, когда они остались вдвоем, Рене наконец заговорил.
   - Ромашка... -  тихо  начал  он  и  запнулся.  -  Я  хочу  тебе  сказать,
Ромашка...
   Маргарита отчужденно молчала, и он с трудом договорил:
   - Я скоро уеду.
   - В Париж? Еще до сентября? - Нет... очень далеко. И вернусь только  года
через три-четыре.
   Маргарита резко приподнялась. Рене так  и  не  смог  привыкнуть  к  этому
напряженному, неловкому движению - ему всегда становилось тяжело.  И  сейчас
он тоже отвел глаза.
   - Куда ты едешь? - зло спросила она.
   - В  Южную  Америку.  Туда  отправляется  экспедиция,  и  я  буду  в  ней
географом.
   Она молчала, прерывисто дыша.
   - Когда...
   - Мы отплываем из Марселя первого октября.
   - Нет, я не о том... Когда ты принял это назначение? - Мне предлагали это
место незадолго до того, как я приехал сюда. Сначала я отказался, а потом...
- он поднял на нее глаза, прочел обвинение в ее взоре, отвернулся и  неловко
закончил:
   - А потом принял.
   - Когда? - На прошлой неделе.
   - После визита доктора  Бонне?  -  Да.  Сегодня  я  получил  ответ.  Меня
включили в состав экспедиции. Я... это вовсе не так уж долго, только сначала
так кажется.
   Она не отрывала взгляда от его лица.
   - Наверно, эта работа хорошо оплачивается? Поэтому ты и  согласился,  да?
Он не ответил.
   - Поэтому? По крайней мере, скажи мне все прямо.
   - Да, поэтому.
   Рене встал и начал ходить по комнате.
   - Послушай, Маргарита, мы должны глядеть правде в глаза, - никакой другой
возможности достать денег у нас нет. Да и что  тут  такого?  Сколько  народу
ездит в тропики! Возьми хоть англичан - для них ничего не стоит  съездить  в
Индию. Через четыре года мы вернемся, может быть даже через  три.  Возможно,
они...
   - Очень может быть. Но поскольку ты с ними не поедешь,  не  важно,  когда
они вернутся.
   Смеясь и плача, она протянула к нему руки.
   - Неужели ты думал, что я на это соглашусь? Мой  милый  глупыш!  Подумать
только - Южная Америка! - Все уже решено, Ромашка.
   У нее перехватило дыхание. Рене подошел к кушетке. Маргарита схватила его
за руку.
   - Но это невозможно! - Это необходимо. Я тебе ничего не говорил, пока все
окончательно не решилось, чтобы избежать напрасных споров.  Я  уже  подписал
договор, и они выслали мне деньги на  предварительные  расходы.  Не  надо...
Ромашка, не гляди на меня так! Я же вернусь! Рене высвободил руку и  побежал
за водой, напуганный выражением ее лица.
   Когда к Маргарите вернулся дар  речи,  между  ними  начался  напряженный,
мучительный для обоих поединок.
   - Ты не имеешь права! - кричала она. - Это мое дело решать, какую цену  я
согласна платить за возможность излечения, - такую я не согласна! - Согласна
же ты вынести курс лечения доктора Бонне? - Какое тут может быть  сравнение?
Это слишком дорого мне обойдется. Я ни за что не соглашусь! Потерять тебя на
целых четыре года... отпустить в дикую страну, где тебя в любую минуту могут
убить... Куда вы едете? В Чили? В Парагвай? - В Эквадор, на  северо-западные
притоки верхней Амазонки. Мы выйдем из Гуаякиля, пересечем Анды и  спустимся
в Бразилию.
   - Северо-западные притоки Амазонки! Но это  же  совсем  не  исследованный
край! Тебя могут растерзать хищные звери или  убить  дикари...  Нет,  ты  не
поедешь! - Но мы ведь будем вооружены, дорогая. Это большая экспедиция;  нас
поведет опытный человек, полковник в  отставке,  участник  алжирской  войны.
Вместе с проводниками и носильщиками нас  будет  человек  двадцать-тридцать.
Это ведь совсем не то, что малярийные  болота  Центральной  Бразилии,  -  мы
пойдем по горам.  Вот  увидишь,  я  вернусь  цел  и  невредим,  а  когда  ты
вылечишься...
   - Рене, я не возьму этих денег! Подумай, чего ты от меня требуешь:  чтобы
я согласилась излечиться или  получить  надежду  на  излечение  ценой  твоей
жизни.
   Я не пойду на это, твоя безопасность мне дороже ноги.
   - Взгляни на дело с другой стороны, подумай, чего ты  требуешь  от  меня:
чтобы я  остался  дома,  зная,  что  ты  лишаешься  единственного  шанса  на
выздоровление.
   - Нет, зная, что у меня остается моя единственная радость. У меня,  кроме
тебя, никого нет, Рене! Я не могу тебя потерять... я...  не  могу...  -  Она
горько зарыдала.
   Глядя на сестру, Рене почувствовал,  что  к  горлу  подступает  комок,  и
закусил губу. Но он был непреклонен.
   - Все уже решено, родная. Ты только понапрасну себя терзаешь.
   Наконец Маргарита, обессилев, сдалась и в немом отчаянии спрятала лицо  в
подушку. Рене отправился в кабинет и  сообщил  отцу  о  своем  решении.  Ему
хотелось поскорее со всем этим покончить. После ужасной  сцены,  которую  он
только что выдержал, ничто, казалось, не могло больше причинить ему  сегодня
боли. И чем скорее родные узнают  о  его  предстоящем  отъезде,  тем  скорее
примирятся они с неизбежным. Для них же будет лучше, если они узнают  правду
сразу.
   Тем не менее реакция отца на этот новый удар застала его  врасплох.  Сидя
за столом, маркиз безмолвно выслушал сына, а когда  Рене  кончил,  некоторое
время сидел не шевелясь, прикрыв глаза ладонью.
   - Она знает? - спросил он наконец.
   - Да.
   Рене ни словом не упомянул ни о Маргарите, ни о причинах, вынудивших  его
принять  это  решение,  однако  притворяться  друг  перед  другом  было   бы
ребячеством.
   - Тебе удалось ее уговорить? - Нет, придется обойтись без ее согласия.
   - А Анри ты сказал? - Нет еще, ни ему, ни тете. Я  хотел,  чтобы  сначала
узнали вы.
   - Если хочешь, я пойду к ним вместе с тобой.
   - Спасибо, сударь, так будет действительно лучше. И  еще...  если  бы  вы
могли оградить Маргариту... чтобы они не беспокоили ее после моего  отъезда.
Она так тяжело это переживает.
   - Я сделаю все, что смогу. Они, наверно, спросят, почему ты решил уехать.
   - Я... не хочу об этом говорить.
   -  Разумеется.  В  таком  случае,  чтобы  избежать  в  дальнейшем  всяких
разговоров - они могут быть очень неприятны для  Маргариты,  -  может  быть,
объясним твое решение честолюбием? Карьера исследователя новых земель  может
показаться заманчивой для молодого человека, который должен сам пробиться  в
жизни. Тетя Анжелика, пожалуй, поверила бы в версию о  неудачной  любви,  но
эта роль тебе не очень-то подходит.
   - Да, не очень. Благодарю вас, сударь. Хорошо,  пусть  будет  так.  Я  не
честолюбив, но мог бы быть честолюбивым.
   - Да, - ответил маркиз, - большинство из нас не то...  чем  мы  могли  бы
быть.
   Он встал и оперся о стол обеими руками. Листок бумаги  слегка  затрепетал
под его пальцами.
   - На случай, если  мы  больше  не  увидимся,  если  ты  почему-нибудь  не
вернешься или я тебя  не  дождусь,  -  я  хочу  тебе  сказать,  что  мне  бы
хотелось... быть тебе не отцом, а братом. Роль брата, может быть, удалась бы
мне несколько лучше, чем роль  отца,  и  я  был  бы  рад  любому  проявлению
братских чувств с твоей стороны. Хотя, конечно, рано или поздно, ты  бы  все
равно во мне разобрался. Некоторые вещи я понимаю очень хорошо. Иным  взамен
удачи дается ясность понимания. Ну что же, пойдем к тетке и Анри? Когда  они
спускались по лестнице, Рене казалось, что его душат.  Никогда  в  жизни  не
чувствовал он себя таким бездушным скотом - кем нужно быть, чтобы  не  найти
ни единого слова в ответ! Но что он мог  сказать?  После  этого  безмолвного
спуска по лестнице было уже легко  перенести  возражения,  мольбы  и  слезы,
заполнившие следующий час. Все же Рене вздохнул с облегчением, оказавшись  у
себя в комнате, - это был тяжелый вечер.
   - Пожалуй, нельзя вырывать все зубы сразу, - пробормотал он, бросаясь  на
кровать. - Даже у Исаака из Йорка вырывали только по одному в день.
   По мере того как приближалось первое октября, ему стало казаться,  что  у
него вырвали больше зубов, чем бывает во рту у одного человека. Каждый  день
тетка  встречала  его  приготовления  к  отъезду  новыми  потоками  слез,  а
Маргарита - протестами. Получение официального документа - согласно которому
"Рене Франсуа де Мартерель. именуемый также Мартель", назначался  географом,
геологом  и  метеорологом  "экспедиции,  возглавляемой  полковником   Дюпре,
которая  направляется  для  исследования  северо-западных  притоков  верхней
Амазонки", вызвало в доме целую бурю. Один маркиз хранил молчание.
   Дядя Гарри приехал из Англии повидаться с племянником и, проведя в  замке
три недели, вернулся домой грустный и озадаченный.
   - Не могу понять, в чем дело, - сказал он жене. - Они все очень любезны и
приветливы, но кажется, что все время ступаешь среди стеклянной посуды.  Эта
больная девушка смотрит ненавидящими глазами на каждого, кто приближается  к
ее брату. А Этьен! Он вежливо поддерживает разговор, шутит, а у самого такое
лицо, словно он увидел призрак. Я было спросил Рене, чем вызван его  отъезд,
но он только молча взглянул на меня. Я убежден, что за всем этим  скрывается
какая-то трагедия. Он всегда был таким открытым, веселым мальчиком.
   Рене действительно нашел прибежище в молчании. Ему хотелось только одного
- поскорее уехать. Он не мог дождаться первого октября -  тогда  по  крайней
мере все будет кончено и он сможет сосредоточиться на работе. Однако,  когда
настал час расставания, оказалось, что Рене даже не представлял себе,  каким
будет прощанье с Маргаритой. До самого последнего дня  девушка  отказывалась
примириться с отъездом брата, но когда настала роковая минута,  она  уже  не
спорила и не умоляла понапрасну, а лишь в немом отчаянии судорожно  обнимала
Рене.
   Он сам не помнил, как вышел  из  ее  комнаты  и  простился  с  остальными
родными.
   В нем все онемело. Анри проводил Рене до Марселя, а маркиз нашел  предлог
остаться дома, чтобы, согласно своему обещанию, оградить Маргариту от ласк и
слез Анжелики. Он и не подозревал, что небрежно брошенное им: "Поезжай лучше
ты, Анри, у меня  что-то  ревматизм  разыгрался",  -  едва  не  вернуло  ему
утраченную семь лет назад любовь младшего сына.

***

   Огни Марсельского порта растаяли в серой дали. Рене спустился  к  себе  в
каюту, насвистывая веселый мотив, К счастью, у него много дел. Он взялся  за
изучение испанского языка и  решил  заниматься  им  в  пути  по  пять  часов
ежедневно. Кроме того, он должен готовиться к  предстоящей  работе  и  вести
дневник для Маргариты. В общем, хандрить ему будет некогда, по крайней  мере
до мыса Горн.
   Вдобавок ко всему Рене. великолепно переносивший качку,  вскоре  оказался
по горло занят  уходом  за  страдавшими  от  морской  болезни  товарищами  и
распаковкой их багажа. Попутно он старался составить  себе  представление  о
характере каждого из них. К тому времени, когда берега  Африки  скрылись  за
горизонтом, он уже немало знал о людях, с которыми ему предстояло жить бок о
бок. В сведениях недостатка не было. Наоборот, главная трудность заключалась
в том, чтобы, выслушивая от каждого из своих спутников кучу сплетен обо всех
остальных, составить себе о них независимое и беспристрастное суждение.
   Не успевал он расположиться на палубе  со  словарем  и  грамматикой,  как
голос эльзасца Штегера, ботаника экспедиции,  вторгался  в  его  сознание  и
вытеснял испанские глаголы.
   - Как вам нравится нахальство этих щенков? Умора, как они дерут  носы!  -
Какие щенки? - бормотал Рене, не отрывая глаз от глаголов.
   - Да эти офицеришки. Дали им отпуск  на  время  экспедиции,  так  они  уж
вообразили себя настоящими исследователями. Так бы они его  и  получили,  не
приходись  де  Винь  племянником  военному  министру.  Этот  оболтус  убедил
дядюшку, что  старик  Дюпре  никак  не  обойдется  без  него  и  его  дружка
Бертильона. Подумать только! Когда Дюпре вышел в  отставку,  этот  Бертильон
еще пирожки из песка делал и получал шлепки от своей няньки.
   - Ну, пожалуй, вы преувеличиваете.
   - Разрешите сказать вам, мой дорогой, что наш уважаемый  командир  отнюдь
не юноша. Ему уж наверняка под шестьдесят, и, между нами, ему больше подошло
бы проветривать свои ордена и воспоминания  об  Аустерлице,  прогуливаясь  в
садах Тюильри, чем возглавлять экспедицию в эту дикую глушь.  Там,  куда  мы
направляемся, гораздо важнее иметь голову на плечах, чем грудь в орденах,  а
бедняга Дюпре звезд с неба не хватает. Зато гонора хоть  отбавляй.  Слыхали,
как он на днях обрушился на Лортига, когда тот, обратившись  к  нему,  забыл
сказать "полковник". Если бы Дюпре только знал,  как  они  его  величают  за
спиной! "Педель" - неплохо, а? Штегер распространялся в таком  духе  до  тех
пор, пока Рене под каким-нибудь предлогом не уходил вниз.  Ему  не  хотелось
обижать  эльзасца,  но  мелкие  слабости  их   командира   его   ничуть   не
интересовали, и ему не терпелось вернуться к грамматике. Однажды,  когда  он
спасался от Штегера  на  нижней  палубе,  его  изловили  молодые  офицеры  и
гасконец Лортиг, большое, самодовольное, сильное животное, сытое и  холеное.
Страстный охотник, он отправился в опасную экспедицию в  надежде  пострелять
ягуаров.
   Завидев коротко остриженную голову Рене, Лортиг лениво подошел к нему,  и
его чересчур красные  губы  под  черными  блестящими  усами  раздвинулись  в
улыбке, открывая два ряда чересчур белых зубов.
   - Сбежали от Кислой Капусты? - спросил он, передразнивая немецкий  акцент
Штегера. - Не так-то это просто, а? Такие твари, у которых рот словно  полон
теста, а мускулы висят, как тряпки, присасываются накрепко. А вот  и  Гийоме
наконец выполз! Не человек,  а  прямо  червяк.  Знаете,  что  я  вам  скажу,
Мартель, - кроме нас двоих да еще вот этих ребятишек, во всей компании  вряд
ли найдется человек с  приличными  бицепсами.  И  это  экспедиция  в  страну
дикарей! - Ну что вы, - сказал Рене, - не так уж все плохо. Господин Гийоме,
правда, на вид не слишком силен, но и то заранее ничего сказать нельзя, а за
остальных волноваться не приходится.  Штегер,  я  уверен,  может  переносить
тяготы пути не хуже любого другого, командир у нас тоже человек крепкий. Ну,
а у  доктора  Маршана  одной  энергии  хватит,  чтобы  справиться  с  любыми
трудностями.
   - Маршан - совсем другое дело. Если бы не его враг - бутылка, он  был  бы
великим человеком. Говорят, до этой гнусной истории  он  считался  одним  из
лучших парижских врачей. Подумать только - загубить такую блестящую  карьеру
из-за какой-то глупой бабы! Рене нахмурился.
   - Личная жизнь доктора Маршана мне неизвестна. Вы  читали  его  книгу  по
этнологии? Очень интересно.
   - Да? - спросил, зевая, Лортиг.  -  Так  вот,  когда  он  обнаружил,  что
любовник его жены...
   - Прошу прощения, но  меня,  кажется,  ждет  полковник,  -  сказал  Рене,
отчетливо выговаривая каждое слово, и ушел.,  Из  люка  показалась  огромная
седая грива Маршана. Нимало не смутившись, Лортиг двинулся ему навстречу.
   - А, вот и вы, доктор! Как там Гийоме, отлежался? Держу пари,  что  мы  с
ним еще понянчимся, когда будем переходить через  Анды!  Этнолог,  маленькие
ноги которого не  соответствовали  его  крупному,  массивному  телу,  мрачно
оглядел трех бездельников из-под косматых бровей.
   -  Займитесь  делом,  -  рявкнул  он  вместо   ответа.   Офицеры   только
рассмеялись, ничуть не обидевшись.
   - Зачем нам заниматься делом, доктор? Мы же не Мартели.
   - Тем хуже для вас, - сказал Маршан и посмотрел вслед Рене.  -  Но  найти
себе какое-нибудь занятие вы можете. Сразу видно, что вы не знаете тропиков.
Если вы будете целыми днями торчать на палубе, бить баклуши и сплетничать, -
его глаза, внезапно широко раскрывшись, метнули в них пронизывающий взгляд и
снова сощурились, - то к тому времени, когда мы прибудем в Напо, вы  станете
такими же дохляками, как Гийоме.
   - Только не я, - сказал Лортиг. - Стоит мне добраться до дичи...
   - И не мы с Бертильоном, - добавил де Винь. - Мы едем охотиться.
   Суровый рот Маршана растянулся в усмешке, но от этого его лицо отнюдь  не
стало дружелюбнее.
   - Вот как, охотиться? Ну что ж, мои крошки, судя по всему,  будет  вам  и
охота, будут и всякие другие развлечения.  Гийоме  тоже  говорит,  что  едет
охотиться.
   - Гийоме? Да он не отличит приклада от дула! Все знают, почему он едет, -
его отец оплатил чуть ли не половину расходов экспедиции, чтобы услать  сына
на время из Брюсселя, пока не уляжется шум вокруг этой истории с мадам...
   - Опять сплетни! - оборвал его Маршан. - Послушайте,  ребятишки,  неужели
ваши безмозглые головы ничто больше не занимает?  Оставьте  такие  разговоры
для Гийоме и ему подобных.
   Молодые люди дружно расхохотались, сверкнув крепкими белыми зубами.
   - А вы, дед, оставьте проповеди для полковника и ему подобных.
   -  Полковник  стоит  полсотни  таких,  как  вы,  -  проворчал  Маршан  и,
бесцеремонно отодвинув их плечом, стал спускаться по узкому  трапу.  У  него
были манеры медведя, но ему почему-то все прощалось.
   Вечером он подошел к Рене, который стоял у борта и смотрел на  искрящийся
пенистый след корабля.
   -  Ничего,  все  обойдется,  -  без  всякого  вступления  сказал  Маршан,
попыхивая трубкой. Рене обернулся. - Да, да, мой мальчик,  вы  понимаете,  о
чем я говорю, хоть и предпочитаете помалкивать, -  продолжал  Маршан,  кивая
головой.
   - Но когда вы поболтаетесь по свету с мое, вы  узнаете,  что  большинство
людей гораздо лучше, чем они кажутся, пока не доберешься до места. Сейчас вы
видите их в самом невыгодном свете. Приятели, а особенно  сестры  приятелей,
убедили этих молодцов, что они герои, и теперь они,  естественно,  не  могут
подыскать  себе  достойного  занятия;  остается  лишь  слоняться  без  дела,
сплетничать и выставлять себя круглыми идиотами. Стоит нам попасть в  первую
переделку, как все станет на свое место.
   Он бросил на Рене быстрый испытующий взгляд.
   - А в переделках мы побываем, можете не сомневаться.
   - В тех краях, кажется, довольно опасно? - Да, индейцы племени  хиваро  -
трудная публика. Но полковник знает свое дело; я с ним еду не в первый  раз.
И мальчики наши тоже ничего. Если б только нам не навязали  этого  Гийоме...
Но, в общем, они ребята неплохие и в тяжелую минуту друг за  друга  постоят,
хоть и несут сейчас всякую чепуху.
   Сейчас вам довольно противно  все  это  -  и  не  удивительно,  но  через
месяц-другой они образумятся, займутся своим делом и  не  будут  мешать  вам
заниматься своим. А как испанский язык? Этот неожиданный вопрос отвлек  Рене
от размышлений о том, откуда Маршану известно, что  ему  "довольно  противно
все это"? - Так себе, - ответил он. - Языки мне всегда давались с трудом, но
со временем я его, конечно, одолею. А как же будет  с  туземными  наречиями,
доктор? Кто-нибудь из нас их знает? - К сожалению,  нет.  Мы  будем  целиком
зависеть от переводчиков - разных  прохвостов-метисов.  Это  очень  скверно.
Проводников и носильщиков мы наймем в Кито, значит, для того, чтобы  с  ними
объясняться, нужно будет  найти  человека,  знающего  кечуа.  Во  внутренних
областях нам потребуется переводчик языка тупи-гуарани, который  к  тому  же
должен будет хоть немного знать язык хиваро. Самое скверное  в  переводчиках
то, что, как только что-нибудь случится, они немедленно дают тягу. И  почему
люди, знающие языки, по большей части такая шваль?  В  Атласских  горах  нам
труднее всего было с переводчиками.
   - Вы там, кажется, были вместе с полковником Дюпре? - Да. Эта  экспедиция
- моя третья. Теперь уж я, наверно, до конца своих дней буду путешествовать.
В первый раз мы ездили в Абиссинию.
   - Вместе? - Да. Дюпре и втянул меня в это дело. Мы с ним  старые  друзья,
еще в школе вместе учились. Лет тридцать тому назад мы были такими  же,  как
наши щеночки, - так же неразлучны и так  же  довольны  собой  и  миром.  Ну,
спокойной ночи, я пошел спать.
   Грузно и лениво ступая, Маршан двинулся  прочь.  Проходя  мимо  офицеров,
которые, как обычно, болтали  и  смеялись,  он  небрежно  хлопнул  по  плечу
Бертильона. Тот чуть не свалился с кресла.
   - Веселитесь,