разлуки  и прощания глубоко тронули
всех. С последними картонами и ларцами, вынесенными из дома, всякая  надежда
пропала. Привели лошадей, и слезы полились рекой.
     Карета  отъехала, и  баронесса  поглядела ей вслед: в глазах ее  стояли
слезы. Она отошла от окна и  села за пяльцы. Все  притихли, всем  было не по
себе. Особенное  беспокойство  выказывал  Карл,  - он сидел в  углу,  листая
книгу, но то и дело бросал поверх книги взгляд  на тетку.  Наконец он встал,
взял  шпагу и как будто собрался уходить, однако, дойдя до дверей,  повернул
назад, подошел к пяльцам и с благородной сдержанностью сказал:
     -  Я  оскорбил вас, милая тетушка, и  причинил вам огорчение;  простите
великодушно мою  несдержанность.  Я  сознаю  свою  ошибку  и глубоко  в  ней
раскаиваюсь.
     - Простить-то я тебя прощу и зла на тебя  держать не стану,  потому что
человек  ты добрый и  благородный, но ты  уже не  в силах исправить  то, что
испортил.  По твоей вине  я вновь лишилась общества подруги, которую впервые
увидела после  долгой разлуки, -  само несчастье свело нас вместе, и рядом с
нею  я порой забывала  обо всех тех бедах, что нам пришлось  и, быть  может,
придется еще претерпеть. Принужденная  долгие годы скитаться вдали от  дома,
она едва успела немного отдохнуть я кругу  любимых старых друзей, в покойной
квартире, среди прелестной природы, и  вот она снова идти в изгнание, я наше
общество,  таким  образом,  лишено  интереснейшего  собеседника  в  лице  ее
супруга,  ибо, каковы  бы  ни были его чудачества,  человек  он прекрасный и
честный и  к  тому  же - настоящий кладезь всевозможных знаний  о людях и  о
жизни,  о  событиях и  обстоятельствах, коими он умеет так ненавязчиво,  так
приятно и  занимательно делиться с другими.  Вот скольких удовольствий лишил
ты нас своею горячностью; чем можешь ты возместить эту потерю?
     К  а  р л. Пощадите меня,  дорогая тетушка, я и без  того живо чувствую
свою ошибку, не рисуйте мне столь отчетливо ее последствий.
     Б а р  о н е с с а.  Наоборот:  чем отчетливее ты будешь их видеть, тем
лучше для тебя. Здесь речь не о пощаде; суть в том, сумеешь ли ты справиться
с собой. Ведь ты уже  не в  первый раз совершаешь подобную ошибку и, видимо,
не  в последний. О  люди! Неужели бедствия, согнавшие вас под  одну крышу, в
одну тесную хижину, не научат вас наконец быть терпимыми друг к другу? Разве
мало тех  ужасных  событий, что так неудержимо надвигаются  на  вас  и ваших
близких? Отчего не можете вы сделать над собою усилия и вести себя сдержанно
и благоразумно с теми,  кто, в сущности, ничего от нас не требует, ничего не
отнимает?  Неужели  ваш  нрав   должен  проявлять  себя  столь  же  слепо  и
неудержимо, столь же разрушительно, как события мировой истории, как грозы и
другие стихийные бедствия?
     Карл  ничего не  отвечал на это,  а  домашний учитель отошел от окна, у
которого все время стоял, и, приблизясь к баронессе, сказал:
     - Он  исправится, этот случай  должен  послужить  ему,  да и всем  нам,
предостережением. Мы  будем каждодневно проверять себя, держа перед  глазами
причиненную вам боль, и постараемся доказать, что умеем властвовать собой.
     Б а  р о н е с с а. Как легко удается мужчинам себя утешить, особенно в
этом  пункте!  Слово "власть" имеет  для  них  такую приятность,  а  желание
властвовать собой  звучит так благородно. Они говорят  об  этом с величайшим
удовольствием и хотят  заставить нас поверить, будто и впрямь намерены этого
добиться,  но желала бы я хоть раз в своей жизни увидеть мужчину, способного
владеть собой даже в самом пустячном деле!
     Когда им что-либо безразлично, они прикидываются очень суровыми, словно
им трудно без этого  обойтись,  а уж  чего им страстно хочется, то они умеют
представить себе  и другим как нечто превосходное, необходимое, обязательное
и  неизбежное. Я не знаю ни  одного из  вас,  кто был бы способен отказаться
хотя бы от самой малости.
     У ч и т е л ь. Вы редко бываете несправедливы, и я еще никогда не видел
вас во власти такой досады, такого негодования, как в эту минуту.
     Б а р о н е с с а. Уж мне-то этого негодования  стыдиться нечего. Стоит
мне только подумать о моей подруге, о том, как она  едет в наемной карете по
тряским дорогам, со слезами вспоминая о грубо нарушенном гостеприимстве,-  и
я готова всем сердцем вознегодовать на вас всех.
     У  ч и т  е  л ь. Я и при более тяжких несчастиях  не  видел  вас такой
взволнованной и гневной, как сейчас.
     Б а р о н  е с  с а.  Малое  несчастье, когда оно следует за  большими,
переполняет чашу; да ведь и утрата подруги - несчастье отнюдь не малое.
     У ч и т е л ь. Успокойтесь и доверьтесь нам -  мы непременно исправимся
и сделаем все возможное, дабы угодить вам.
     Б а р  о н е с с а. Ничуть не бывало: ни одному из  вас уже не снискать
моего  доверия, но отныне я буду требовать от вас повиновения, у себя в доме
я намерена приказывать.
     -  Да, требуйте, приказывайте нам!  - вскричал  Карл.- И впредь вам  не
приведется жаловаться на паше непослушание.
     -  Ну,  уж  чрезмерно строга к  вам  я  не буду,-  с  улыбкой возразила
баронесса, взявши  себя  в  руки,-  мне не доставляет никакого  удовольствия
приказывать, в  особенности таким свободомыслящим людям, как вы, но я хотела
бы дать вам один совет и присовокупить к нему просьбу.
     У ч и т е л ь. И то и другое будет для нас законом.
     Б а  р  о н е с  с а. Было бы глупо  с моей стороны пытаться отвлечь  в
сторону  тот  интерес,   что  вызывают  у  каждого  великие  события,   ныне
совершающиеся  в мире, события, жертвами коих, к несчастью, мы  уже стали. Я
не могу изменить взгляды, которые  складываются у  того или  иного  человека
соответственно его образу мыслей и затем укореняются, развиваются, продолжая
определять его поведение; столь же глупо и жестоко было  бы требовать, чтобы
он их не высказывал. Но одного я вправе ожидать от членов кружка, в  котором
живу,- что  единомышленники  будут  держаться  заодно и  проводить  время за
приятной беседой, когда один говорит то, что  другой уже подумал про себя. В
своей комнате, на прогулке, в любом месте,  где бы ни встретились  эти люди,
пусть они вволю изливают друг другу свои чувства,  подхватывают  то или иное
мнение,  упиваются пылкостью  своих убеждений. Но в обществе, дети  мои,  не
забывайте  о том,  сколь многим,  дорогим  и  сокровенным,  приходилось  нам
жертвовать и прежде  ради светских приличий, еще до того, как возникли споры
об этих предметах, и что пока существует мир, каждому придется ради светских
приличий держать себя в рамках, хотя бы внешне. Итак, не во имя добродетели,
а во имя самой обычной вежливости  призываю я вас  оказывать мне и остальным
ту учтивость, которую вы  - не будет преувеличением сказать - с  малолетства
привыкли оказывать первому встречному.
     - Вообще я не понимаю,- продолжала баронесса,- что с нами сталось? Куда
исчезло  вдруг  наше  светское  воспитание? Как  мы,  бывало, остерегались в
обществе затронуть  тему, которая  могла бы  оказаться  неприятна  тому  или
другому из присутствующих!
     Протестант  перед  лицом католика  избегал  насмехаться  над  церковным
обрядом;  самый ревностный католик  в присутствии  протестанта никогда бы не
обмолвился о  том, что старая  религия дает  более надежную гарантию вечного
блаженства.
     Никто  не  стал  бы  хвалиться  своими  детьми  в  присутствии  матери,
потерявшей  сына,  и  всякий  чувствовал  себя сконфуженным,  ежели  у  него
ненароком  вырывалось неосторожное слово. Каждый, кто находился  поблизости,
старался загладить промах,-  а что делаем мы ныне? Разве не постукаем мы как
раз наоборот? Мы старательно выискиваем  любой  повод, дабы произнести нечто
такое,  что  разозлит  другого  и выведет его из себя. О дети,  друзья  мои!
Вернитесь  же  снова  к  прежним  нашим привычкам. Нам довелось испытать уже
немало горя, и, быть  может, дым, что  мы  вдыхаем днем, и зарево, что видим
ночью,  предвещают  нам близкую  потерю  наших  жилищ  и  оставленного  нами
имущества.  Так не будем  же  с  таким ожесточением обсуждать  эти новости в
обществе, не будем частым повторением вслух еще глубже запечатлевать  в душе
то, что и само по себе причиняет нам довольно страданий в тиши.
     Когда умер ваш отец, разве давали вы мне тем или иным  образом, словами
или знаками, вновь почувствовать горечь этой невосполнимой  утраты? Разве не
старались  вы убрать  с  моих глаз все,  что могло мне  напомнить его  в  те
горестные дни, и своей любовью, своей  ненавязчивой заботой и  услужливостью
смягчить боль утраты и поскорее залечить рану?
     Разве не  нужен нам теперь  именно этот  светский такт, который нередко
действует вернее, чем неуклюжая помощь, пусть с самыми лучшими намерениями,-
теперь,  когда  не одного  или двоих среди  массы счастливых вдруг  поражает
несчастный случай  и  его горе  вскорости  тонет в благополучии остальных  а
когда среди неисчислимого множества  несчастных только немногие в силу своих
природных свойств или  благоприобретенного умения наслаждаются случайным или
искусственным довольством?
     К а р л. Вы  уже  достаточно отчитали нас, милая тетушка, не  хотите ли
снова протянуть нам руку?
     Б а р о н е с с а. Вот она, с условием, что отныне вы позволите ей вами
управлять. Объявим  амнистию! В такие времена чем  быстрее люди  решаются на
примирение, тем лучше.
     В  этот  миг в гостиную  вошли другие женщины, успевшие уже  хорошенько
выплакаться после отъезда гостей и теперь избегавшие смотреть на Карла.
     - Подойдите сюда, дети! - воскликнула баронесса.- У нас здесь состоялся
серьезный разговор,  и,  как я  надеюсь, он поможет нам восстановить  мир  и
согласие, а также  снова ввести  тот хороший тон, которого нам долгое  время
недоставало. Быть  может,  никогда  еще  мы  так не нуждались  в том,  чтобы
сплотиться теснее и  постараться  рассеяться, хотя бы  на  несколько часов в
день. Условимся же, что каждый  раз, когда мы соберемся здесь вместе, всякие
разговоры  на  злобу  дня  будут  воспрещены.  Как  давно  уже  не  вели  мы
поучительных  и  одушевляющих  бесед, как давно не рассказывал ты нам, милый
Карл, о  дальних  странах и  царствах, об  их устройства, жителях, обычаях и
нравах,  которые тебе так  хорошо известны. Как давно уже  не вещала  вашими
устами  (так обратилась  она  к  учителю)  древняя и  новая история и мы  не
слышали сравнительных  описаний  столетий  и лиц! Где те прелестные, изящные
стихи,  что, бывало, так  часто,  к усладе общества, извлекались из записных
книжек наших юных дам? Куда девались непринужденные философские размышления?
Неужели у вас  совсем пропала  охота  приносить, как прежде, с  прогулок  то
примечательный  камень, то какое-нибудь неизвестное - по  крайней мере нам -
растение или причудливое  насекомое,  что раньше  всегда подавало нам  повод
предаться возвышенным мыслям  о  взаимосвязи всех  существ?  Пусть  все  эти
беседы, некогда возникавшие сами собой, теперь снова  войдут  у нас в обычай
по принятому  нами уговору, постановлению, закону; употребите все свои силы,
чтобы  эти   беседы   были  поучительными,   полезными   и,  в  особенности,
занимательными,- это  понадобится нам, быть  может, еще больше, чем  теперь,
ежели все окончательно пойдет прахом. Дети мои, обещайте мне это!
     Они горячо обещали ей сдержать уговор.
     - А теперь ступайте:  сегодня  чудесный  вечер, пусть каждый насладится
им, как ему благоугодно, а за ужином  давайте  впервые за долгое время вновь
насладимся плодами дружеской беседы.
     Все понемногу разошлись;  только фрейлейн Луиза  осталась  сидеть возле
матери; у нее все  не проходила досада на то, что ее разлучили с подругой, и
она  весьма резко  отказала Карлу, приглашавшему ее на прогулку. Мать и дочь
уже  некоторое  время молча сидели рядом, когда в  гостиную вошел священник,
только что возвратившийся с долгой прогулки и потому не подозревавший о том,
что произошло в доме.  Он положил шляпу и трость,  сел в кресло и хотел было
что-то  рассказать,  однако Луиза,  делая вид, будто  продолжает  разговор с
матерью, сразу же перебила его:
     - Все-таки для некоторых  лиц  только  что принятый нами закон окажется
весьма неудобным.  Ведь  и в  прежнее время, когда  мы живали в имении,  нам
подчас не хватало тем для разговоров, ибо это не то что в городе,  где можно
сегодня  оклеветать  бедную  девушку,  завтра  набросить  тень  на  молодого
человека;  однако  до  сих пор мы находили  отдушину,  рассказывая  забавные
анекдоты  про  ту или другую великую  нацию,  высмеивая как  немцев,  так  и
французов и объявляя то одного, то другого якобинцем или клубистом. Но  если
и этот источник будет закрыт, то кое-кто из нашего кружка станет немым.
     - Этот выпад,  милая  барышня, по-видимому, нацелен в меня?-  с улыбкой
начал старик священник.-  Ну  да вы  знаете, что я  почитаю себя счастливым,
когда меня время  от времени приносят в жертву  остальной компании. Ибо хотя
вы,  несомненно,   в  каждой   беседе   делаете   честь   вашей   прекрасной
воспитательнице и  всякий находит  вас обворожительной, любезной и милой,  в
вас  тем не  менее  сидит этакий  бесенок,  с  которым  вы  не всегда можете
совладать,  и за малейшее насилие, каковое вы  над ним чините,  вы,  похоже,
вознаграждаете  его  за  мой  счет.  Скажите  мне,  милостивая  государыня,-
обратился  он  к баронессе,-  что произошло  в  мое  отсутствие? И какие это
разговоры отныне запрещены в нашем кружке?
     Баронесса поведала ему обо всем случившемся. Он внимательно ее выслушал
и заметил:
     -  Да  ведь  и при таком  порядке  некоторые  лица  найдут  возможность
развлекать   наше   общество,  и,  пожалуй,  даже  лучше,  нежели  в  других
обстоятельствах.
     - Посмотрим,- сказала Луиза.
     -  В этом  законе,- продолжал  священник,- нет  ничего  тягостного  для
человека, который умеет занимать себя сам; напротив того, ему будет приятно,
что  отныне он может  поделиться  с окружающими  тем,  что  до сих пор делал
словно  бы  украдкой. Ибо  не в укор  вам будь  сказано, барышня, но кто  же
создает  сплетников, соглядатаев и клеветников,  как не само общество? Редко
доводилось  мне  видеть,  чтобы  чтение  книги  или  рассказ  об  интересных
предметах,  способные затронуть  ум  и сердце,  в той  же мере  захватили бы
внимание  слушателей,  так  же  пробудили  бы  их  душевные  силы,  как иная
ошеломительная новость,  в  особенности,  если она  принижает  какого-нибудь
соотечественника  или соотечественницу. Спросите себя, спросите других - что
придает интерес событию? Не его важность, не влияние, которое оно оказывает,
а  его  новизна. Только новое обыкновенно  представляется важным, потому что
оно вызывает изумление само по себе и на мгновенье возбуждает нашу фантазию,
наши чувства  едва  задевает, а ум и вовсе оставляет в покое. Каждый человек
способен совершенно без  ущерба для  себя принять живейшее  участие во всем,
что  ново, и  поскольку цепь  новостей все время переключает его  внимание с
одного предмета на  другой, то для толпы ничто не может быть более желанным,
чем подобный повод для  вечного  рассеяния и подобная возможность дать выход
своей злобе и своему коварству - всегда удобно, всегда по-новому.
     - Ну вот,- воскликнула Луиза,- похоже, вы везде сумеете найтись: прежде
от вас доставалось  только отдельным лицам, теперь уж должен  расплачиваться
весь род людской!
     -  Я не  требую от вас, чтобы вы когда-либо стали  ко мне справедливы,-
возразил старик,-  но  одно  я  вам  должен  сказать: все  мы,  зависящие от
общества,  вынуждены с ним считаться и сообразоваться, более того, мы скорее
можем себе позволить в обществе нечто неподобающее, чем  то, что будет ему в
тягость, а  для  него  нет  на  свете  ничего  тягостнее,  нежели  призыв  к
размышлению  и  созерцанию.  Всего,  что  направлено  к этой  цели,  следует
избегать,  и только в  тиши,  наедине  с  собой, предаваться  этому занятию,
каковое запретно во всяком публичном собрании.
     - Сами вы в  тиши небось осушили  не одну бутылку вина и не один  часок
соснули среди бела дня,- перебила его Луиза.
     - Я  никогда не  придавал особого  значения своим  занятиям,- продолжал
священник,- ибо мне  ведомо, что в  сравнении с  другими  людьми  я изрядный
лентяй,  но  между  тем я  собрал  неплохую  коллекцию, каковая, быть может,
именно теперь могла бы доставить  немало приятных часов нашему  обществу при
его нынешнем настроении.
     - Что же это за коллекция? - спросила баронесса.
     - Конечно, не что иное, как скандальная хроника,- вставила Лиза.
     - Вы ошибаетесь,- сказал старик.
     - Увидим,- ответила Луиза,
     -  Дай  же  ему  договорить,-  произнесла баронесса.- И  вообще  оставь
привычку резко и  недружественно  нападать на человека,  даже если он, шутки
ради, и готов стерпеть  эти  нападки. У нас нет  причин потакать таящемуся в
нас злонравию, хотя бы и в шутку. Объясните  мне, мой друг,  из чего состоит
ваша  коллекция? Сгодится ли она  для нашего развлечения? Давно ли вы начали
ее собирать? Почему мы до сего времени ничего о ней не слыхали?
     - Я вам представлю  полный отчет,- отвечал старик.- Я уже давно живу на
свете и всегда старался присмотреться к тому, что  случается с  тем или иным
человеком. Я не нахожу в себе ни сил, ни  решимости  для обозрения  всеобщей
истории,  а  отдельные мировые  события сбивают меня с  толку;  однако среди
многочисленных  историй  из  частной  жизни,  правдивых  и  ложных,  которые
обсуждаются в  обществе  или рассказываются друг  другу  на  ухо, попадаются
иногда  такие,  что обладают  более  истинной  и  чистой  прелестью,  нежели
прелесть новизны. Одни способны развлечь нас благодаря остроумному повороту;
другие  на  какие-то  мгновенья  открывают  нам  человеческую  натуру  и  ее
сокровенные глубины, а иные потешают нас забавными дурачествами. Из большого
числа  подобных историй,  что в обыденной жизни тешат наше  внимание и  нашу
злобу  и столь  же обыкновенны как  и люди,  с которыми  они  приключаются и
которые  их рассказывают,  я  отобрал  те,  что,  на  мой  взгляд,  особенно
характерны, что занимают  и  трогают мой  ум, мою душу  и, когда  я мысленно
возвращаюсь к ним, дарят мне минуты спокойной и незамутненной радости.
     - Очень любопытно, - сказала баронесса,- услышать, какого рода эти ваши
истории и о чем в них, собственно, идет речь.
     - Вы легко  можете  догадаться,  что  о судебных процессах  и  семейных
распрях  речь  в  них  пойдет  не  часто.  Дела такого рода  большею  частью
интересуют лишь тех, кому они отравляют жизнь.
     Л у и з а. А о чем же эти истории?
     С  т  а  р  и  к.  В  них обыкновенно  рассказывается,- не  стану этого
отрицать,- о  тех чувствах,  что  связывают или  разделяют  мужчин и женщин,
делают их  счастливыми  или несчастными, по  чаще  смущают и  путают, нежели
просветляют.
     Л  у и  з а. Вот оно что! Значит, вы  намереваетесь  преподнести нам  в
качестве изысканного развлечения набор непристойных анекдотов? Простите мне,
мама,  это замечание, но  оно  напрашивается  само собой,  а  ведь  надо  же
говорить правду.
     С т а р и к. Надеюсь, вы но найдете в моей коллекции ничего такого, что
я мог бы назвать непристойным.
     Л у и з а. А что вы обозначаете этим словом?
     С т  а  р и  к.  Непристойные  речи,  непристойные  рассказы  для  меня
непереносимы. Ибо они представляют нам вещи низменные, не стоящие внимания и
обсуждения, как нечто необыкновенное,  нечто притягательное,  и вместо того,
чтобы приятно занять наш  ум,  возбуждают нечистые желания. Они скрывают  от
наших  глаз то,  что надо либо видеть  без  всяких покровов, либо не  видеть
вовсе.
     Л  у и  з а. Я вас не понимаю. Вы ведь все же постараетесь изложить нам
ваши истории  поизящней?  Неужели  мы  позволим оскорбить наш  слух  пошлыми
анекдотами? Или у нас здесь буд