просыпу, - такие работники ему  не
нужны.
   Я  подумал:   как  быстро  инженер  воспрянул  духом!  Он  ведь  совсем
молоденький, ему нужен был  утешитель, который бы ему во всем поддакивал; но
теперь некая докучная кузина скоро уберется восвояси,  значит, потребность в
утешении отпадает. Или я по старости несправедлив к нему?
   Гринхусен был поистине раздавлен. Он-то  надеялся провести в городе все
лето, сделаться правой рукой инженера, выполнять всякие поручения, и  вот на
тебе. Нет, теперь уже не скажешь, что инженер ему все равно как отец родной.
Гринхусен  тяжко  переживал  свое огорчение.  Рассчитываясь  с  Гринхусеном,
инженер пожелал вычесть  из  его жалованья обе  монеты по две кроны, которые
дал  ему  раньше, под тем предлогом,  что  они-де были выданы  именно в счет
жалованья, как аванс.  Гринхусен сидел внизу,  в трактире,  рассказывал  про
свои  обиды и  не преминул добавить, что и вообще-то  инженер рассчитался  с
ним, как сущий жмот.
   Тут кто-то расхохотался и спросил:
   - Да неужто? И ты так за здорово живешь отдал обе монеты?
   -  Нет,-  отвечал  Гринхусен, обе-то он не посмел  отобрать,  взял одну
только.
   Хохот усилился, и Гринхусена спросили:
   - А которую он у  тебя отобрал  - первую или  вторую? Господи, помереть
можно, до чего смешно!
   Но  Гринхусен не  смеялся, он все  глубже  и  глубже  погружался в свою
скорбь. Как теперь быть? Батраки, поди, давно уже все наняты, а он болтается
тут как неприкаянный. Он спросил,  куда я собираюсь. Я ему ответил. Тогда он
спросил,  не  могу   ли  я   замолвить  за  него  словечко  перед  капитаном
Фалькенбергом насчет  лета.  А он, пока  суд  да  дело, останется в городе и
будет ждать моего письма.
   Но если бросить Гринхусена  в городе, он быстро порастрясет свою мошну.
Вот я и решил, что лучше всего  сразу взять его с собой. Если и в самом деле
придется красить, лучше работника, чем мой дружок Гринхусен, не  сыскать - я
своими  глазами видел,  как  здорово  он  расписал дом  старой Гунхильды  на
острове! И здесь он мне подсобит. А потом, глядишь, и другое дело найдется -
мало ли работы в поле, на все лето хватит.
   Шестнадцатого  июля я  снова был в  Эвребе!  День ото  дня я  все лучше
запоминаю даты, отчасти потому, что во мне пробудился с возрастом старческий
интерес к датам,  отчасти  потому,  что  я  человек рабочий и мне приходится
держать  в голове сроки и числа.  Но покамест старец бережно хранит в памяти
даты, от  него ускользают дела куда более важные. Вот и  сейчас, например, я
совсем забыл рассказать, что письмо-то от капитана Фалькенберга было выслано
на адрес инженера  Лассена. Да, да. Мне это обстоятельство показалось  очень
знаменательным.  Стало быть, капитан навел справки, у кого я работаю. Я даже
подумал про себя: а что,  если капитану известно, кто, кроме меня, проживает
по тому же адресу?
   Капитан еще не вернулся с учений, его ждали  через неделю; тем не менее
Гринхусена  встретили с распростертыми  объятиями.  Нильс, старший работник,
был  от души  рад,  что  я прихватил  приятеля, он сразу  решил  не отдавать
Гринхусена мне в подручные, когда я буду красить дом, а сразу, на свой страх
и риск, велел  ему  заняться картошкой и  турнепсом. В поле пропасть работы,
надо полоть, надо прореживать! И к тому же сенокос в разгаре!
   Нильс был все такой же расторопный  земледелец! В самый первый перерыв,
когда кормили лошадей, он повел меня за собой и показал мне луга и поля. Все
было в отменном порядке, но весна нынче выдалась поздняя и потому тимофеевка
еле-еле  начала колоситься, а  клевер еще только зацветал.  После  недавнего
дождя  трава полегла, и местами так и не встала,  и Нильс отправил  на  луга
работника с косилкой.
   Мы шли домой через волнистые луга и поля; тихо шептались колосья озимой
ржи  и густого  шестирядного ячменя, и Нильс вспомнил  засевшие в  памяти со
школьных времен дивные строки Бьернсона:

   Словно шепот по ржи летним днем пробежал...

   - Э, да мне пора выводить лошадей,- сказал Нильс  и заторопился.  Потом
на прощанье обвел рукой поля и добавил:
   - Ну и урожай будет если уберемся в срок!
   Итак, Гринхусена поставили на полевые работы, а я принялся малярничать.
Сперва я загрунтовал олифой ригу и те постройки, которые собирался выкрасить
в красный цвет, потом - флагшток и беседку в кустах сирени. Господский дом я
оставил напоследок. Дом  был  выстроен  в  старинном  добром  стиле сельских
усадеб  с  тяжелыми,  солидными,  стропилами  и  коринфским  медальоном  над
парадными дверьми. Сейчас он был желтого цвета, и капитан снова купил желтую
краску, но я  решил на свой страх и риск вернуть ту желтую краску поставщику
и затребовать вместо нее какую-нибудь другую. На  мой вкус я бы выкрасил дом
в темно-серый цвет; а рамы, переплеты  и  двери сделал  бы  белыми. Впрочем,
пусть уж решает капитан.
   Хотя люди здесь  держались  приветливо, как только могли, хотя стряпуха
правила  кротко  и неназойливо, а у  Рагнхильд все так же блестели глаза, мы
чувствовали отсутствие хозяев. Только добряк Гринхусен ничего не чувствовал.
Ему  дали  работу,  его  хорошо  кормили,  и он  в  несколько  дней сделался
довольный  и толстый. Одно лишь портило ему настроение  -  он боялся, как бы
капитан не выставил его, когда вернется.
   Но Гринхусена не выставили.


IX

   Капитан вернулся.
   Я грунтовал ригу по второму разу,  но когда услышал  его голос,  слез с
лестницы. Он поздравил меня с возвращением.
   - Ты почему без денег уехал? - спросил он.- С чего это ты вздумал? - И,
как мне показалось, глянул на меня с подозрением.
   Я  коротко  и  спокойно  объяснил,  что  у меня  и  в  мыслях  не  было
благотворить господину капитану. А деньги здесь целей будут.
   Тут взгляд его просветлел, и он сказал:
   - Да, да, конечно.  Хорошо, что  ты приехал.  Флагшток  белым покрасим,
верно?
   Я  не  рискнул сразу перечислить все, что я задумал выкрасить  в  белый
цвет, и ответил так:
   - Белым. Я уже заказал белую краску.
   - Уже? Вот и молодец. Ты с товарищем приехал, как мне доложили?
   - Да. Не знаю только, что вы на это скажете, господин капитан.
   -  Пусть остается. Ведь Нильс уже  приставил его к работе. Ваш брат все
равно распорядится по-своему,- пошутил он.- Ты на сплаве работал?
   - На сплаве.
   - Ну, для тебя это вряд ли подходящее занятие.
   Но тут он, должно быть, решил, что лучше  ему не выспрашивать, как  мне
работалось у инженера, и круто переменил разговор.
   - Когда ты возьмешься за дом?
   - После обеда. Сперва нужно соскрести старую краску.
   - Так, так. И вбей несколько гвоздей, где увидишь, что обшивка отстала.
А в поле ты уже был?
   - Был.
   -  Там все  в порядке. Вы на славу поработали весной. Теперь не помешал
бы хороший дождик, особенно тем полям, что на взгорке.
   - Мы  с Гринхусеном  проходили  через такие места,  где  дождь  гораздо
нужней. Здесь хоть и взгорки, а подпочва-то глинистая.
   - Твоя правда. Кстати, откуда ты это знаешь?
   - Да так,  весной  присмотрелся, - ответил я. -  И копнул  кой-где. Мне
подумалось, что господин капитан рано или поздно захочет устроить водопровод
у себя в усадьбе, вот я и посмотрел, где есть вода.
   - Водопровод? Да, верно, я и сам об этом подумывал, вот только... Я еще
несколько  лет  назад  об   этом  думал...  Но  нельзя   же  все  сразу.   И
обстоятельства  были  всякие...  А   нынче   осенью  мне  деньги  на  другое
понадобятся.
   На  мгновение между  бровями у него легла  складка,  он опустил глаза и
задумался.
   - Ба, да ежели вырубить тысячу дюжин, я не только водопровод сделаю, но
может, и еще что в  придачу,- вдруг сказал он.- Так ты говоришь, водопровод?
Уж тогда и в дом, и во все надворные постройки, целую сеть, верно?
   - Взрывать грунт вам не придется.
   - Ты думаешь? Ну, посмотрим, посмотрим. Да, так про что я говорил: тебе
в городе,  должно быть, понравилось? Городок-то сам небольшой, но жителей  в
нем порядочно. И приезжие бывают.
   "Да,-  подумал я,-  ему известно, кто  приехал  этим  летом к  инженеру
Лассену". Я  ответил  сущую  правду -  что  лично  мне  в городе  совсем  не
понравилось.
   - Совсем нет? Н-да.
   Так, будто слова мои дали ему серьезный повод для размышлений,  капитан
уставился взглядом в одну точку,  что-то насвистывая себе  под нос. Потом он
ушел.
   Капитан явно вернулся в  хорошем настроении, он  даже стал общительней,
чем раньше. Уходя,  он  не забыл  кивнуть мне. Теперь  я  снова узнавал его,
энергичного и собранного, рачительного  хозяина,  трезвого как стеклышко.  У
меня  у  самого  настроение стало лучше.  Нет,  теперь он не казался отпетым
гулякой, правда,  он раскрыл  на  время  двери  своего  дома  для разгула  и
безумия, но первое же серьезное испытание положило этому конец. Ведь и весло
в воде кажется надломленным, а на самом деле оно целехонько.

   Начались  дожди,  малярные работы  пришлось  на время  бросить.  Нильсу
посчастливилось еще до дождей  убрать скошенное сено под  крышу,  теперь все
мужчины и все женщины из усадьбы встали на картошку.
   Капитан тем временем сидел дома, один, порой он открывал со скуки рояль
фру и пробегал пальцами по клавишам, иногда  наведывался  к нам в поля, даже
без зонтика, и промокал насквозь.
   - Эх,  и хороша погодка для почвы! -  говорил  он. Или: - Такой дождь к
урожаю! - А потом он возвращался домой, к себе и к своему одиночеству.
   Нильс говорил: "Нам гораздо лучше, чем ему".
   С картофелем мы покончили, взялись за турнепс. А когда мы и с турнепсом
разделались, дождь начал утихать. Погодка как  на заказ, урожайная. Мы  оба,
Нильс и я, так радовались, будто Эвребе принадлежало нам.
   Теперь все  силы были брошены  на сенокос. Девушки шли  за  машинами  и
расстилали  скошенную траву, а Гринхусен подчищал косой там, куда  машина не
могла добраться. Я же красил в темно-серый цвет господский дом.
   Подошел капитан и спросил:
   - Это что за краска?
   Что  тут было отвечать?!  Я и струхнул немного,  а  главное - очень  уж
боялся, что капитан категорически запретит мне красить дом в серый цвет. Вот
я и сказал:
   - Да просто так - сам не знаю,- мы таким цветом всегда грунтуем...
   Капитан  больше  ничего  не спросил,  а  я получил,  по  крайней  мере,
отсрочку.
   Выкрасив  дом  в  серый  цвет, а двери  и оконные переплеты  в белый, я
перешел  к беседке и сделал  ее точно так же.  Но цвет получился премерзкий,
старая желтая краска проступала из-под серой, и стены вышли  какие-то бурые.
Флагшток я снял и выкрасил  белой краской. Потом я снова поступил под начало
к  Нильсу  и поработал несколько дней на  сушке  сена.  Тем временем  настал
август.
   Когда я принялся по  второму разу красить господский дом, я решил,  что
начну  ранним  утром  и успею сделать  большую  часть  работы - так сказать,
необратимую часть  еще  до  того, как проснется капитан. И вот я встал в три
утра; выпала роса, стены пришлось обтирать мешком. Работал до четырех, потом
напился кофе, после кофе работал без перерыва до восьми. Я знал, что капитан
обычно  встает в восемь, тут  я бросил все как есть и часок-другой подсоблял
Нильсу.  Я  успел  сделать,  сколько  хотел, а убрался от греха  подальше  с
единственной целью дать капитану время немного свыкнуться с серым цветом, на
случай, если он встанет не с той ноги.
   После второго завтрака я снова  влез на лестницу и принялся красить как
ни в чем не бывало. Подошел капитан:
   - Ты что это, опять серым? - так начал он.
   - Здравствуйте, господин капитан. Да. Уж и не знаю...
   - Это что еще за фокусы? А ну, слезай!
   Я слез. Но смущения больше не испытывал; у меня было в запасе несколько
словечек, которые, как мне казалось, могли выручить меня, на крайний случай.
Если, конечно, я не ошибался в своих расчетах.
   Сперва я  пытался  внушить капитану, что при  второй  покраске  цвет  в
общем-то особой роли не играет, но он не дал мне договорить.
   - Как  же не  играет. Желтое на  сером смотрится безобразно, неужели ты
сам не понимаешь?
   - Тогда, может, стоило бы дважды покрыть желтым?
   - В четыре слоя? Дудки.  А сколько ты ухлопал цинковых белил! Да знаешь
ли ты, что они гораздо дороже, чем охра?
   Капитан был  совершенно  прав.  Этих  доводов я и боялся  все время.  И
сказал напрямик:
   - Тогда позвольте мне, господин капитан, выкрасить дом в серый цвет.
   - В серый? - удивился он.
   -  Этого требует сам дом. Его местоположение - на фоне зеленых лесов. Я
не умею вам объяснить, господин капитан, но у дома есть свой стиль...
   - Серый стиль?
   Он  сделал  от  нетерпения несколько шагов  назад, потом снова вплотную
подошел ко мне.
   Тут я  принял  совсем уж невинный вид,  а мудрость  мне,  должно  быть,
ниспослали небеса.
   Я сказал:
   - Ах, батюшки! Наконец-то вспомнил!  Да я же все время представлял себе
дом именно серым. Эту мысль внушила мне ваша супруга.
   Я пристально следил за  ним:  сперва его  словно  что-то  кольнуло,  он
воззрился на меня, потом достал носовой  платок и вытер глаза, будто смахнул
соринку.
   - Она? - переспросил он.- Она так говорила?
   - Да, да, как сейчас помню. Хоть и давненько это было.
   - Более чем странно! - сказал он и повернулся ко  мне  спиной. Потом со
двора донесся его кашель.
   Прошло еще сколько-то  времени, а я стоял и не знал,  за что приняться.
Красить дальше я опасался - как бы не рассердить капитана. Я сходил в сарай,
наколол  дров,  а  когда  вернулся  к  своей  лестнице,  капитан выглянул из
открытого окна на втором этаже и крикнул:
   - Да уж ладно, крась дальше, раз все равно  полдела сделано! В жизни не
видел  ничего  подобного!  - И  сн  захлопнул окно,  хотя  до того  оно было
распахнуто настежь.
   Я и красил дальше.
   Прошла неделя, я работал попеременно то на покраске,  то на сушке сена.
Гринхусен хорошо окучивал картофель и ловко сгребал сено, а навивать на возы
совсем не умел. Зато у Нильса работа так и горела в руках.
   Когда я наносил третий слой краски, когда серые стены  с  белыми рамами
уже придали  дому вид изысканный и благородный, ко  мне как-то днем  подошел
капитан. Некоторое время  он  молча наблюдал за мной,  потом достал  платок,
словно жара его вконец доконала, и сказал:
   - Ну раз ты зашел так далеко, пусть будет серый. Признаюсь тебе честно,
у  нее неплохой  вкус,  если  она  так сказала.  Хотя все это очень странно.
Гм-гм.
   Я не отвечал.
   Капитан вторично обтер лицо носовым платком и сказал:
   - Ну  и жарынь сегодня! Да, так о чем я говорил, получается-то в  общем
недурно,  очень даже недурно. Она была права  - я хочу  сказать,  ты  удачно
подобрал  краски.  Я  как раз глядел  снизу -  ей-богу,  красиво.  Да  и  не
переделывать же, когда так много сделано.
   - Вы  совершенно правы, господин  капитан. Этот цвет очень подходит для
дома.
   - Да, да, можно сказать,  что подходит. А  про лес она тоже говорила? Я
имею в виду свою жену. Про местоположение на фоне зелени?
   - Времени много прошло. Но мне помнится, что она и про лес говорила.
   - Впрочем,  это  не  важно. Скажу  тебе  честно, я не  ожидал,  что так
получится. Здорово. Боюсь только, тебе не хватит белой краски.
   - Хватит. Кхм-кхм. Желтую-то я сменял на белую.
   Капитан засмеялся, покачал головой и ушел.
   Итак, я не обманулся в своих расчетах.
   Пока сушка сена не подошла к концу, она отнимала у меня все время. Зато
Нильс  по вечерам помогал мне, и беседку выкрасил именно он.  Даже Гринхусен
по вечерам брался за кисть. Способностей к этому делу у него не  было,  чего
нет, того нет, он и сам это знал, но я все же мог доверить  ему загрунтовать
стену. Да, Гринхусен теперь снова воспрянул духом.
   И   вот   все   строения  покрылись  новой  краской  и   похорошели  до
неузнаваемости;  мы  вычистили заросли сирени  и  маленький парк,  и усадьба
словно помолодела. Капитан от всей души поблагодарил нас.
   Когда  пришло  время убирать рожь,  начались осенние  дожди;  но  мы не
прекратили уборку,  тем  более что  иногда  все-таки выглядывало  солнце. Мы
успели  просушить  почти  все. У нас  были большие  поля с густыми наливными
колосьями ржи,  поля  овса  и  ячменя,  до сих пор не  вызревшего. Хозяйство
обширное. Клевер уже вышел в  семя,  а вот турнепс уродился  плоховат. Корни
подкачали, по словам Нильса.
   Капитан  часто посылал меня  отвезти и доставить почту. Однажды я отвез
на  станцию его письмо к фру. Он  дал  мне в тот раз довольно много писем, и
это  лежало  в  самой  середине,  на  конверте  стоял  адрес  ее  матушки  в
Кристианссанн.  Когда  я  вечером  приехал  домой,   капитан  встретил  меня
вопросом:
   - Ты все письма отправил?
   - Все,- ответил я.
   Прошло еще сколько-то дней. Капитан приказал мне в дождливые дни, когда
все равно в поле много не  наработаешь,  покрасить кое-что  внутри дома.  Он
показал мне лаковые краски, которые приобрел для этого дела, и сказал:
   - Сперва займись лестницей. Лестница пусть будет белая, я уже заказал к
ней  ковровую дорожку  бордового  цвета.  Потом - окна  и  двери.  Но смотри
поторапливайся, я и так пропустил все сроки.
   Я  от  всей  души  одобрил  мысль  капитана.  Много  лет  он  ходил,  и
посвистывал, и  поплевывал  на  то,  как выглядит  его  дом.  Теперь  у него
открылись  глаза,  он как бы пробудился от  спячки. Он  провел меня по обоим
этажам, показал  все, что  нужно выкрасить заново. Следуя  за ним,  я  видел
множество картин и бюстов, большого мраморного льва, картины Аскеволя и даже
великого Даля. То  были, должно быть, фамильные  сокровища. Комната  фру  на
втором этаже казалась вполне обжитой,  каждая мелочь лежала  на своем месте,
платья висели  где  положено.  Весь дом имел  вид  старинный  и благородный,
потолки  с лепниной, на стенах, правда,  не всюду,  штофные обои, но роспись
где  поблекла,  а  где  и вовсе  отстала.  Лестница  широкая  и  пологая,  с
площадками и с перилами красного дерева.
   Когда я красил лестницу, ко мне однажды подошел капитан:
   -  В поле  сейчас самая уборка, но ведь и здесь дело не терпит -  скоро
приедет моя жена.  Просто не знаю, как  быть. Уж  очень хотелось бы привести
дом в порядок.
   "Значит, в том письме он попросил ее вернуться! - подумал я и продолжал
развивать свою мысль.  Прошло несколько дней, как я отправил  его письма,  с
тех пор я не раз бывал на почте, но ответа  от фру я ему  не привозил, а мне
ее  почерк знаком уже, слава богу, шесть лет. Наверное, капитан думает, что,
если  он сказал ей: "Приезжай",-  она сразу возьмет и приедет. А может, он и
прав, может, она уже собирается в дорогу. Почем мне знать.
   И так спешно надо было кончать окраску, что капитан самолично сходил на
вырубку  за  Ларсом и велел  ему выйти в поле  вместо меня.  Нильс,  к слову
сказать, был не  в восторге от такой замены. Наш добряк  Ларс страсть как не
любил выслушивать чужие распоряжения там, где некогда распоряжался он сам.
   Но  с  окраской,  как выяснилось,  можно было  и  повременить.  Капитан
несколько раз посылал мальчишку  на  почту, я  подкарауливал его на обратном
пути  -  письма  от фру  он  так и не  привез.  Должно быть,  она решила  не
возвращаться,  дело могло повернуться и так. А может, она  чувствовала  себя
опозоренной,  и  гордость не позволяла ей ответить на призыв мужа.  Так тоже
могло повернуться.
   Краска была вовремя нанесена и высохла, и ковер прибыл, и был уложен, и
прижат медными прутьями, и лестница засияла, как ясный день,  и окна и двери
тоже засияли так, что залюбуешься, а фру не вернулась. Нет, нет.
   Мы убрали рожь и вовремя взялись за ячмень, а фру не вернулась. Капитан
ходил  по дороге  взад и вперед и насвистывал, он вдруг  как-то  осунулся. А
сколько  раз, бывало,  он  часами  глядел,  как  мы работаем  в  поле,  и не
произносил  ни слова.  Если  Нильс его  о чем-нибудь  спрашивал,  он  словно
возвращался мыслями из какой-то дальней дали, но отвечал  не мешкая и всегда
толково. Нет, он не был  сломлен, а если мне и  к