вы-то не валяйте дурака.
   Его голос внезапно стал ласковым. Рене рассмеялся.
   - Хорошо, дед. Постараюсь не валять.
   На рассвете следующего дня Рене внезапно проснулся. Маршан  тряс  его  за
плечо. Гамак Лортига был пуст.
   - Он ушел, и с ним Бертильон. Они взяли с  собой  ружья.  Рене  и  Маршан
молча смотрели друг на друга.
   - И Ривареса нет.
   - Он дежурит. Им как-то удалось проскользнуть мимо него. Мартель...
   - Да? - Что вы сделаете, если эти двое опять принесут акауана?  -  Утоплю
птицу в реке. Что же мне еще остается? Не могу же я следом за птицей утопить
и их.
   Маршан сурово посмотрел на Рене и, не говоря ни слова,  пошел  в  палатку
начальника.
   Через час любители ранних  прогулок  вернулись,  положили  ружья  и  сели
завтракать. Дюпре подверг их строгому допросу, но оба твердили в один голос,
что отправились на поиски бабочек, а ружья взяли с собой на всякий случай.
   Однако они о чем-то весело шептались с де Винем. Пока они пересмеивались,
пришел Риварес, бледный и расстроенный. Он не прикоснулся к еде и, казалось,
не замечал направленных на него презрительных взглядов. Де Винь сказал,  что
Риварес "с перепугу позеленел".
   Рене весь день занимался составлением карты. Ночью, когда он  дежурил,  к
нему подошел Дюпре.
   - Идите спать. Я покараулю.
   Рене отправился  спать,  размышляя,  как  это  Маршану  удалось  добиться
своего.
   Перед рассветом его разбудил чей-то шепот. В ушах у  него  звучало  слово
"акауан", и он увидел, как из палатки неслышно выскользнула какая-то фигура.
   Он тут же вскочил, заподозрив,  что  вчерашние  беглецы  опять  собрались
тайком поохотиться. Но Лортиг мирно храпел рядом с  ним.  Пустовала  постель
Ривареса.
   "Должно быть, эта проклятая птица мне просто приснилась", - подумал  Рене
и снова заснул.
   За завтраком Риварес отсутствовал. Вдалеке глухо гремели барабаны.
   - Наверно, танцуют, - заметил Лортиг.
   Маршан ничего не сказал, но у него было такое лицо, что Рене вздрогнул, и
ему почудилось, что теперь барабаны звучат как-то по-иному.
   Дюпре вышел довольно поздно и был так бледен, что встретивший его у входа
Штегер воскликнул:
   - Что с вами, полковник? Вы больны? Дюпре, не отвечая, прошел в палатку.
   - Господа,  мы  должны  готовиться  к  нападению.  Начальник  носильщиков
предупредил нас: вчера в лесу нашли подстреленного из ружья сокола акауана.
   Полковник сделал паузу. Бертильон с пылающим лицом поднялся с места.
   - Полковник, я пошел... я не думал, что...
   - Погодите, Бертильон, - вмешался гасконец, - это моя затея.  Виноват  во
всем, полковник, я. Это я уговорил Бертильона пойти со мной.  На  беду  пуля
только задела птицу, и она улетела. Искренне сожалею,  если  эта  безобидная
шутка доставит нам неприятности, во всем виноват один я.
   - Возможно, - сказал Дюпре, - но, к сожалению,  это  нам  не  поможет.  У
одной из девушек начались судороги, и колдун сказал, что все молодые женщины
племени умрут. Воины готовятся напасть на нас.
   Раздались приглушенные возгласы. Один Лортиг ничего не понял, его наивное
презрение к "туземцам" было не легко поколебать. Он подбадривающе  улыбнулся
товарищам, но все лица были серьезны, и, не получив  ни  у  кого  поддержки,
Лортиг обиделся.
   - Я уже принес свои извинения. Конечно, я виноват, но ведь меня вывели из
себя. И вряд ли опасность столь  серьезна.  Господин  Риварес,  конечно,  не
отличается храбростью, и ему кажется, что...
   Лортиг не договорил -  у  него  перехватило  дыхание.  Губы  Дюпре  стали
дергаться. Из рук Рене со звоном упала кружка, кофе разлилось по земле.
   -  Где  Риварес?  -  хрипло  спросил  он,  схватившись  рукой  за  столб,
поддерживающий палатку.
   - Он пошел к туземцам.
   - Один? - Один.
   - Но его же убьют! - вскричал Штегер.
   Дюпре отвернулся и тихо проговорил:
   - Другого выхода не было.
   Он рассказал им, что произошло, - быстро, спокойно, не выбирая  слов.  Он
был так потрясен, что стал говорить совсем просто.
   Риварес ушел, чтобы попытаться уладить  дело  миром.  Он  раскрасил  себе
лицо, как принято у дикарей, и надел на голову великолепный  венок  из  алых
перьев, взятый из этнологической коллекции Маршана, потому что хиваро  ценят
такие знаки уважения. Он отказался от охраны и не взял  с  собой  пистолета.
Лишь кое-что из наркотиков и  химикалий,  чтобы  устроить  "волшебство".  Он
заявил, что может рассчитывать на успех, только если придет к ним один и без
оружия.
   Он заставил Дюпре дать слово,  что  тот  в  течение  часа  будет  хранить
молчание. . - Он уверен в успехе, - добавил начальник  экспедиции  не  очень
уверенно и сразу перешел к практическим вопросам.
   - .Нельзя терять ни минуты. Рауль, вам поручается охрана лагеря с севера,
с вами будут Лортиг, де Винь и половина носильщиков. Вы,  Мартель,  возьмете
на себя южную сторону, в вашем распоряжении Гийоме,  Бертильон  и  остальные
носильщики. Штегер и начальник носильщиков останутся  при  мне.  Стрелять  в
каждого, кто попытается проникнуть в  лагерь  или  покинуть  его  без  моего
письменного разрешения. Порох и пули будут розданы...
   Быстрые, точные приказания следовали одно за другим.  В  эту  критическую
минуту полковник был  поистине  хорош.  Остолбеневший  от  изумления  Лортиг
наконец пришел в себя и предложил нелепый план: напасть на лагерь хиваро.
   - Дикари умеют только нападать,  защищаться  они  не  способны.  Если  мы
бросимся на них, не дав им времени...
   - Бросьте болтать! - рявкнул Маршан, отталкивая его в сторону.
   Ошеломленный Лортиг даже не обиделся. Рене молча записал все распоряжения
полковника и так же молча вышел из палатки. За все время он не  произнес  ни
слова. Бертильон стоял словно окаменев и все больше бледнел; потом подошел к
Дюпре, который тихо разговаривал с Маршаном.
   - Полковник, разрешите мне пойти к ним! Я скажу,  что  это  я  подстрелил
птицу.
   Ведь несправедливо, что Риварес... Поплатиться должен я...
   - Нам это не поможет, - резко перебил его Маршан. - Ты даже не знаешь  их
языка. Не мешайся, ты свое дело сделал.
   Дюпре даже не счел нужным  ответить  юноше  и,  махнув  рукой,  вышел  из
палатки.
   Бертильон внезапно разрыдался, безудержно, как испуганная школьница.
   Носильщики внесли в палатку ящик с порохом. Вошедший с  ними  Рене  резко
крикнул:
   - Ну-ка, Бертильон, распакуйте ящик. Да заставьте работать Гийоме,  а  то
он путается у всех под ногами.
   От страха Гийоме совсем потерял голову и  только  всем  мешал.  Остальные
держались превосходно, в том  числе  и  оба  провинившихся.  Оправившись  от
первого потрясения, они взяли себя в руки и помогали чем только могли.
   Вскоре все  необходимые  для  обороны  приготовления  были  закончены,  и
часовые заняли посты на подходах к лагерю. Рене патрулировал южную  сторону;
он внимательно вглядывался в заросли и молчал. Его  душил  слепой  гнев:  он
старался не глядеть на Бертильона, чувствуя, что  способен  его  убить.  Час
проходил за часом, и не было признаков ни мира, ни войны.
   В полдень часовым принесли пищу. Они ели стоя, не спуская глаз с леса. Де
Винь пришел к Рене с поручением  от  Маршана  и  остановился  около  него  с
несчастным видом.
   - Мартель... - Рене просматривал в бинокль реку.
   - Да? - не шевельнувшись, отозвался он.
   - Вы лучше всех знаете Ривареса. Как вы думаете...
   - Я ничего не думаю.
   - Ведь не может быть, чтобы он... погиб? - Счастье для него, если он  уже
мертв.
   Де Винь отпрянул, глухо вскрикнув:
   - Если... Нет, это невозможно! Они не станут... они не могут...
   - Почему же? Или вы думаете, они будут с нами церемониться? -  Мартель...
Мы с Бертильоном  учились  вместе  в  школе.  Если...  это  случилось...  он
покончит с собой... Я знаю... Рене повернулся, продолжая просматривать реку.
   - В таком случае он еще легко отделается. Берите бинокль и следите вон за
той излучиной, пока я не вернусь.
   Он отдал де Виню бинокль и  направился  к  ближайшему  часовому;  туземец
отложил карабин в сторону, и, став на колени, начал креститься.
   - Вставай! Бери карабин! Помолишься, когда тебя сменят.
   - Господин, - захныкал часовой, поспешно хватаясь за карабин,  -  неужели
эти кровожадные язычники всех нас поубивают? - Если ты еще раз забудешь, что
ты на посту, им не придется тебя убивать - я пристрелю тебя сам.
   - Слушаю, господин, - прохрипел часовой, и  от  страха  его  глаза  стали
совсем круглыми. Рене вернулся к де Виню и взял у него бинокль.
   После полудня время тянулось так же медленно,  как  и  утром,  томительно
длинные минуты складывались в часы. В неподвижном палящем зное  люди  ждали,
всматриваясь в  чащу  воспаленными  глазами,  напряженно  вслушиваясь.  Рене
обходил  часовых.  Настороженный,  молчаливый,   неутомимый   и   ко   всему
равнодушный, он был словно заведенная машина, которая должна работать,  пока
не сломается.
   Незадолго до захода солнца с  северной  стороны,  где  находился  Маршан,
внезапно донеслись взволнованные голоса. Рене бросил быстрый взгляд на своих
людей  и  схватился  за  пистолет.  Через  мгновение  они  увидели  Лортига,
мчавшегося к ним, перепрыгивая через камни. Он бросился на шею Бертильону.
   - Все в порядке... он вернулся... Он  заключил  с  ними  мир.  Когда  они
подбежали к палатке, фантастическая фигура с лицом, размалеванным кругами  и
полосами, и с трепещущей огненной короной на голове только что вырвалась  из
объятии Дюпре, и ее принялись восторженно  тискать  остальные.  Последним  к
Риваресу приблизился, бормоча  извинения,  Бертильон.  Риварес  засмеялся  и
позволил ему поцеловать себя в обе размалеванные  щеки.  Потом  оглянулся  и
медленно обвел взглядом радостные лица.
   - Но где же господин Мартель? Рене незаметно скрылся и, сев на каменистый
уступ у самой воды, рыдал, уронив голову на колени.
   Выплакавшись, он прислонился спиной к скале и попытался разобраться,  что
же с ним такое. Положение казалось столь же страшным, сколь и необъяснимым.
   За  полгода  этот  беглый  клоун  безраздельно  завладел   его   сердцем.
Невозможно, нелепо - и все же это так, и  терзания,  пережитые  им  сегодня,
несомненное тому подтверждение. Впервые в жизни испытал он такие страдания и
теперь недоумевал, как он смог их вынести и не убить  себя  или  кого-нибудь
другого.
   Хотя он вполне сознавал, что ему и всем его спутникам грозит  мучительная
смерть, хотя он думал о Маргарите, о гибели ее  надежд,  о  ее  горе,  о  ее
безутешной одинокой жизни - больше всего терзала его мысль о Риваресе, одном
среди дикарей.
   Против его воли, несмотря на то, что  все  в  нем  страстно  и  неустанно
восставало,  его  любовь  была  безвозвратно  отдана  какому-то  проходимцу,
человеку с сомнительным прошлым, который вел себя весьма странно и, конечно,
ничуть им не  интересовался,  разве  только  ради  собственной  выгоды.  Так
случилось, и ему от этого никуда не деться.
   Когда Рене вошел в палатку, там уже ужинали. Риварес сидел рядом с Дюпре,
перебрасываясь   шутками   и   остротами   с    радостными,    возбужденными
сотрапезниками.  Он  успокоил  перепуганных  носильщиков,  сняв  устрашающий
головной убор, и попытался смыть с  лица  краску,  однако  кое-где  все  еще
зловеще проступали неотмывшиеся пятна и полустертые фантастические узоры.  В
волосах Ривареса  застряло  алое  перышко  тукана.  Держался  Риварес  очень
неестественно и шутил на редкость плоско; при этом он так  сильно  заикался,
что его было трудно понять. После ужина его попросили  рассказать  обо  всем
подробно. Он  начал  шутливо  описывать  свое  появление  среди  разъяренных
дикарей, но вдруг замолчал на полуслове - его лицо  словно  застыло,  взгляд
стал пустым. Через мгновение он смущенно улыбнулся.
   - П-прошу прощения. Не напомнит ли  мне  кто-нибудь,  о  чем  я  говорил?
Маршан встал и тронул его за плечо.
   - Мы вам напомним об этом завтра, а сейчас вам пора бай-бай.
   Риварес повиновался. Рене последовал за ним и только сейчас заметил,  что
у него  все  тело  ломит  от  усталости.  Когда  возбуждение  улеглось,  все
почувствовали,  как  вымотал  их  этот  долгий  напряженный  день,  и  стали
укладываться спать. Рене спал крепко, но его  мучили  кошмары,  и  время  от
времени он просыпался, натягивал одежду и потихоньку выбирался наружу, чтобы
растолкать утомленных часовых, засыпавших на посту. Один  раз  на  рассвете,
когда он вернулся в палатку, ему показалось, что Риварес  приподнялся.  Рене
тихонько окликнул его, но, не получив ответа, снова заснул.
   Наутро Дюпре в присутствии всех  членов  экспедиции  уничтожил  контракт,
согласно которому Риварес  был  временно  нанят  переводчиком,  и  изготовил
другой, поставивший Ривареса в равное положение  с  остальными.  Свидетелями
были Рене и Маршан.
   - В настоящее время  я  только  таким  образом  могу  выразить  вам  свое
уважение, господин Риварес, - сказал Дюпре. - Но смею вас заверить,  что  по
возвращении в Париж, который, если бы не вы, нам бы уже не пришлось увидеть,
- я позабочусь, чтобы все узнали, в каком мы у вас  неоплатном  долгу.  Если
вам  будет  угодно  отправиться  с  нами  в  Европу,  Париж  и  вся  великая
французская нация сумеют дружески принять  иностранца,  рисковавшего  жизнью
ради спасения французских граждан.
   - Господи! - шепнул Маршану Штегер. - Да  это  похуже  раздачи  наград  в
сельской школе. Сейчас дойдет очередь до шалунов.
   И действительно, войдя во  вкус,  Дюпре  принялся  отчитывать  Лортига  и
Бертильона. Рене нетерпеливо ждал, когда он наконец кончит. После вчерашнего
было трудно вынести этот торжественный фарс. Тут он  заметил,  что  Риварес,
стоявший немного позади Дюпре,  подмигнул  Бертильону,  словно  говоря:  "Не
обращайте внимания, старина, он ведь не может без нравоучений".
   Когда Дюпре наконец кончил, послышался мурлыкающий голос героя дня,  -  и
всем показалось, что треск сухих сучьев сменился нежным журчаньем ручья.
   - Вы в высшей степени любезно и лестно обо мне отозвались, полковник, но,
право же, я главным образом думал  о  спасении  собственной  шкуры.  Что  же
касается небольшого промаха, допущенного этими господами, то я  уверен,  что
вы, человек, служивший в Великой армии,  извините  их  несколько  чрезмерное
презрение к опасности.  Ведь  общеизвестно,  что  во  Франции  храбрость  не
д-добродетель, а национальное бедствие.
   Рене стиснул зубы. "Если уж ты не  щадишь  собственного  достоинства,  то
хоть пощади тех, кто тебя любит. Что за пытка: стоять рядом и видеть, как ты
- именно ты - играешь