е жалости. Она молча
накладывала  ему  в  тарелку  еду, подливала  вина  в стакан, и он,  отвечая
любезностью на любезность, решил сказать ей что-нибудь приятное.
     - Альберт намерен стать  музыкантом? - спросил  он. -  Мне кажется,  он
очень талантлив.
     - Да, он одарен. Но я не знаю, есть ли у него задатки  художника. Да он
и  не стремится к этому. До  сих пор он не чувствовал особого  влечения ни к
одной профессии, его идеал -  что-то вроде джентльмена, который одновременно
занимается спортом  и учится, вращается  в обществе и отдает дань искусству.
Жить  этим он навряд ли  сможет, со временем я ему  это объясню. Но  пока он
прилежен и хорошо себя ведет, я не  хочу понапрасну его беспокоить.  Получив
аттестат  зрелости, он намерен сперва  пройти военную  службу.  А там  видно
будет.
     Художник молчал.  Он очистил банан  и с наслаждением  вдохнул мучнистый
аромат спелого, питательного плода.
     - Если ты не против, я бы и кофе здесь выпил - сказал он под конец.
     Его слегка усталый голос звучал мягко  и дружелюбно казалось, художнику
приятно было отдохнуть здесь и немного расслабиться.
     - Я сейчас велю подать. Ты много работал?
     Эти слова вырвались у нее почти непроизвольно Она нечего не хотела этим
сказать; ей просто  захотелось раз  уж выпала такая  редкая  добрая  минута,
оказать ему немного внимания, что далось нелегко, ибо она отвыкла от этого.
     -  Да,  я несколько часов писал,  - сухо ответил муж. Ее вопрос был ему
неприятен. У них не  было принято говорить о его работе, многие из его новых
картин она вообще не видела.
     Она  почувствовала,  что светлое  мгновение  ускользает, но  не сделана
ничего, чтобы удержать  его. А он уже было потянулся к портсигару и собрался
попросить у нее разрешения закурить, но снова опустил  руку и потерял всякий
интерес к сигарете.
     Однако он неторопливо выпил свой кофе, еще раз спросил о Пьере, вежливо
поблагодарил  и  остался  в комнате  еще  на  несколько  минут,  разглядывая
небольшую картину, которую он подарил жене несколько лет назад.
     - Она хорошо сохранилась, - сказал он, обращаясь скорее к  самому себе,
- и  все еще выглядит недурно. Вот только желтые цветы  здесь ни к чему, они
забирают слишком много света.
     Госпожа Верагут  промолчала;  именно эти необыкновенно тонко и воздушно
выписанные цветы нравились ей на картине больше всего.
     Он повернулся к ней и едва заметно улыбнулся.
     - До свидания! И не слишком скучай до возвращения мальчиков.
     Он  вышел  и  спустился по лестнице.  Внизу навстречу  ему бросилась  и
запрыгала вокруг собака. Он  взял ее передние лапы в свою левую руку, правой
приласкал  ее и заглянул в преданные глаза. Потом  крикнул  в кухонное окно,
чтобы ему принесли кусочек сахара, дал его собаке,  бросил взгляд на залитый
солнцем газон и  медленно побрел  к мастерской. Погода была отменная, воздух
великолепен, но ему было некогда, его ждала работа.
     Залитая  спокойным  мягким  светом,  в  высокой  мастерской  стояла его
картина. На  зеленой траве среди  редких луговых  цветов  сидели три фигуры:
поникший, погруженный  в безысходные  думы мужчина,  застывшая в безропотном
ожидании и скорбном разочаровании  женщина,  весело  и  беззаботно  играющий
среди цветов ребенок, а над всеми ними яркий, льющийся волнами свет, который
торжествующе    заполнял    пространство   и    с   одинаковой   беззаботной
проникновенностью вспыхивал  и  в  чашечке  каждого цветка,  и  в  белокурых
волосах мальчика, и в маленьком золотом  украшении  на шее удрученной  горем
женщины.


     ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
     Художник  работал  до самого вечера.  Затем он  тяжело
опустился в кресло  и некоторое время сидел, сложив руки на коленях и отупев
от  усталости. Совершенно  опустошенный и выжатый,  с ввалившимися щеками  и
слегка воспаленными веками, он  выглядел  старым и почти  лишенным жизненных
сил, как крестьянин или дровосек после тяжелейшей физической работы.
     Он бы с  удовольствием остался  сидеть  в кресле,  всецело отдавшись во
власть усталости и  сна. Но суровая дисциплина и привычка требовали иного, и
через четверть  часа он рывком поднялся  со своего места. Ни  разу больше не
взглянув на свою картину, он направился к озеру, разделся и медленно  поплыл
вдоль берега.
     Был молочно-бледный вечер, с  проходившей невдалеке проселочной  дороги
доносились, приглушенные  парком,  скрипы груженных сеном  телег да  усталая
перебранка  и  смех  наработавшихся  за  день  батраков  и  служанок.  Зябко
поеживаясь, Верагут вышел на  берег,  тщательно,  досуха вытерся полотенцем,
вернулся в свою комнату и закурил сигару.
     Вечером он собирался писать письма, поэтому  нерешительно выдвинул ящик
стола, но с досадой задвинул его обратно и звонком вызвал Роберта.
     Слуга не замедлил явиться.
     - Скажите, когда молодые люди вернулись с прогулки?
     - Они еще не вернулись, господин Верагут.
     - Как, они еще не возвращались?
     - Нет  еще,  господин Верагут. Только бы  господин  Альберт  не  загнал
гнедого, он любит прокатиться с ветерком.
     Верагут не  ответил.  Он-то считал,  что Пьер  давно  вернулся, и хотел
побыть с  ним  хотя  бы полчасика.  Известие то  их еще нет, раздосадовало и
немного напугало его
     Он быстро прошел к большому дому и постучал в дверь жены. Она удивилась
его приходу, он давно уже не появлялся у нее в это время.
     - Извини, - сказал он, скрывая волнение, - но где же Пьер?
     Госпожа Верагут удивленно посмотрела на мужа.
     -  Ты  же знаешь,  мальчики  поехали  на прогулку.  - Почувствовав  его
раздражение, она добавила: - Ты ведь не боишься за них?
     Он досадливо пожал плечами.
     -  Нет, конечно. Но  я нахожу, что  Альберт ведет себя бесцеремонно. Он
говорил о нескольких часах. По крайней мере мог бы позвонить.
     - Но ведь еще рано. К ужину они наверняка вернутся.
     - Мальчика всякий раз не оказывается дома, когда я хочу побыть с ним!
     - Не  понимаю, почему  ты  злишься. То, что  Пьера нет дома,  -  чистая
случайность. И он довольно часто бывает у тебя.
     Он закусил губы  и  молча  вышел. Она права, у него  нет оснований  для
недовольства, нелепо  выходить  из  себя  и  требовать  чего-то  немедленно!
Гораздо лучше спокойно и терпеливо ждать, как это делает она!
     Он сердито прошел через двор и вышел на проселочную  дорогу. Нет, этому
ему никогда не научиться, пусть уж лучше его  радость и его злость останутся
с  ним!  До  какой же степени  смирила и укротила  его  эта  женщина,  каким
сдержанным и  старым он стал. Это он-то, который в былые  времена умел шумно
веселиться до глубокой ночи и в ярости крушить стулья! В нем снова вспыхнули
злоба и горечь, а вместе с ними и страстное желание увидеть своего мальчика;
развеселить его душу мог только взгляд и голос Пьера.
     Широкими  шагами  он  быстро шел  по  вечерней  дороге. Послышался стук
колес,  и  он  заторопился  навстречу.  Но это крестьянская  лошадка  тащила
телегу, доверху нагруженную овощами.
     - Вам не попадался кабриолет с двумя молодыми людьми на козлах?
     Крестьянин,  не   останавливаясь,  покачал  головой,  и  его  тяжеловоз
равнодушно потрусил мимо, навстречу тихому вечеру.
     Художник  пошел  дальше. Он чувствовал, как остывает  и  проходит гнев.
Походка его стала спокойнее, усталость подействовала на него благотворно, и,
пока  он неторопливо  шагал  по  дороге,  глаза  его отдыхали,  признательно
погружаясь    в   покой   и   пышность   неяркого   ландшафта,   окруженного
бледновато-нежной дымкой позднего вечера.
     Он уже почти забыл о  своих сыновьях, когда через полчаса навстречу ему
показался кабриолет. Верагут заметил  его только тогда,  когда  тот оказался
совсем  близко.  Он  остановился  у  ствола  большой  груши,  а  когда  смог
разглядеть лицо Альберта, отступил еще больше  назад, боясь,  как бы его  не
увидели и не окликнули.
     Альберт сидел на козлах один. Пьер полулежал в углу кабриолета, опустив
непокрытую голову, и, казалось, спал.  Кабриолет проехал  мимо,  и художник,
стоя на обочине  пыльной  дороги,  глядел ему  вслед, пока он  не скрылся из
глаз. Затем  он повернул и пошел назад. Ему  все еще хотелось увидеть Пьера,
но  тому  пришло  время  спать,  и  у  Верагута  не  было  желания  еще  раз
показываться у жены. Поэтому он миновал парк, прошел мимо  дома  и  въездных
ворот и направился в город, где в переполненном винном  погребке  поужинал и
долго листал газеты.
     Тем временем его сыновья уже давно были дома. Альберт сидел у матери  и
рассказывал о поездке. Пьер очень устал, отказался от еды и уже спал в своей
уютной спаленке. И когда  ночью отец вернулся и проходил мимо дома, свет уже
нигде не горел. Теплая,  беззвездная  ночь окутала  парк, дом и озеро черной
тишиной, воздух был неподвижен, моросил тихий, мелкий дождь.
     Верагут  зажег в своей комнате свет и сел за  стол. Его  сонливость как
рукой сняло.  Он достал лист  почтовой бумаги и стал писать Отто Буркхардту.
Через открытые окна в комнату залетали ночные бабочки и мошкара. Он писал:

     "Мой дорогой!
     Скорее всего, ты сейчас вряд  ли ждешь от меня  письма. Но раз я  пишу,
ты, вероятно, ждешь  от  меня больше, чем я  могу дать. Ты ждешь, что во мне
все прояснилось и что испорченный механизм своей жизни я вижу  теперь как бы
в  разрезе  и так же четко,  как  видишь  его ты. К сожалению,  это не  так.
Какие-то  проблески  после нашего  разговора  во  мне  появились,  и в  иные
мгновения я стою  на пороге довольно неприятных открытий; но  полной ясности
все еще нет.
     Пока  я  не могу сказать, что  я буду делать или чего  не  буду  делать
потом. Но мы едем! Я еду с тобой в Индию пожалуйста, позаботься о билете для
меня,  как  только  выяснится  время  отплытия.  До  конца  лета  ничего  не
получится, но осенью - чем раньше, тем лучше.
     Картину с рыбами, которую ты у меня видел, я хотел бы подарить тебе, но
мне будет приятно, если она останется в Европе. Куда ее послать?
     Здесь все по-прежнему. Альберт разыгрывает из  себя светского человека,
и мы общаемся с ним очень церемонно, точно два посла враждующих государств.
     Перед отъездом я снова  жду тебя  в Росхальде.  Я покажу  тебе картину,
которую на днях заканчиваю. Она  недурна  и  может стать удачным завершением
моей жизни  в случае, если меня сожрут ваши крокодилы, чего мне, несмотря ни
на что, отнюдь не хочется.
     Пора в  постель, хотя и спать совсем не хочется. Сегодня я девять часов
провел у мольберта.
     Твой Иоганн"*

     Он  надписал адрес и положил письмо  в передней -  утром Роберт отнесет
его на почту.
     Прежде  чем  лечь,  художник  высунул  голову  в  окно  и только теперь
заметил,  что  идет  дождь;  за  письменным столом  он  не  обратил  на него
внимания. Мягкие пряди дождя падали из темноты, и Верагут еще долго, лежа  в
постели, слушал, как они струятся и стекают с отягощенных влагой листьев  на
жаждущую землю.


     ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
    - Пьер  стал такой скучный, -  говорил Альберт  матери,
когда они шли вдвоем по освеженному дождем саду, чтобы срезать  розы. - Он и
всегда  не  очень-то  со  мной  любезен,  но вчера я  просто  не мог  к нему
подступиться.  Когда я только  завел речь  о прогулке в  экипаже, он  был  в
полном восторге.  А вчера  с трудом согласился ехать, мне почти пришлось его
уговаривать.  Прогулка  не  была для меня таким  уж удовольствием,  раз  мне
запретили ехать парой. Собственно, я поехал только ради него.
     - Он вел себя плохо в пути? - спросила госпожа Верагут.
     -  Ах,  вел-то он себя  хорошо, но  был так скучен! Временами  малыш уж
очень  много о себе воображает. Что бы  я  ему  ни  предлагал, на  что бы ни
обращал его  внимание,  он выжимал из  себя только "да-да" или улыбку; он не
захотел  сидеть  на козлах,  не  захотел учиться править  лошадьми, даже  от
абрикосов  отказался.  Совсем  как какой-нибудь избалованный принц. Мне было
досадно,  я говорю  тебе об этом, потому что в следующий раз вряд ли  захочу
взять его с собой.
     Мать остановилась и испытующе посмотрела на сына;  она улыбнулась, видя
его волнение, и с удовлетворением заглянула в его сверкающие глаза.
     -  Ты уже большой, Альберт,  - успокаивающе сказала она. -  Будь к нему
снисходителен.  Может быть,  он плохо  себя чувствовал. Он и  сегодня  утром
почти  ничего  не  ел.  Такое  случается  со всеми  детьми,  ты  тоже не был
исключением.  Легкое  расстройство  желудка или  нехороший сон, приснившийся
ночью, - и готово дело.  А  у Пьера, надо сказать, хрупкая и  чувствительная
натура.  И  потом, он,  вероятно,  чуть-чуть  ревнует,  ты  же понимаешь. Не
забывай,  обычно  я  все время  провожу с ним, а теперь появился ты,  и  ему
приходится делить меня с тобой.
     -  Но  ведь  у меня каникулы! Это-то  он  должен понимать, он же не так
глуп!
     - Он еще ребенок, Альберт, а ты должен быть благоразумнее.
     С посвежевших, отливавших  металлическим блеском листьев  еще срывались
капли дождя. Мать  и сын искали желтые розы, которые Альберт особенно любил.
Он раздвигал верхушки кустов, а  мать садовыми ножницами срезала еще немного
влажные, поникшие цветы.
     - Скажи, я был  похож на  Пьера, когда мне было столько же лет, сколько
сейчас ему? - задумчиво спросил Альберт.
     Госпожа  Адель  ответила  не сразу.  Она  опустила  руку  с  ножницами,
взглянула в  лицо  сына и закрыла глаза, чтобы вызвать в памяти его  детский
образ.
     - Внешне ты был довольно похож на него, за исключением  глаз. И ты  был
не такой тонкий и стройный, ты начал расти позднее.
     - А кроме этого? Я имею в виду характер?
     - Ну,  капризы  были и у тебя, мой мальчик.  Но мне кажется, характер у
тебя был  устойчивее  и ты не менял свои игры и занятия так часто, как Пьер.
Он порывистее чем был ты, и быстрее теряет равновесие
     Альберт взял у матери ножницы и склонился над розовым кустом.
     - Пьер больше похож  на папу, - тихо  сказал он. - Знаешь, мама, это же
поразительно,  как свойства родителей и предков повторяются  и смешиваются в
детях!  Мои друзья  говорят, что  в каждом  человеке  с раннего детства  уже
заложено все то, что будет определять  его дальнейшую жизнь, и с этим ничего
нельзя поделать, абсолютно  ничего.  Если, к  примеру, кто-то  имеет  в себе
задатки вора  или  убийцы, то ему  уже  ничем нельзя) помочь,  он  все равно
станет преступником. В сущности, это ужасно.  Ты, конечно, тоже так думаешь.
Это доказано наукой.
     - Бог  с  ней, с наукой, -  улыбнулась госпожа  Адель.  - Когда  кто-то
становится  преступником и  убивает  людей,  то  науке,  вероятно,  нетрудно
доказать, что наклонность к этому была в нем всегда. Но я не сомневаюсь, что
есть  очень много честных людей,  которые унаследовали от своих  родителей и
прародителей немало дурного и  все  же  остались  порядочными, и вот  тут-то
наука оказывается  бессильна.  По-моему,  хорошее  воспитание и добрая  воля
надежнее,  чем любая  наследственность. Мы  знаем, что значит  быть добрым и
порядочным, можем научиться этому и должны  держаться этих принципов. Что же
до  тайн, унаследованных нами от дедов и прадедов, то о них никто  не  знает
ничего определенного и лучше не обращать на них внимания.
     Альберт знал, что его мать никогда не  ввязывается в философские споры,
и в душе он инстинктивно признавал правоту ее  бесхитростного образа мыслей.
В  то  же  время  он чувствовал,  что этим  опасная  тема  не исчерпана, ему
хотелось основательнее высказаться  относительно того  учения о причинности,
которое звучало столь убедительно в устах некоторых его друзей. Но он тщетно
подыскивал  в уме  четкие,  ясные, убедительные  формулировки, к тому  же, в
отличие от друзей, которыми он восхищался, он  чувствовал в себе значительно
большую  склонность к  нравственно-эстетическому взгляду на вещи,  нежели  к
научно-объективному, которого он придерживался в кругу приятелей. Поэтому он
оставил высокие материи в покое и занялся розами.
     Между  тем  Пьер, который и впрямь  чувствовал себя не совсем хорошо  и
утром проснулся гораздо  позже обычного и не в  духе, оставался в детской до
тех пор, пока ему не наскучили  его игрушки. На душе  у него было скверно, и
ему  казалось, что  должно  случиться  что-то  особенное,  что хоть  немного
скрасит этот невыносимо унылый день.
     Надеясь на что-то  и не веря в удачу, он в беспокойстве вышел из дома и
побрел  к  липовой  роще  в поисках чего-нибудь  неожиданного,  какой-нибудь
находки или приключения. В желудке он ощущал тягучую пустоту, такое бывало с
ним и раньше,  а в  голове  была  такая усталость  и  тяжесть,  каких  он не
испытывал никогда до этого; ему хотелось уткнуться головой в мамины колени и
зареветь. Но он не мог себе этого позволить, пока здесь был заносчиво-гордый
старший  брат,  который и так  все  время дает ему почувствовать, что он еще
ребенок.
     Вот  если бы маме  вдруг  пришло  в  голову самой  сделать  что-нибудь,
позвать его к  себе,  поиграть с ним в какую-нибудь игру, приласкать его. Но
она, конечно  же, опять  ушла куда-нибудь с Альбертом. Пьер чувствовал,  что
сегодня несчастный день и что надеяться ему не на что.
     Он нерешительно и  уныло побрел  по  гравиевой дорожке, засунув руки  в
карманы  и держа во рту стебелек увядшего  липового  цветка. В утреннем саду
было свежо и сыро,  а стебелек отдавал горечью.  Он выплюнул его и с досадой
остановился. Ему ничего не  приходило в голову, сегодня он не хотел быть  ни
принцем, ни разбойником, ни кучером, ни архитектором.
     Наморщив лоб, он оглядел вокруг себя землю,  поковырял носком ботинка в
гравие и ударом ноги отшвырнул далеко в мокрую траву серую слизистую улитку.
Никто  не хотел поговорить  с ним, ни птицы, ни бабочки, ничто не хотело ему
улыбнуться и  развеселить  его.  Все  вокруг  молчало,  все  казалось  таким
будничным, безотрадным и  унылым. С  ближайшего куста он сорвал и попробовал
маленькую ярко-красную ягоду  смородины; она была холодной и кислой на вкус.
Хорошо бы лечь и уснуть,  подумал он, и  спать до тех пор, пока все снова не
изменится  и не  заблещет  красотой и  весельем.  Не  имеет смысла  вот  так
бродить,  мучиться и ждать чего-то, что так и не хочет приходить. Как славно
было бы, если бы, например,  началась  война и на дороге появилось множество
солдат на конях, или если бы где-нибудь загорелся дом, или случилось большое
наводнение. Ах, все это можно найти только в  книжках  с картинками, в жизни
таких вещей не встретишь, а может, их и вообще не бывает на свете.
     Вздохнув, мальчик поплелся дальше. Его хорошенькое, нежное личико  было
угасшим и  печальным. Когда за высоким забором  он услышал голоса Альберта и
мамы, ревность и отвращение охватили его с такой силой, что на глазах у него
показались  слезы.  Он повернулся  и тихонько,  боясь,  что  его  услышат  и
окликнут,  пошел  в  другую сторону. Ему  не хотелось  сейчас никому  ничего
объяснять, не  хотелось разговаривать, выслушивать  советы и назидания.  Ему
было плохо, ужасно плохо, никому не было до него дела, и он хотел по крайней
мере упиться своим одиночеством и  печалью, почувствовать себя по-настоящему
несчастным.
     Он  вспомнил о Боге, которого  временами очень ценил, и  мысль о нем на
мгновение  принесла ему  далекий  отблеск утешения  и тепла, но скоро и  она
исчезла.  Очевидно, и Бог не мог ему помочь.  А  между тем именно сейчас ему
нужен был  кто-то, на  кого можно было бы  положиться, от кого можно было бы
дождаться доброго слова утешения.
     И  тут он  подумал об отце. Он смутно  надеялся,  что  его, быть может,
поймет отец,  ведь  он  тоже  чаще всего был  молчалив,  погружен  в  себя и
невесел.  Без сомнения, он стоит  сейчас, как всегда, в своей большой, тихой
мастерской и пишет свои картины. Вообще-то мешать ему не  следует,  но он же
сам  недавно  сказал, что Пьер может приходить к нему  в  любое время. Может
быть,